Таннис возвращалась к ней.

Ложилась на влажноватую простыню, накрывалась с головой пуховым одеялом и лежала, порой проваливаясь в сон, порой - в собственные воспоминания. Иногда ей было сложно отличить одно от другого, и воспоминания порождали странные сны, а сны не заканчивались наяву.

Приходила горничная, приносила завтрак… и обед… и ужин.

Марта появлялась с очередным нелепым романом, которые она читала вслух, пытаясь Таннис развлечь. Но тонкий голос Марты вызывал приступы тошноты, Таннис злилась, но злость и та была вялой, нежизнеспособной.

После ухода Марты в кресле оставались крошки овсяного печенья и книги.

О любви.

Нет ее, такой, как пишут, чтобы настоящая и вопреки всему, чтобы счастье безоблачное и жизнь душа в душу, смерть в один день… глупости.

…и мечта ее не лучше.

Море?

Дом на берегу? Она видит этот берег во снах, с белым мягким песком, на котором остаются ее следы. С влажной вылизанной волнами кромкой, со старой пристанью и лодкой… с домом, навесом и столиком… креслом…

Кофе.

И тем, кто стоит за спиной Таннис.

Он пытался к ней прикоснуться, и она, просыпаясь, чувствовала еще эти прикосновения, будившие в ней странное желание плакать.

Плакала.

День и снова…

- Малявка, что не так? - Войтех навещал ее каждый вечер. Он появлялся поздно, когда свечи уже догорали, входил без стука, садился на кровать без спроса и вытаскивал из-за пазухи имбирный пряник.

Или золоченый орех.

Фарфорового зверька, из тех, дешевых, которых полно на развалах. Вкладывал в руку, сжимая вялые пальцы, смотрел в лицо.

- Прости, - Войтех стягивал одеяло и заставлял сесть. - Я понимаю, что ты чувствуешь себя загнанной в ловушку…

Он обнимал, прижимал к себе крепко и гладил по волосам, утешая. Слезы подкатывали к горлу тяжелым комом, но при нем не получалось плакать. И Таннис лишь шмыгала носом.

- Тебе надо поесть.

Он кормил ее, порой и с ложки, преодолевая вялое сопротивление. А порой Таннис было лень сопротивляться и она лишь открывала рот.

- Послушай, малявка, ну не трону я твоего щенка… обещаю. Если сам не напорется, не трону. Он ведь скоро женится.

Наверное. Таннис поэтому убежала.

Хотела забыть.

И откуда ей было знать, что забыть не выйдет?

- Подумай сама, что бы вас ждало? Жизнь на два дома? Он бы приходил, чтобы переспать, а потом…

- Нет.

Таннис зажимала уши ладонями, чтобы не слышать его. Но Войтех руки разжимал.

- Он бы уходил к своей жене. Ты знаешь это. Однажды он ты бы ему надоела…

Ложь.

- Он вежливый, он не вышвырнул бы тебя… купил бы подарок. Так принято в их кругах. Надоевшей женщине купить дорогую безделушку, чтобы не было обид. Прошлой любовнице он подарил сапфировый гарнитур.

Таннис не желает слушать о прошлой любовнице. Но ей приходится.

- Ты умная девочка, и справишься. И да, я хотел бы дать тебе больше, - он вытирал ее щеки, и значит, Таннис все-таки плакала. - Думай не о нем. Он того не стоит.

- А о чем?

- О ребенке.

Ребенок жил внутри ее. Таннис пыталась представить этого ребенка, накрывала живот руками, сосредотачивалась, в полуяви, полубреду пробовала услышать, ведь если он и вправду есть, то…

Ничего.

Пусто.

- Кого бы ты хотела? Мальчика или девочку? - Войтех подал руку, помогая выбраться из кровати. - Наверное, девочка лучше.

- Чем?

- Тем, что будет похожа на тебя, - Войтех усаживает ее в кресло перед туалетным столиком. В зеркале, черном, пыльном зеркале отражается женщина с изможденным лицом. - Посмотри, до чего ты себя доводишь. Зачем, Таннис?

Он берет в руки гребень и сам расчесывает короткие ее волосы.

- Скажи, тебе здесь плохо?

Плохо.

- Тебя кто-нибудь обижает?

- Нет.

- Я забочусь о тебе так, как умею, Таннис. А все ограничения - временны… послушай, малявка, - в зеркале он не отражается. Тень за спиной. И эта тень бережно распутывает слипшиеся космы. - Я клянусь остатками своей души, что не причиню вреда ни тебе, ни твоему ребенку. Я постараюсь сделать все, чтобы ты была счастлива. Не захочешь жить со мной… отпущу.

Заминка. И выдох.

И правду говорит. Войтех, точно почувствовав ее сомнения, наклоняется.

- Ты же знаешь, что я не лгу.

Знает. Но от этого горше.

- Почему ты со мной возишься?

Гребень ложится рядом с пудреницей. Пальцы Войтеха обнимают шею, гладят.

- Наверное, потому, что рядом с тобой я вспоминаю, каким был… а это уже много. Я ведь почти… привык к тому, кем стал.

Он поцеловал ее в макушку.

- Отдыхай. И постарайся взять себя в руки, Таннис. Если не ради себя, хотя бы ради ребенка.

Наверное, он был прав.

И на следующее утро Таннис спустилась к завтраку. Она равнодушно восприняла и холодный взгляд Ульне, и радостное, слишком уж радостное щебетание Марты, и преисполненное ненависти молчание супруги Освальда.

Был день, обычный день для Шеффолк-холла. Снова гостиная, рукоделие и игла, которая - редкое дело - не норовила выскользнуть из пальцев. Клубок шелковых нитей, пяльцы, рисунок, намеченный кем-то. Стежок к стежку, не думая ни о чем, кроме вышивки… алые маки в пузатой вазе. Контур вазы лишь намечен, да и сама вышивка только начата, но у Таннис много времени.

Хренова бездна.

И Освальд, заглянувший вечером, присел на пол у ее кресла.

- Я рад, что тебе стало лучше. Вот, - он поставил на колени крошечные башмачки. - Сегодня увидел и подумал… знаешь, надо комнату выбрать, чтобы светлая была. Детям нужно много света.

Башмачки, сделанные из мягкой телячьей кожи, были невесомы.

- Завтра придут каталоги…

- Зачем тебе это?

…если бы он лгал, Таннис было бы легче.

- Я отправлю тебя за Перевал. К морю. Дом на берегу… я купил его давно, еще когда думал, что смогу вырваться. Но никогда там не был. Поверенный утверждает, что дом в хорошем состоянии. И место удачное. Рядом небольшой городок. Война его почти не тронула. И думаю, вам там будет хорошо.

Башмачки на ладони. Выкрашены золотой краской. И с крупными кожаными бантами. В центре каждого - прозрачный камень, не алмаз, конечно, фианит, но выглядит нарядно.

- Потерпи, Таннис. Недолго осталось.

- Сколько?

Молчание. И мука в глазах.

…не остановится, и просить бесполезно. Он ведь всегда был упертым, потому и выжил, и вырвался из капкана Нижнего города, чтобы угодить в другой.

- Пожалуйста, Войтех… - она бы хотела унять его боль, и вычеркнуть те годы, которые прошли здесь. А он сдавил ее руку, прижал к холодной щеке, впился пальцами в запястье, едва не выламывая кости.

- Знаешь, как давно я не слышал этого имени.

- Твоего.

- Больше не моего. Не надо, Таннис, - он отстранился, разрывая связь. - Ты и так уже многое… изменила. Наверное, Тедди был прав в том, что я слишком сентиментален.

Он поднялся, как-то неловко, словно само движение причиняло боль.

- Знаешь, о чем я жалею сильнее всего? - Войтех отошел к окну. Он стоял, опираясь на широкий подоконник, прямые руки, сгорбленная спина. - О том, что ты и вправду любишь этого щенка…

Ушел, не дожидаясь ответа. Исчез на несколько дней, каждый из которых был вновь похож на предыдущий. Единственное, ей и вправду доставили каталоги, и по вечерам Таннис листала их, разглядывая картинки, пытаясь представить ту самую комнату в доме на берегу.

В доме, которого она никогда не видела.

…в ночь перед Рождеством Таннис проснулась от скребущего мерзкого звука. Ветки старого вяза терлись о стекло.

Не ветки.

Кейрен.

Он забрался на широкий подоконник, устроившись меж двух горгулий. И когда Таннис не без труда распахнула старую раму, попросил:

- Пусти погреться… пожалуйста.

Глава 26.

День как преддверие ночи.

Короткий, обрезанный, всего-то час между рассветом и закатом, когда недогоревшее солнце тлеет алым углем. Небо серое ноздреватое, как недопеченный хлеб.