Хоронили Матросова на лесной поляне, в одном километре от деревни Чернушки, недалеко от поверженного им вражеского дзота. Вечерело. Где-то за Чернушками о затухал, то с новой силой разгорался бой. Редко ухали пушки, часто перекликались между собой охрипшими голосами пулеметы, сливались в сплошном гуле боя торопливые, тарахтящие выстрелы автоматов. Было морозно. Повисшее над горизонтом неяркое февральское солнце бросало на поляну косые багровые лучи. Оно словно хотело попрощаться и обогреть юного ратника, неподвижно лежавшего на снегу у свежевырытой могилы…

Матросова завернули в солдатскую плащ-палатку. Руки боевых друзей бережно опустили его тело в могилу и бросили туда по горстке промерзшей земли. Трижды полыхнуло и погасло в вечернем небе пламя салюта. Как живое, затрепетало от налетевшего ветра пурпурное полотнище флага да где-то далеко за Чернушками в нолях и лесах на прозвучавшие у могилы Матросова залпы отозвалось грозное эхо уходящего вдаль боя…

Деревня Чернушки, где пал смертью храбрых советский солдат Александр Матросов, находилась среди полей и лесов, в глухомани, в болотистых и труднопроходимых местах приблизительно в семидесяти километрах от города Великие Луки.

Учитывая эти обстоятельства, Великолукский областной и городской комитеты Коммунистической партии большевиков, трудящиеся города и Великолукской области в 1948 году обратились к Советскому правительству и Министерству обороны СССР с просьбой разрешить перенести останки Героя Советского Союза гвардии рядового 254-го гвардейского стрелкового полка Александра Матвеевича МАТРОСОВА в старинный русский город Великие Луки.

25 июля 1948 года советские люди, трудящиеся Великих Лук, ветераны Великой Отечественной войны, бывшие партизаны, пионеры и школьники проводили в последний путь своего любимого героя.

25 июля 1954 года был открыт памятник на могиле солдата — сына России. (Автор памятника выдающийся скульптор Е.В. Вучетич, архитектор В.А. Артамонов.)

Матросов застыл в бронзе. Почти пятиметровый советский солдат с автоматом в руке в своем последнем броске словно парит над землей. А над ним высоко-высоко в синем бездымном, мирном небе плывут, похожие на льдинки, белые безмятежные облака. А вокруг радостью жизни шумит, сверкает яркими огнями воскресший из руин город. А перед ним тихо плещутся, словно купаясь в теплых лучах солнца, поблескивают серебряными чешуйками седые волны Ловати, и невдалеке на ее берегу шелестит говорливой зеленой листвой молодой парк.

Иван ЛЕГОСТАЕВ

Стоит в глубине России, среди бескрайних лесов и озер, маленькая деревушка Руно. Тихая и неприметная в одну улицу — тысячи таких на Руси, затерявшихся среди безмерного пространства. Но эту знают все. Она обозначена на туристских схемах и картах государственного значения. Перед едва приметной на карте точкой, обозначающей деревушку Руно, — желтый квадрат с алым Солнцем на нем: «Место жизни и деятельности выдающихся людей».

Руно — родина народной героини, отважной партизанки Лизы Чайкиной.

Если пройти по единственной улице деревни Руно В: ту сторону, где она в леса упирается, дорога, попав между деревьев, сузится в тропу и поведет нас по местам Лизиного детства…

С первых дней Лиза полюбила школу. Здесь, в классе, каждый день она открывала что-то новое о большом и светлом мире, находящемся далеко — за их лесами и озерами.

Каждый день возвращалась она домой взволнованная от переполнявших ее новостей и сразу же бежала в поле, к женщинам, которые убирали лен. Хотела, чтобы и они узнали все, что она знает.

— Смотри, — кивали Ксении женщины, — летит твой одуванчик.

Ксения Прокофьевна распрямляла спину и всматривалась в конец поля — среди льна все ближе и ближе мелькала белокурая головка.

— Бежит наша газета, — смеялись подруги Ксении.

— И что за дочка у тебя, а, Ксюша? Ни одного дитя в поле не увидишь — в игры резвятся, а эта все новости носит, не угомонится никак. Вот чудная.

Только зря удивлялись ей люди. В их заброшенном в глухие заозерные дали краю каждый отличался и отзывчивостью и добротой. Друг друга держались, помогали крепко, этой помощью дорожили.

Так что родилась Лиза с теми же чувствами, что присущи местным жителям. Только в ней они ярче, чем у всех других проступали.

В тот сумрачный майский закат в доме у Чайкиных то и дело хлопали двери. Каждый заходил послушать, что рассказывает возвратившийся из Осташкова старший сын Чайкиных Степан.

А Степан рассказывал о пионерах. Шли по улице двадцать пацанов (сам поштучно посчитал) прямым строем, один в один. И от самого большого до самого малого, последнего — все в белых рубахах, а на шее платки красные! Идут под барабанный бой, словно в мареве от пожара, а вокруг все машут и кричат: «Да здравствуют пионеры!»

Назавтра Лиза вернулась из школы необычно молчаливая. Сбросила торопливо сумку, поела наспех и убежала. В тот день девчонки и пацаны, что с Лизаветой учились, до темноты в сарай шастали. А к ночи, когда в оконцах заиграли отблески лучин, в деревне сразу несколько скандалов разыгралось. Матери начали готовить постели ко сну да и ахнули: из всех одеял были выстрижены красные лоскуты. Только наутро родители поняли, ради чего были испорчены одеяла.

По деревне с холщовыми сумками наперевес, в чисто вымытых лаптях шагали пионеры, точно такие, о которых рассказывал недавно Степан, — с алыми платками на груди! Впереди всех шагала счастливая Лиза…

Больше двух лет прошло, как окончила Лиза школу. Образование — целых четыре класса. Секретарем в сельсовете работает. Рядом с председателем стол имеет. Ей бы остепениться пора, посерьезнеть, а она какой была, такой и осталась — непоседливой. По деревне то и дело новые истории возникали. Недавно вот опять учинила. Оформила в книге сделку по обмену между Андреем Козыревым и бабкой Тюлёной. Тюлёна уже в дом Андрея переехала. Он тоже перевез и перетаскал все в ее избу, как вдруг в дом Тюлёны Лизавета явилась. Пришла, а та лежит на печи, стонет, от ревматизма разогнуться не может. Своя-то изба у нее сухая была, сыном на песке поставленная, а Андреева хибара на болоте, отсырела вся, гниет да сыплется — только поверху и покрашена.

Собрала Лизавета ребят деревенских, и пошли они Тюлениху домой водворять. А Андреево имущество в его развалюху перетащили — живи, мол, как жил, не зарься на чужое! Так и объяснила Лизавета, когда вечером скандал в сельсовете разыгрался — нельзя слабого да хворого обижать, друг у дружки силой да хитростью брать. Советская власть не признает обмана и насилия.

…Лиза неслась на лыжах, рассекая белизну урагана. Ей казалось, что мчится она не в ночном, мятущемся в блеклом свете луны буране, а в вихре яростной атаки. Она еще никогда не испытывала такой сознательной жажды дела. Не просто дела, а полезного людям.

Это ощущение она будет испытывать потом всегда. Ибо, познав свою полезность другим, познает и самое главное — человечность. То, что делает каждого по-настоящему счастливым, потому что весь смысл человеческого существования и состоит именно в том, чтобы отдавать все накопившееся в нем тепло, всю аккумулирующуюся в нем энергию другим, обогревая их этим теплом, делая добрыми, а значит, такими же счастливыми.

Снег хлестал лицо, оно пылало на ветру и все больше влажнело от таящих снежинок. Иногда хлесткая ветка задевала в темноте щеку, и тогда сквозь тепло проходила быстрая горячая боль. Но Лиза почти не замечала ее. Все оставалось позади: и боль, и лес, и дорога. Была только атака, в которую ее пронзительно звала труба невидимого горниста, мчавшегося где-то очень далеко, впереди всех. Лет на пятнадцать впереди…

Вот что испытывала она в ту ночь, мчась сквозь мятущийся буран обратно домой из райцентра Пено, где ей вручили на бюро райкома комсомольский билет.

Еще не было видно солнца. Лишь где-то далеко-далеко над горизонтом появилась тонкая светлая линия. Лиза неслась к ней — на восток. Спешила, тревожилась — неужели мать не спит, ждет ее?