— Отец! Жив? — вырвалось у неё.

— Жив, жив, как видишь, — ласково пробурчал он и тронул корявой ладонью голое тельце ребёнка.

— С внуком теперь ты, отец, — продолжала радостно Хатиджа, — Мусой назвали в честь праведника.

— Хай, Муса! — засмеялся старик, шлёпнул мальца и достал из кушака несколько золотых туманов. — Возьми, дочка, на гостинцы. Не знал, что у меня внук появился… Давно бы сюда заглянул!

Назар-Мерген кривил душой. В гости он вовсе не собирался. А выехал из Кумыш-Тёпе совсем по другим делам. Но не скажешь же дочери — поехал осматривать землю, которую шах подарил! Та же дочь ответит: «Это туркменская земля!»

Разулись, помыли руки, сели за сачак. Чурек из чёрной муки, шурпа в медной чаше, чайник с отбитым носиком. Убранство юрты тоже небогатое: кошмы да подушки.

— Да, зятёк, крепко они вас пожгли, — вздохнул Назар-Мерген. — Зря ты в тот раз, когда Мир-Садык у меня гостил, ускакал, не договорившись. Хотели мы послать людей за Кадыр-Мамедом. Пусть бы связали его ночью, да в Астрабад. Размахивал бы ты теперь шахским фирманом, ездил бы от Атрека до Кули-дарьи… властвовал. Но то, что упущено, не поймаешь.

Якши-Мамеду был не по сердцу этот разговор. В груди жгло, и голова болела от мысли, какую беду принёс на побережье Мухаммед-шах. Месть! Месть! Никакого другого слова не шло на ум, когда Якши вспоминал о вероломстве шаха. Но сейчас его задело другое. Назар-Мерген сказал, что упущена последняя возможность. Якши-Мамед спросил обиженно:

— Значит, если я захочу пойти к Мухаммед-ша-ху, он меня уже не примет?

— Да, зятёк. Это теперь не в его силах. Он может считать своими только тех туркменских ханов, которые подписали шахские фирманы о подданстве. Эти фирманы отправлены русскому царю. Ак-падишах согласился провести границу по Атреку…

То, что сказал Назар-Мерген, не укладывалось у Якши-Мамеда в голове. И в жар и в холод бросило его, когда он сообразил: произошло что-то очень важное, от чего меняется дальнейшая судьба туркмен. Якши поднялся с кошмы, заметался словно подстреленный и дрожащим голосом спросил:

— Значит, все туркмены до Атрека теперь шахские?

— Да, зятёк. Мухаммед-шах и русский царь так решили.

— А мы?!

— Насчёт вас, зятёк, я не знаю. Если ак-падишах прочитал ваше письмо о подданстве, значит, возьмёт к себе. Если не возьмёт — вольными будете. — Последние слова Назар-Мерген произнёс со скрытой насмешкой, и Якши-Мамед понял, что значит быть вольными. Шах не будет платить туркменам за охрану астрабадских берегов, русские тоже не обязаны снабжать их хлебом. Надеяться не на кого. Только на самого себя. Но как прокормить, одеть, обуть разорённое и ограбленное племя? И снова Якши-Мамед почувствовал, как он зависим от русских. «Аллах всемогущий, сделай так, чтобы ак-падишах не отвернулся от нас!» — взмолился он про себя, смежив ресницы. Видя, что зять растерян и даже впал в отчаяние, Назар-Мерген повёл себя наглее.

— Да, дорогой сынок Якши, такие теперь порядки. По новому начнём жить. Теперь некогда сидеть: только и смотри, чтобы везде было по-шахски. Раньше я тебе и слова бы не сказал ни о чём, а сегодня как умолчишь? Зря ты на моём берегу посеял пшеницу, зятёк. Земля эта принадлежит его величеству Мухам-мёд-шаху.

— Неужели ты соберёшь то, что посеяно мной? — удивлённо спросил Якши-Мамед.

— На всё воля шаха, — спокойно отвечал тесть. — Если я разрешу тебе на его земле сеять и убирать пшеницу, то завтра Мухаммед-шах подыщет вместо меня другого, более надёжного хана.

— Ну что ж, это мы ещё посмотрим, — сказал с сердитой усмешкой Якши. — И урожай соберём, и всё остальное у шаха возьмём. Ты знаешь, сколько он людей наших в плен взял, сколько скота малого и большого угнал, сколько кибиток сжёг! Пока не встанет всё на своё место — о границе говорить рано…

Напрасно Назар-Мерген пытался охладить пыл зятя: Якши не слушал его доводов и всё больше и больше прибегал к угрозе. Тесть вышел из кибитки недовольный. Хатиджа, слышавшая разговор отца и мужа, несмело попросила:

— Отец, в другой раз приедешь — возьми с собой маму. Очень хочу повидать её. И она внука немножко понянчит.

— Другого раза не будет, — резко отозвался он. Не удостоив её взглядом, прошёл к агилу, отвязал коня, вскочил в седло и поехал к Атреку.

Атрекцы поднимали свой аул из пепла, и вместе со старшими трудились дети. Целыми ватагами отправлялись они в зелёные заросли реки, резали серпами камыш, связывали, грузили на ишаков и с гиканьем гнали их в селение. Потом строили чатмы и загоны для скота, чистили запылённую посуду. Делали много разных дел, не отставая от старших. И когда старшие валились с ног от усталости и прятались в тень, чтобы хоть немного отдохнуть, детвора бежала к морю. Любимым местом ребятишек была Чагыл-ская коса и устье Атрека. Возле косы они купались в море и валялись на песке, а в устье, без особого труда, вооружившись большими ножами, острожили рыбу. До жарких дней она кишела здесь, потом уходила в Каспий.

Известно, какие игры у ребятишек. Играть можно во что угодно, лишь бы скучно не было. Купаясь в море, ловили друг друга, учили плавать ишака, потом добирались до ханского лохматого пса «Уруски». Чудом сохранившийся пудель, уже заметно одичавший, прибежал в селение с кучей других собак, как только вернулись к Атреку люди. Вновь его хозяином стал восьмилетний Адына, сын Якши-Мамеда. Только теперь пудель, приучившийся к бездомной жизни, чуть свет убегал то в степь, то к реке: ловил мышей и зазевавшихся птиц. А насытившись, спешил к детям на Чагылскую косу и возвещал о своём приходе громким заливистым лаем. Это нравилось ребятишкам.

Адына не любил, когда другие развлекались с его «Уруской». Недовольный, он появлялся на берегу, начинал браниться, кричать и даже плакал. Дети называли его дурачком, но всё же побаивались: скажет отцу — _Не поздоровится. Да ещё сына Махтумкули-сердара побаивались. Долговязый Мамед всегда заступался за парнишку и грозил: «Убью!»

И в тот день, когда в море появились корабли, тоже было так. Адына прибежал на берег и закричал:

— Отдайте собаку! Это мой лев! Он сторожит мои сокровища!

Дети принялись ловить пса. А он, не даваясь им в руки, выскочил к взморью, насторожился и сердито залаял. Дети взглянули на пса и заметили вдали, там где соединялся залив с морем, три парусника.

— Урусы! — закричали дружно мальчишки. — Урусы к нам!

Ребятишек словно сдуло ветром: все как один пустились бежать в селение, чтобы сообщить новость и получить за хорошую весть «бушлук». Адына бежал со всеми вместе, а рядом с ним вприпрыжку мчался «Урус». Влетев в юрту к матери и переведя дух, Адына спросил:

— Эне, где отец?

— Зачем тебе он? — насторожилась Огульменгли.

— Зачем, зачем! Ещё спрашивает! — едва переводя дух, выговорил мальчик и побежал к соседней юрте, не сомневаясь, что отец у Хатиджи. Он застал его лежащим на ковре. Рядом сидела Хатиджа и качала люльку с младенцем.

— Урусы там! — закричал Адына. — Разбуди отца! И бушлук давай!

Хатиджа ласково посмотрела на мальчика, одёрнула на нём рубашонку.

— Грязный ты, малыш, как щенок. Совсем твоя мать не следит за тобой.

— Э, тётя! — нетерпеливо воскликнул Адына, встал на колени и принялся тормошить отца:

— Вставай, хан! Эй, хан, урусы приехали!

— Шайтан, — пробурчал Якши-Мамед и поднялся с ковра.

— Бушлук давай! — сердито потребовал Адына.

Якши-Мамед спросонок кряхтел и недовольно поглядывал на сына.

— Думаешь, если урусы пожаловали — значит бушлук? А вдруг они не радость, а горе привезли, тогда тоже — бушлук?

Мальчик насупился и отвернулся. Хатиджа погладила его по голове, сунула руку в сундучок и вынула оттуда несколько конфеток в бумажках.

— Вот возьми, Адына-хан, за хорошую весть…

Пока Якши-Мамед собирался, с моря донёсся пушечный выстрел, возвещавший о том, чтобы старейшины селения явились на корабль. Уже выходя из кибитки и садясь на коня, Якши-Мамед сказал: