Но направлен был Матросов не на фронт, как этого страстно хотел, а в глубокий тыл — в Краснохолмское военное пехотное училище.

Седьмого ноября 1942 года, в день 25-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, Матросов принял военную присягу, вместе с товарищами дал клятву на верность Родине.

В этом же месяце Матросов вступил в комсомол.

И в училище Матросов много раз обращался к командованию с просьбой добровольцем отправить на фронт. Но всякий раз получал ясный и обоснованный отказ: «Мы глубоко одобряем ваше желание, товарищ Матросов, но сперва надо научиться умело воевать, а там уж и передовая».

И только в конце января 1943 года, когда решался исход битвы под Сталинградом, Краснохолмское училище получило приказ часть курсантов отправить на фронт. Матросова не включили в число маршевых рот. Его это очень огорчило, и он обратился к начальнику училища с просьбой отправить на фронт добровольцем. Вскоре Матросов вместе с другими курсантами направился в действующую армию.

Пятого февраля 1943 года, в день своего рождения, Матросов и его товарищи прибыли на станцию Земцы Калининской области и вошли в состав 91-й Отдельной Сталинской стрелковой бригады добровольцев-сибиряков. Их зачислили во второй батальон, которым командовал имеющий боевой опыт капитан Степан Алексеевич Афанасьев. В батальоне Сашу направили во взвод автоматчиков, командиром которого был лейтенант Леонид Семенович Королев.

В ночь с 12 на 13 февраля бригада после отдыха выступила в 240-километровый марш по бездорожью, в метель и пургу на фронт.

На восьмой день трудного марша, рано утром 20 февраля 1943 года, части бригады прибыли в район сосредоточения, в семидесяти километрах севернее старинного русского города Великие Луки, и расположились в 15–16 километрах от переднего края, за рекой Ловать в Большом Ломоватом бору. Через три дня бригада должна была вступить в бой.

22 февраля, по указанию политотдела бригады во всех частях проводились партийные и комсомольские собрания на тему: «Задачи коммунистов и комсомольцев в наступательном бою».

Комсомольцы 2-го батальона устроили свое собрание на небольшой лесной поляне. Собрание открыл секретарь комсомольской организации лейтенант Тимофей Татариков, а с коротким докладом о предстоящих боях выступил командир батальона коммунист Афанасьев.

После выступления Афанасьева слово попросил агитатор взвода автоматчиков, комсомолец Александр Матросов. Держа в одной руке шапку, а другой крепко прижимая к груди автомат, он, смущаясь, сказал:

— Дорогие товарищи! Завтра мы будем драться с врагом. Здесь, под Великими Луками, так же, как двадцать пять лет назад, наши отцы и старшие братья дрались с ним под Псковом и Нарвой, защищая молодую Советскую республику и революционный Петроград. Теперь нам, их сыновьям и внукам, пришел черед спасать от фашистских бандитов самое дорогое, что есть у нас, — жизнь родного Советского государства, жизнь Родины… Мне очень хочется жить, но, если надо будет отдать свою жизнь, чтобы разгромить врага, я отдам ее без колебаний. Я твердо уверен, что завтра в бою мы уничтожим врага.

— Разгромим, Матросов! — со всех сторон дружно раздались голоса бойцов.

— Мы выполним боевой приказ, — продолжал Матросов. — Я буду драться с гитлеровцами, пока мои руки держат оружие, пока бьется сердце.

Еще задолго до того, как начало светать, капитан Афанасьев поднял по боевой тревоге свой батальон и вывел его из Большого Ломоватого бора. Боевым приказом было определено, что батальон должен затемно преодолеть расстояние от Ломоватова бора до Черной рощи и но возможности скрытно сосредоточиться в ней, а затем внезапно, при поддержке артиллерии и минометов, подняться в атаку и овладеть передним краем обороны гитлеровцев. Захватив с ходу небольшой, но сильно укрепленный населенный пункт — деревню Чернушки, батальон начнет развивать свое наступление в направлении железной доги Насва — Локня и перережет ее.

Идти было трудно. Мешало бездорожье, глубокий непроторенный снег. Разбушевавшаяся ночью метель, бросая в разгоряченные лица бойцов короткие и внезапные всплески острых ледяных крупинок, никак не могла утихомириться.

Запорошенные снегом колонны вытягивались из леса на поляны, а потом снова, пропадая в перелесках, походили на серые, туманные призраки. Шли молча. Только с левого фланга колонны, где двигался штаб батальона и взвод автоматчиков лейтенанта Королева, среди которых шел Александр Матросов, доносились короткие фразы приглушенного разговора.

— Товарищ капитан, — говорил Матросов шагавшему рядом с ним заместителю командира батальона по политической части Василию Николаевичу Климовскому, — вы уже много раз бывали под огнем и нынче вместе с нами снова идете в бой. Страшно вам, товарищ капитан? Вы смерти боитесь?

— Да как сказать, товарищ Матросов. Ответить на этот вопрос не так просто. Вы-то сами как думаете?

— Думаю, вам, как и мне, страшновато.

— Помните, — продолжал Климовский, — там, у костра, во время одного из привалов у нас с вами был уже разговор на похожую тему. Но и теперь скажу прямо, по-человечески. Конечно, страшновато. Кому же охота умирать? Ведь человеку-то жизнь дается только один раз.

Климовский немного помолчал. Снял рукавицу, старательно потер теплой рукой замерзшие щеки, нос и продолжал прерванный разговор.

— Если, друзья, — обратился Климовский к Матросову и его товарищам по колонне, — кто-либо скажет вам, что он не боится смерти, не верьте ему. Такое может сказать человек, не слышавший ни разу, как свистят вражеские пули, а побывавший не раз в боях и видевший сотни раз смерть солдат скажет, что очень хочет дожить до Победы, а смерть презирает.

Впереди, слева от головы колонны, противно взвизгнув и брызнув оранжево-красным огнем, крякнуло с десяток мин. Бойцы ускорили шаг.

— Бьет, гад! Наверное, погибель свою чует, — зло выругался Климовский.

Подразделения батальона начали втягиваться в густые заросли Черной рощи, постепенно скапливаясь в ней для внезапного броска к вражеским траншеям. Над подковообразной линией фронта то слева, то справа, шипя, вспыхивали немецкие ракеты, заставляя приготовившихся к атаке бойцов еще глубже зарываться в мягкий, только что выпавший снег.

В той стороне, где должна была находиться деревня Чернушки, во многих местах, как бы раздвигая утренний полумрак, выбрасывая клубы дыма и языки пламени, вспыхивали огромные яркие свечи. Это гитлеровцы сжигали дома колхозников.

Матросов лежал в снегу рядом с Афанасьевым. Метрах в десяти от них под заснеженными елочками окопались Королев, Пащенко и человек пять бойцов.

И вот теперь, лежа на этой лесной опушке, Матросов пристально всматривался в ту сторону, где был враг, и думал: вот и наступает та ответственная, заветная минута в твоей жизни, минута, к которой ты готовился все свои девятнадцать лет. Сможешь ли ты выполнить сейчас, идя в смертный бой, то, что обещал людям: не жалея жизни, драться с врагом, отвоевывая у него вот эту покрытую снегом поляну, вон те молодые елочки, вон ту рощу берез, Черную речку, что течет под толстым льдом на подступах к Чернушкам? Сможешь ли защитить своих однокашников-пацанов, оставшихся где-то там, далеко-далеко, в родной Ивановке и Уфе?

Бой завязался внезапно. Где-то в стороне, за лесом, «заиграла» «катюша». Потом часто-часто разноголосым эхом отозвались наши пушки и минометы. Все разом заухало, заскрежетало, ударило огнем по вражеской обороне.

— Давай, Артюхов! — закричал в телефонную трубку Афанасьев. И сразу же с шипением и свистом серое небо прорезали несколько огненных стрел, рассыпавшись потом красными звездами. Все вокруг стало розово-белым. Перемешавшись с хаосом звуков, огня и света, слева и справа, там, где приготовились для наступления остальные батальоны бригады, загремело: «Ура! Ура!» оно то затихало, то перекатами волн снова наплывало на поля и леса, призывным набатом гудело в Утреннем небе.