Во время войны считалось, что воспитанники детских домов, окончившие семилетку, вполне подготовлены к жизни — стране нужны были рабочие руки. Многие подростки, как известно, героически трудились в тылу, выполняя и перевыполняя высокие взрослые нормы. Друзья после неудачи в военкомате зашли к директору посоветоваться, как быть дальше.

Случай был необычный: воспитателей детдому не хватало, а тут вернулись секретарь комсомольской организации и председатель детского совета (их «должности» еще были вакантными), вернулись ребята, которые, чего греха таить, пользовались не меньшим уважением, нежели некоторые педагоги. В порядке исключения их решили оставить в детском доме, при условии, что они не просто будут здесь жить и учиться, но и работать помощниками воспитателей. Естественно, не освобождались они от участия в хозяйственных делах, работы в поле, на бахчах и на огороде, вместе со всеми выходили на заготовку дров, дежурили по кухне и столовой и т. д. Василий Рагузов и Илья Фукс исполняли при этом и свои главные общественные должности — председателя детсовета и комсорга детского дома.

Весной 1945 года они получили аттестаты зрелости.

Из письма И.П. Натрусного:

«Васю я помню хорошо с 1938 года. Тогда я работал в районной газете и не раз помещал заметки о воспитанниках детского дома, в том числе о талантливом мальчишке, увлекавшемся моделированием. Модели Рагузова — рассадопосадочная машина, дирижабль, самолеты, планеры — демонстрировались на выставке детского технического творчества.

Идут и идут письма со всех концов страны во Львов. А после того, как «Целина» была переведена на многие иностранные языки и большими тиражами стала издаваться за рубежом, попадаются конверты и с заграничным штемпелем. Пишут по старому адресу, указанному в предсмертной записке Василия, — на улицу Гончарова, но почтальоны доставляют по назначению даже те из них, на которых просто значится: Львов, семье Рагузова.

Серафима Васильевна бережно собирает и хранит все, что относится к судьбе мужа: документы, фотографии, книги, журнальные и газетные публикации, письма — многие сотни искренних человеческих документов.

Письма незнакомых людей согреты душевным теплом и участием, в них добрые пожелания и советы, восхищение мужеством целинников, взволнованные размышления о великом всенародном подвиге — освоении целинных земель, о долге, идейной убежденности, верности нашим идеалам. Эти эмоциональные, доверительные письма-исповеди, письма-воспоминания многое говорят и о самих авторах, наших современниках, их мыслях и чаяниях, раскрывают порой их непростые человеческие судьбы.

Из письма минской учительницы Н. Р. Бондарович:

«Здравствуйте, дорогая Серафима Васильевна!

Вы получаете письма отовсюду и, я думаю, не удивитесь, получив еще и весточку из Белоруссии. Дело в том, что я и моя сестра Катя воспитывались вместе с вашим Васей Рагузовым в одном детском доме. Лично я была в этом детдоме с начала войны и по 1951 год.

Когда началась война, наш детдом из Белоруссии эвакуировали на восток. Мы долго ехали, целый эшелон детей-сирот, пережили не одну бомбежку, останавливались в разных городах, нас понемногу расформировывали, пока не доехали наконец до села Рудня. Там оставшихся ребятишек и принял детский дом. Мы были испуганные, измученные, голодные. Встречали новеньких на станции (три километра от детдома) старшие воспитанники, они по-братски были заботливы и внимательны, понимали, как трудно нам пришлось в долгих «путешествиях» на колесах, и хотели, чтобы мы скорее забыли вой сирен, обстрелы, лишения и почувствовали бы себя как дома, под надежной кровлей.

Среди встречающих был и ваш муж, а тогда воспитанник детдома Василий Рагузов. Он у нас был старшим, председателем детсовета. На собраниях и заседаниях детсовета он говорил хорошо, уверенно, а если вызывал для беседы нерадивых, ленивых и т. д., то внушал им по-своему, по-мальчишески, но справедливо, за дело. Словом, был он примером для ребят, помощником для воспитателей.

В то трудное военное время мы, дети, рано взрослели, многое понимали, и все же среди нас выделялись и потому на всю жизнь врезались в память такие воспитанники, как Вася Рагузов. Был он невысокого роста, плотный, широкоплечий, волосы русые, лицо в веснушках, голос немного глуховатый.

…Мы не знали, как сложилась судьба В. Рагузова дальше, наши пути-дороги разошлись, пока я не встретила в «Целине» фамилию Рагузова. Мы с сестрой горько плакали и горевали, как о старшем брате, как о родном. Конечно, он поступил отчаянно, не зная норова степи, в которой один человек теряется как былинка. Но он действовал, боролся, не сдавался до последнего. Именно такие первыми поднимались в атаку, закрывали своим телом амбразуры вражеских дзотов, бросались под танки со связками гранат, прокладывали дороги в тайге, строили наше сегодня и завтра. И его слова: «Эх, жизнь, как хочется жить!» — больно полоснули сердце. Но он находит в себе силы найти неповторимые слова, которые зажигают сердца других людей — тех, что ехали и едут на целину продолжать его дело, дело всей партии и народа.

Работаю сейчас учительницей русского языка и литературы. Я рассказываю своим ученикам о первоцелиннике Василии Рагузове, моем товарище по детству, о людях, которые подняли целину, чтобы они знали, что за их счастливое детство многие заплатили своим здоровьем и даже жизнью, что они не только наследники славы отцов и дедов, но и продолжатели их дела».

Сохранилась характеристика, выданная воспитаннику Василию Рагузову: в детдом прибыл по путевке облоно из детприемника, родителей не имеет, а дальние родственники (тетка) его бросили. За время пребывания в детдоме проявил себя хорошим организатором, постоянно участвовал в общественно-политической работе, активный комсомолец, учился на «хорошо» и «отлично». Отдельно отмечалось: имеет склонность к рисованию и хорошо рисует.

После окончания десятилетки Рагузов, не испытывая, как многие выпускники, сомнений и колебаний в выборе дальнейшего пути, простившись не без грусти с детским домом, а в сущности, со своим детством, едет в Харьков. Был уверен, что его выношенная с детства мечта — авиация.

Он довольно легко поступил в авиационный институт, но… проучился лишь год. Был не последним среди однокурсников, но что-то томило, почему-то не доставляла, к его удивлению, ожидаемой радости учеба. Поделился как-то с соседом по комнате своими сомнениями: ошибся, мол, в выборе профессии, не мое, похоже, это призвание… Тот удивился: «Чудак, диплом не лом, руки не натрудит. Тяни, зубри, свыкнется…»

Неприятный разговор оказался последней каплей, чужой цинизм и равнодушное приспособленчество («свыкнется») неожиданным образом позволили ему глянуть на себя как бы со стороны и окончательно решиться. Нет, не мог Василий плохо работать, он — это потом станет его основополагающим принципом — уважал хорошую и именно хорошо сделанную работу, что требовало не только старательности, умения, ума, но и горения души. Иначе говоря — вдохновения, искры творчества, а ее рождает только любимое дело.

Он забирает документы, переезжает во Львов и поступает вскоре на архитектурное отделение инженерно-строительного факультета. На сей раз выбор единственно верный, окончательный и пересмотру не подлежит: архитектура и живопись — вот родные сестры его призвания.

Время тогда было нелегкое, послевоенное, голодное, ребятам, жившим на стипендию, приходилось по-солдатски туго затягивать брючные ремешки. Остряки, прихлебывая безмятежно вечером пустой чай с сухариком, подбадривали, бывало, себя шуткой: сытость, мол, враг интеллекта, а чувство легкого голода, наоборот, стимулирует мозговую деятельность, в частности — творчество. В доказательство ссылались на стремительно растущую активность студенческого рационализаторства и изобретательства, нескончаемый поток стихов в институтскую многотиражку и… увлечение Рагузова живописью.

Что ж, в чем бы другом, а в творческом «стимуляторе» Василий недостатка не ощущал, но и положения не драматизировал, привычно отшучивался: «Даст бог день — даст и пищу…» Он часами пропадал в старинных кварталах города, изучал архитектурные шедевры мастеров прошлого или бродил с альбомом аллеями знаменитого Стрыйского парка.