– Так что впредь, мамзель, язык распускать поостерегись!
С этих пор Лулу перестала разговаривать с ними. Самое страшное было то, что хозяева, как будто не почувствовали перемены в ней. Елейное «детка» и смачное «хе-хе-хе» звучали в прежних тональностях. Лулу стало казаться, что им вообще все равно, говорит она или нет.
…Прозвенел звонок.
– Что же ты не слушала, что я подсказывала? Зацепилась бы за правило и поехала дальше сама,– Грицинина положила руку ей на плечо. – Может, голова у тебя болит?
– Ничего у меня не болит голова! – вскинулась Лулу, ни минуты не сомневаясь, что избежала случая быть посмешищем.
– Злишься, злишься, а чего – сама не знаешь!– отходя, пробормотала себе под нос Таня.
Лулу издали поглядела на Грицинину тем непреклонным испепеляющим взглядом, который она освоила, как средство обороны. Вернее, как одно из средств… Но Таня не смутилась. Она уже спокойно разговаривала с Соней и Маней Гинзбург, не оглядываясь на Лулу. Эти непохожие сестры всегда держались особняком. Остальные их тоже сторонились. Именно из-за этого Лулу к ним тянуло. Сестры в классе – изгои? Тогда она за них! Манера Сони и Мани обо всем говорить с иронией, иногда убийственной, способность абсолютно не поддаваться общему мнению, немедленно обрабатывать сарказмом все, что приходило в их союз извне, очень нравилась Лулу.
Однажды на перемене она случайно услышала разговор сестер:
– Заметила, как она ее утром по щекам отхлестала?
– Хладнокровненько, я бы сказала. Воспитательно!
– А эта великоразмерная серятина, конечно, гениально принялась пресмыкаться, видела?
– Что ты хочешь? Живут, как кошка с собакой!
Лулу представилась возможность сделать шаг навстречу этим симпатичным ей сестрам, тем более, что она и вправду заинтересовалась. Изменив своей обычной гордости, она подошла с вопросом:
– Это происшествие нашего класса? Классная дама побила большую неумную гимназистку? Возможно ли, что так? Они всегда относятся, как кошка с собакой, или раз?
Сестры рассмеялись, и старшая сказала довольно приветливо:
– Курнакова, ты Шура, да? Так вот, Шуренький, они – всегда, потому что Пуш с Пардом!
Лулу таких прозвищ или имен ни у кого в гимназии не знала. Поняла так, что слаженный союз сестер Гинзбург ни в ком третьем не нуждается, а словечки свои расшифровывать не намерен. С тем и отошла.
В их классе, конечно, были и еще неплохие люди. Лулу за четыре месяца учебы их для себя отметила. Но почему-то все они не подходили ей по положению, принадлежали к так называемым «прочим сословиям». Для них был выделен некий «процент» и Лулу, не познакомившись пока с данным понятием в арифметике, предполагала, что оно обозначает особые условия обучения. Если это было не так, почему Грицининой учительницы не переставали напоминать какие-то милости, хотя она училась лучше всех, причем брала всем сразу: и зубрежкой, и способностями, и хитростями? Или почему у рыженькой Кати Кондратюк классная дама проверяла ежедневно чулки: нет ли штопки? Зачем классной штопка на чьем-то чулке? И учебники у них ежедневно требовались для досмотра, чистые ли, хотя они обращались с книжками бережнее, чем все другие. У Лулу, например, учебник по математике надрезан наполовину в знак «благодарности» за одну из двоек. Но никому в голову не приходит полезть к ней в сумку, чтобы проинспектировать учебники, а к Кондратюк – лезут!
Как ни смешно, но ближе всех «по положению» ей была Тата! Вот кто помнит всегда, что дочери управляющего главным в городе банком позволено побольше, чем другим. Для Лулу же всякие там сословия значили очень мало. В маленьком Рамбуйе она училась на положении внучки небогатого торговца, няне Кате никогда не приходило в голову поинтересоваться «из каких» ее подружки. Мадам Клеро тоже считала, что все равны перед Богом и требовала дружелюбия друг к другу, всех ко всем…
Здесь же, как будто, стеклянные ячейки, и в каждой сидят «подходящие друг другу» девочки. Поэтому Танино обращение к Александре Курнаковой было событием неординарным. Лулу стало совестно, зачем она так грубо ответила? Ведь Таня, наверняка, подумала, что «полковничья дочка из поместья» задается. С другой стороны, и Таня смеялась над ней в первые дни и, видно, хотела подшутить еще, оправдывала себя Лулу. Зачем Грицининой искать новой дружбы, если у нее есть неразлучная смешливая Катя? Вообще-то, Таня сегодня не в первый раз обратилась к Лулу, но Катя всегда оказывалась рядом. Начинала кричать: «Ой, не трогайте ее, сейчас вот так нос задерет, а сейчас вот так сделает!»– и, очень похоже на Лулу, упрямо дергала плечом. Лулу и сама хорошо умела изображать людей, но платить Кате той же монетой не желала. Просто уходила. Все предельно ясно: Тане она безразлична, остальные, та же Катя, например, ее ненавидят. Никаких слез, в гимназии она не заплакала ни разу, хотя у нее, бывало, щипало в носу, когда видела, как девочки секретничают, обнявшись. Ее никто не обнял ни разу за все это время. Она просто забыла, как это, сидеть рядом с подругой, касаясь плечом, а на перемене подхватывать ее «под ручку» и прогуливаться, обмениваясь замечаниями и вкусными кусочками из завтрака...
Для плача установились свои время и место: ночь, Береговая, темная спаленка. Немногословная прислуга, убиравшая по утрам во всех комнатах, появляясь у нее, отмечала почти каждый день: «Обратно ветром глаза надуло, ровно как у кролика!». «Обратно» – это почему, интересно? Лулу что, сама себе создает ветер? Может быть, прислуга заметила ее пушистые ресницы и заговорила идиомами? Еще и кролики ровные почему-то… За что она почти полюбила этот русский язык летом?
В середине февраля, возвращаясь из гимназии, Лулу не-ожиданно увидела на улице брата! Он показался ей совсем взрос-лым в своей серебристой длинной шинели, в фуражке с околыш-ком. И он не выглядел сейчас мешковатым или неуклюжим. А главное это был ее РОДНОЙ брат! Вот, Агаджанова вечно хвалится, что ее брат учится в самой Москве, а когда приезжает, всюду берет ее с собой – и к друзьям, и в кондитерскую… Ничего такого Лулу, конечно, не ожидает, но можно расспросить Виктора, ездил ли он в Раздольное… Может быть, он тоже скучает у себя в Новочеркасске! Подойти надо. Ведь это так правильно! Убедив себя, она заторопилась вдогонку и нагнала его у магазина с искусно разбросанными в витринах тканями. Не обращая внимания на двоих спутников брата, Лулу, с трудом переводя дыхание, заговорила:
– Виктор, Виктор! Это я! Ты, наверное, не знал, что я уже в Ростове? Неожиданность, правда? Ты тогда раньше меня уехал, я даже не успевала…
– Однако, Курнаков, у вас, оказывается дама сердца из на-чальной? А то все скрывали… – рассмеялся длиннолицый кадет.
– За что вы ее жестоко покинули, коварный?
Виктор побагровел и, не глядя на тоненькую фигурку в меховой шапочке, переступавшую перед ним с ноги на ногу от нетерпения, буркнул:
– Болван! Сестра это! Чего тебе надо?.. кидается, как ненормальная… Я ее не помню даже…
– Сестра, но я ее не помню? Какие убедительные словеса! Может, припомните? Или у вас в первом и другие знакомства? – длиннолицый не унимался.
– Уходи отсюда, слышала? Пошли, господа, пошли, я требую! – он так резко развернулся, что полы шинели обвили его ноги.
– Курнаков! Погодите, нельзя же так, может, ей что-то нужно… сказать или спросить, – вмешался третий юноша, до этих пор упорно молчавший.
– Ерунда, я говорю. – Виктор свернул за угол. Рядом печатал шаг длиннолицый.
– Отправляйся туда, где поселили,– уходя, бросил ей брат, а третий, вступившийся за нее, нерешительно оглянулся еще не-сколько раз.
«Мануфактура Хохладжаева… мануфактура Хохладжаева», – Лулу, застыв на месте, читала и перечитывала вывеску, не понимая смысла написанного. Поймав себя на том, что перечитывает эти слова десятый раз, медленно повернула назад. Ей не хотелось сейчас ничего: ни отомстить, ни заплакать. Она даже не особенно удивилась поступку брата. Как она вообще могла рассчитывать на что-нибудь хорошее? Колючий порыв ветра заставил ее поднять воротник и глубже засунуть руки в муфту. Под ногами мела поземка, мороз пробирал, несмотря на теплое меховое пальто. Это потому, что холод охватил ее и снаружи, и изнутри. Сгущались ранние зимние сумерки. Прохожие попадались редко, в какой-то момент Лулу почувствовала себя единственным жителем пустого города, среди угрожающе темнеющих в синеватой мгле каменных домов. Она поежилась, но из упрямства шагу не прибавила. До страху ли, если нечего терять? Стараясь ни о чем не думать, Лулу шла по направлению к дому, к Бусе и … все. Однако она, как видно, напрасно считала, что обделена вниманием. Ее появление, более позднее, чем обычно, было замечено и прокомментировано. Господин Петров встретил ее в халате и шлепанцах на босу ногу: