Предложение было принято. Расположились в кабинете командира полка. Начальник штаба представлял очередной рапорт — донесение соответствующего начальника, последний подтверждал, что им подписано, и уходил. Пропустив всех и объявив, что завтра на разводе на занятиях должно быть сто процентов личного состава, кроме стоящих в наряде, я подписал заготовленное на имя командира дивизии донесение о том, что 56-й стрелковый полк принял, а Пащенко — соответствующее донесение, что сдал.

Затем мы перешли в кабинет заместителя по политчасти Сбитнева — здесь был накрыт стол. Действительно, был только чай и бутерброды.

— Валентин Иванович, я совершенно не пью, — пояснил Пащенко. — Если желаешь, могут принести.

— Так это же прекрасно — душистый чай! Ничего не надо. Тем более что и товарищи, видно, к этому привыкли.

Весь день у меня крошки во рту не было, да и утром я перехватил на ходу, поэтому набросился на бутерброды, которых было предостаточно. Разговор вертелся вокруг полка, вокруг 131-й печенгской дивизии, в отношении начальников. Я, разумеется, только слушал, не высказывая своего отношения ни по одному вопросу. Считал, что просто нетактично что-то говорить человеку, побывавшему всего несколько часов в тех условиях, в которых товарищи «варились» уже годами.

Пащенко особое внимание уделил начальнику штаба дивизии полковнику Крутских:

— Дмитрий Андреевич — своенравный человек. Упрямый. Считает, что только он единственный в дивизии мыслит правильно и отдает умные распоряжения. Остальные или заблуждаются, или не полностью представляют проблему, а поэтому идут путем полумер. Особое удовольствие он получает, поучая командиров полков. Вот и сейчас, оставшись за командира дивизии, он по несколько раз на день дает указания. Я уже привык к этому и, не желая портить себе нервы, всегда с ним соглашаюсь и делаю свое дело.

— Вот и во встрече с тобой, Валентин Иванович, — продолжал Пащенко, подталкивая меня к обсуждению темы, — он проявился таким, каков он есть. Приехал новый офицер, тем более на должность командира полка, а он?!

Я ел и слушал, слушал и ел. Естественно, на шутки реагировал, а серьезные вопросы старался не обсуждать. Вот и о Крутских. Конечно, я совершенно не комментировал его поведение. А забегая далеко вперед, обязан отметить, что впоследствии мы с ним были не только в хороших отношениях, но стали близкими друзьями. И это сохраняется по сей день. Вот такие повороты бывают в жизни. Через несколько лет, вспоминая нашу первую встречу, сказал мне: «Ну, посудите сами: начальник штаба армии, оставшись за командарма, сует мне в лицо постановление Военного совета армии с ходатайством о назначении Дубина командиром полка. Что я должен делать?» Конечно, Дмитрий Андреевич Крутских был прав, но лишь отчасти. Остальное он просто хотел опустить, потому что оно его лично не украшало, особенно метод обращения. Я, конечно, об этом ему никогда не напоминал, а сделал это только здесь и для того, чтобы наши молодые офицеры, да и не только офицеры, могли бы на таких примерах делать для себя лично нужные выводы.

А ведь в свое время мне представилась возможность, так сказать, «отыграться». После окончания Военной академии Генерального штаба я получаю назначение на должность командира 26-го армейского корпуса (Ленинградский военный округ), штаб которого стоял в Архангельске, а одна из дивизий — 69-я мотострелковая — дислоцировалась в Вологде. Объезжая войска, я поездом прибыл в Вологду. На перроне вокзала меня встречает… — кто бы вы думали? — командир вологодской дивизии генерал-майор Дмитрий Андреевич Крутских.

Вот такие повороты делает судьба по жизненному пути. Но к тому времени мы были уже в дружеских отношениях и все негативное между нами поросло мхом.

Затянувшийся наш с Пащенко прощальный чай подошел к концу. Он объявил, что за ним уже из Печенги прибыли «его» машина и адъютант и на рассвете он убывает. Мы тепло проводили его. С полком и отдельно с офицерами он, оказывается, уже распрощался.

Уже перед штабом, садясь в машину, Пащенко еще раз сказал мне:

— Сложнейший полк, тяжелейшая ноша. Это только я смог на нем продержаться полтора года. А тебе желаю: «Ни пуха ни пера!»

Мы расстались друзьями. А через несколько лет судьба опять нас свела, но теперь отношения были далеко недружескими.

…Вернувшись в помещение штаба, зашли в кабинет командира полка и договорились о последующих наших действиях: на завтра, на неделю и на месяц. Завтра я провожу развод на занятиях и на общем построении представляю себя полку (коль некому это сделать из дивизии или штаба армии); до обеда обхожу полк и подробно знакомлюсь со всеми подразделениями и объектами полка на месте; в обеденное время проеду на стрельбище в район выхода полка по боевой тревоге; вечером проведем совещание с офицерами полка, на котором поставлю задачи. А дальше наш календарь уточним.

Распрощались. Начальника штаба и его заместителя попросил зайти ко мне с планами боевой подготовки и подъема полка по тревоге.

Просмотрев документы в общих чертах, сказал Дубину, чтобы он провел всю организаторскую работу на завтра и отправлялся домой, а заместитель начальника штаба — ждал у себя, пока я закончу знакомиться с документами.

План боевой учебы (боевой и политической подготовки) был обычным. Все это мне было знакомо по прежней службе. Не ясно было лишь, в какой степени он выполнен и с каким качеством. Пригласив заместителя начальника штаба майора Семенова, попросил его в общих чертах дать мне ориентировку в целом и за каждую роту. Оказалось, формально все отмечают, что расписание занятий выполняется, а фактически этого нет: много времени тратится на дорогу к учебным полям, к стрельбищу, да и личный состав частенько направляется на различные работы, в основном на разгрузку сейнеров с рыбой. Из подробной характеристики каждой роты и батальона, сделанной майором, следовало, что самым лучшим подразделением является полковая школа майора Теряева. Остальные — с трудом тянут на тройку. Но главный бич — чрезвычайные происшествия и самовольные отлучки.

Сложнее обстояло дело с подъемом полка по боевой тревоге и выходом в районы сосредоточения. Полк в основном уже завершал переход с конной тяги на автомобили (в полку осталось всего около двадцать лошадей), но мероприятия, обеспечивающие действия полка на автомашинах, еще не только не проводились, но даже не были спланированы. Ни один батальон не проработал выход из парка на основные магистрали для движения в район сосредоточения. Это вообще уже ни в какие ворота… Я был крайне поражен.

Тут же пригласив заместителя начальника штаба, я продиктовал ему суть содержания приказа командира полка о повышении боевой готовности с учетом перехода полка на автомобильную тягу. Договорились, что до обеда приказ будет готов, я его подписываю и он доводится под роспись всем командирам подразделений. В этот же день во второй половине дня проводятся тренировки по посадке и высадке личного состава на закрепленный транспорт, с предварительным выходом машин в пункты посадки.

Домой приехал поздно, немного уставший, но довольный тем, что уже начал «закручивать». А дома — все уже сияло. Чисто, аккуратно, светло. Ужин — на парах. Ребята, не дождавшись меня, спали. Жена поворчала, что я не нашел даже минуты позвонить, но потом притихла, когда я рассказал в общих чертах, что дела в полку — хуже некуда, да и у меня не все гладко. Поужинав второй раз, я прикинул конкретный план действий на завтра. Все-таки интуиция — большое дело. Понимая, что штаб армии и штаб дивизии будут строить козни, я представлял, что главным коньком они изберут боевую готовность. Следовательно, здесь надо сосредоточить основные усилия. Продумал также детали моей предстоящей встречи с личным составом полка. Позвонил в полк дежурному и спросил, какой взвод в полку является знаменным. Оказалось, что он этого не знает. Даже вообще не помнит, когда выносили знамя, хотя служит в полку третий год. Я приказал ему, чтобы он разобрался по этому вопросу с начальником и заместителем начальника штаба полка и чтобы завтра на построение полка было вынесено знамя.