К сему Завещанию Коллежский Асессор Василий Львович сын Пушкин руку и печать приложил»[618].
Всё правильно. По законам того времени, наследственное свое имение В. Л. Пушкин завещать невенчанной жене не мог, только благоприобретенное. Был еще один способ обеспечить состояние Анны Николаевны и детей после своей смерти — это заемные письма.
В Рукописном отделе Института русской литературы Российской академии наук (Пушкинском Доме) хранится долговая книга В. Л. Пушкина с описью его заемных обязательств. В 1834–1835 годах она была прошнурована, скреплена печатью и заверена ротмистром Петром Романовичем Безобразовым (он уже после смерти Василия Львовича женился на его дочери Маргарите и деятельно участвовал в решении вопросов, связанных с наследством покойного тестя). В тетради — 21 лист. В графах указано: «Когда и кому даны заемныя обязательства, в какой срок и в какую сумму от г-на Пушкина, где и когда явлены при написании и по срок, куда и когда представлены ко взысканию»; «Сумма» (в рублях); «Когда и откуда произведен платеж и сколько или почему остановлена выдача»[619]. В общей сложности на руках Анны Николаевны Ворожейкиной и Маргариты Васильевской, по мужу Безобразовой, оказались заемные письма на общую сумму 110 тысяч рублей. Они были показаны к взысканию в Лукояновскую дворянскую опеку (как мы помним, Василий Львович владел частью Болдинского имения Лукояновского уезда Нижегородской губернии). Взыскиваемые деньги были выплачены с процентами. Заметим, что в книге записаны и другие долги В. Л. Пушкина. У кого только он не занимал денег — у П. И. Шаликова (кстати, в стихотворных записочках к нему он всё обещал выплатить проценты), у подпоручика Сергея Герасимовича Савина, майорши Елизаветы Семеновны Поповой и ее служительницы Хлоповой, купца Кузьмы Ефремовича Соколова, купца Василия Шеметова, офицерской дочери Дарьи Горбовой, тайного советника и кавалера Михаила Александровича Салтыкова (это отец жены А. А. Дельвига Софьи, он приятельствовал с Василием Львовичем, бывал в его доме), купца Семена Алешунина, князя Андрея Петровича Оболенского, Федора Жукова, мещанки Матрены Третьяковой, ротмистра Михайлы Глебова. Брал в долг В. Л. Пушкин в 1823,1824,1825, 1826, 1827, 1828, 1830 годах. Общая сумма — 78 862 рубля. И она была выплачена с процентами (благо долги были записаны в маклерские книги, то есть документально подтверждены). А вот заимодавцам по распискам на простой бумаге в иске было отказано. Не получил свои три тысячи подпоручик Николай Васильевич Левашев; не выплатили 1361 рубль купцу Ивану Ивановичу Готье и 306 рублей купцу Карлу Урбену, 222 рубля 45 копеек и по другому счету 118 рублей иностранцу Николаю Гроссно. Лишился своих 240 рублей 77 копеек аптекарь Иван Маршал. Любопытно, что в долговой книге упомянут Лев Васильевич Васильевский, сын В. Л. Пушкина. Он назван то коллежским регистратором (это чин 14-го класса, низший в Табели о рангах; чиновниками 14-го класса были станционные смотрители), то коллежским секретарем (это уже чин 10-го класса, более высокий). Грустно это, читать про долги Василия Львовича.
Еще одна возможность обеспечить будущность жены и детей — продать свое имение. В. Л. Пушкин попытался это сделать. В «Московских ведомостях» 19 января 1829 года появилось объявление:
«Продается имение, Нижегородской Губернии, Лукояновского уезда, село Болдино, Васильевское тож, с переводом долгу в Опекунский Совет на 24 года; в оном имении находится по 7-й ревизии 540 душ, на лицо более 600 душ, земля самая хлебородная, чернозем, большая часть крестьян на пашне, 70 тягол на оброке, который платят без недоимок; доход с вотчины значительный; план видеть и обо всех подробностях узнать можно от самого помещика, живущего в старой Басманной, в приходе Никиты Мученика, в доме под № 128»[620].
Что и говорить, толково составлено объявление: хоть и заложено имение в Опекунский совет, но долги, которые должен будет выплатить новый владелец, рассрочены на целых 24 года; и душ много, и земля хлебородная, и крестьяне усердно пашут, и оброк без недоимок платят, одним словом — доход хороший. Объявление было напечатано и в следующем, 7-м номере «Московских ведомостей». Но продажа Болдина не задалась. 14 февраля 1829 года Василий Львович писал П. А. Вяземскому:
«Твои советы благие; будь уверен, что я их с любовью принимаю, я всей душой желаю устроить дела мои продажей моего имения, как Нижегородского, так и Калужского (имение в Калужской губернии досталось В. Л. Пушкину в наследство от тетки его — Варвары Васильевны Чичериной. — Н. М.). К беде моей, несмотря на то, что я публикую в ведомостях о продаже очень хорошего имения, покупщики не являются, и ни в чем никакой удачи нет. Мудрено ли, что я болен, что у меня разливается желчь и что лекарства мне не помогают? Если б желание мое исполнилось, то есть если б я продал мое имение, то я уверен, что здоровье мое было лучше, а может быть, и совсем бы поправилось! Надобно знать, каковы для меня ночи и что в бессоннице мне приходит в голову? всякой бы пожалел меня, а ты верно более другого. Прошлого года некто пензенский помещик барон Николай Антонович Шлиппенбах предлагал мне за мое Болдино, в котором находится налицо более шести сот душ, заемные свои письма, но я продаю деревню для заплаты долгов и для того, чтобы устроить состояние детей моих. Я им хочу оставить деньги, а не заемные письмы господина Шлиппенбаха. Я уверен, что ты скажешь, что на такие предложения согласиться нельзя» (275–276).
И в письме П. А. Вяземскому от 11 июня 1829 года речь снова шла о продаже так и непроданного Болдина, в чем Петр Андреевич, видимо, принимал посильное участие:
«Дружеское твое письмо от 31-го мая я получил, мой любезнейший друг. Благодарю тебя покорно за любовь твою и все попечения о моих делах. Бог тебе воздаст за меня!
Имению моему последняя самая цена 230 тысяч рублей, дешевле этого я продать не могу, тем более, что несмотря на дешевизну хлеба, я и нынешний год получил с того имения более 20 тысяч доходу. Сибирские деревни дешевле Лукояновских, и моя вотчина не так малоземельна, потому что на ревизскую душу находится в ней около семи десятин лучшего чернозема. Мне уже здесь предлагали 230 тысяч руб., но я на это не согласился, а за 250 тысяч отдам с охотою. Я знаю, что от продажи сего имения зависит совершенно мое спокойствие, но также и за бесценок отдать нельзя. Доходы дают цену моему имению, и хотя хлеб дешев, но у нас он все дороже, нежели в Пензе и в Симбирске. Из Пензы и Симбирска к нам прошедшею зимою в Арзамас и Лукоянов привозили продавать хлеб. Похлопочи обо мне, друг милый, и о делах моих» (281).
Из этого письма мы видим, что нужда заставила Василия Львовича проявить несвойственную ему осведомленность в хозяйственных делах. И еще одно письмо П. А. Вяземскому от 18 июня 1829 года, в котором появляется еще один возможный покупщик Болдина — некий господин Бестужев:
«Касательно продажи имения моего, известного во всем округе по хорошим угодьям и земле, я согласен из суммы назначенной, 250 тысяч рублей, еще уступить пять тысяч рублей, и это будет с крайним для меня убытком и невыгодою, но что делать? Обстоятельства того требуют. Земля одна, за исключением крестьян, стоит этих денег, и, воля госп. Бестужева, наших деревень ни с пензенскими, ни с симбирскими равнять нельзя. Во-первых, они ближе, во-вторых, хлеб у нас продается гораздо дороже и доходы наши значительнее.
Сделай одолжение, любезнейший друг, похлопочи обо мне сколько можешь. Ты опекаешь детей моих, и я буду за тебя молить Богу!» (283–284).
Вот уж в самом деле — «хладные мечты» и «строгие заботы». Бедный, больной Василий Львович, так и не продавший свое Болдино, мог бы сказать, как Обломов: трогает жизнь, везде достает. С другой стороны, житейские заботы, житейская проза заставляли задуматься о себе и о людях, о смысле существования, от временного обратиться к вечному, от цен — к духовным ценностям.