Она с горячим нетерпением ждала минуты, когда здание на улице Пьера Кюри наполнится рабочим гулом. Первая ее забота — не ослаблять дела исключительной важности, совершенного во время войны. Обслуживание эманацией, распределение «активных» пробирок по госпиталям продолжается под руководством доктора Рего, который, демобилизовавшись, снова вступил во владение зданием биологического отделения. В здании физического отделения мадам Кюри и ее сотрудники занимаются опытами, прерванными в 1914 году, и приступают к новым.
Более правильный образ жизни позволяет Мари заняться будущим Ирэн и Евы, двух крепких девушек, таких же крепких, как она сама. Старшая, студентка двадцати одного года, спокойная, удивительно уравновешенная, ни на минуту не сомневается в своем призвании. Она намерена быть физиком, она намерена, и это уже точно, изучать радий. Удивительно просто и естественно Ирэн Кюри вступает на путь, по которому следовали Пьер и Мари Кюри. Она не задается вопросом, займет ли она в науке такое же большое место, какое заняла ее мать, и не чувствует тяготеющего над ней слишком громкого имени. Ее искренняя любовь к науке, ее дарование внушают ей только одно честолюбивое желание: работать всю жизнь в лаборатории, которая строилась на ее глазах и где с 1918 года она значится как «прикомандированная лаборантка».
Благодаря удачному примеру Ирэн у Мари создается уверенность, что молодым существам просто найти дорогу в лабиринте жизни. Ее озадачивают какое-то томление и резкие перемены настроения у Евы. Благородное, но чрезмерное уважение к воле детей, переоценка их благоразумия не позволяют ей самой воздействовать на подростка. Она хотела бы, чтобы Ева стала врачом и изучила применение радия в лечебных целях. Однако Мари не навязывает ей этот путь. С неослабным сочувствием поддерживает она любой из капризно-изменчивых проектов дочери. Радуется ее занятиям музыкой, предоставляя ей выбор преподавателей и метода занятий… Она перегружает свободой существо, разъедаемое сомнениями и нуждавшееся в подчинении строгим предписаниям. Как было заметить свою ошибку этой женщине, которую все время направлял безошибочный инстинкт таланта и, наконец, довел до ее предназначения, несмотря на все препятствия?
Летом Мари приезжает к дочерям в Бретань. В Ларкуэсте, восхитительном краю, не наводненном пошлой толпой, три подруги проводят отпуск.
Население этой деревушки, расположенной на берегу Ла-Манша, возле Пэмпола, состоит исключительно из моряков, земледельцев и… профессоров Сорбонны. Открытие Ларкуэсты в 1895 году историком Шарлем Сеньобосом и биологом Луи Лапиком получило в университетских кругах значение открытия Америки Христофором Колумбом. Мадам Кюри, явившаяся с опозданием в колонию ученых, которую один остроумный журналист окрестил: «Форт Наука», сперва ютилась у местного жителя, затем сняла дачу, а потом ее купила. На возвышенном песчаном побережье, над безмятежным морем, усеянным бесчисленными большими и маленькими островами, которые не дают морским валам набегать прямо на берег, Мари выбрала место, наиболее безлюдное, наиболее защищенное от ветров. Она любит такие дома-маяки. Все летние дачи, какие она нанимала, да и те, какие она впоследствии строила сама, похожи друг на друга: на большом участке — жалкий дом. Неудобно расположенные комнаты, почти ободранные, бедно обставленные, а вид из дома — превосходный.
Редкие прохожие, которых Мари встречает по утрам, — сгорбленные старухи, медлительные крестьяне, улыбающиеся дети — все звучно приветствуют ее: «Добрый день, мадам Кю-ю-юри!» — по-бретонски растягивая гласный звук. Мари не избегает этих встреч и с улыбкой отвечает в тон: «Добрый день, мадам Ле Гофф… Добрый день, месье Кэнтэн»— или просто: «Добрый день», — если, к стыду своему, не узнает приветствующего. Деревенские жители вполне сознательно обращаются к ней с простыми, спокойными приветствиями, как равные к равной, без назойливости или любопытства, а выражающими только дружбу. Не радий, не тот факт, «что о ней пишут в газетах», снискали ей такое уважение. Ее сочли достойной женщиной лишь после двух или трех летних сезонов, когда бретонки, прячущие волосы под белыми остроконечными чепцами, признали в ней свою, крестьянку.
Дом мадам Кюри ничем не отличается от десятка других. Центром же колонии, великосветским дворцом в Ларкуэсте считается низкая хижина, доверху увитая диким виноградом, пассифлорой, вьющейся фуксией. Хижина эта зовется по-бретонски «Taschen Vigan» — «маленький виноградник». При нем по склону разбит садик, где цветы, посаженные без затей, растут длинными полосами яркой окраски. Дверь домика всегда растворена настежь, кроме дней, когда дует восточный ветер. Здесь живет юный чародей семидесяти лет — Шарль Сеньобос, профессор истории в Сорбонне. Это очень маленький, очень подвижной старичок, чуть горбатый, одетый в неизменный костюм из белой фланели в черную полоску, заплатанный и пожелтелый. Местные жители зовут его «месье Сеньо», а друзья «Капитан». Словами не выразить того восторженного поклонения, каким он окружен, а тем более не объяснить, какими чертами своего характера он заслужил всеобщее обожание и нежность.
По извилистой и крутой тропинке Мари сходит к «винограднику». Человек пятнадцать приверженцев уже сидят и расхаживают перед домом в ожидании поездки на острова. Появление мадам Кюри не вызывает никаких чувств у собравшихся, напоминающих колонну эмигрантов или цыганский табор. Шарль Сеньобос (чей чарующий, но близорукий взор прячется за стеклами), посматривая своим прелестным, но скрытым за очками взглядом близоруких глаз, приветствует Мари любезно-ворчливой фразой: «А! Вот и мадам Кюри. Здравствуйте!» — «Здравствуйте!» Раздается эхом еще несколько приветствий, и Мари присоединяется к кругу людей, сидящих на земле.
На Мари выгоревшая полотняная шляпа, старая юбка и не знающая износа матросская блуза из черного мольтона; такую блузу, одного покроя для мужчин и женщин, для ученых и рыбаков, мастерит за несколько франков деревенская портниха Элиза Лефф. Мари носит сандалии на босую ногу. Свой мешок, раздувшийся от впихнутых купального костюма и халата, она кладет перед собой на траву, где валяется еще пятнадцать точно таких же мешков.
Вот была бы находка для репортера, если бы он неожиданно нагрянул в этот мирный кружок! Тут гляди в оба, чтобы буквально не наступить на какого-нибудь академика, лениво растянувшегося на земле, или ие задеть какую-нибудь «Нобелевскую премию». Учености здесь хоть отбавляй. Вы хотите поговорить о физике? Вот Жан Перрен, Мари Кюри, Андре Дебьерн, Виктор Оже. О математике, об интегралах? Обратитесь к Эмилю Борелю, задрапированному в купальный халат, как римский император в тогу. О биологии? Астрофизике? Вам ответят Луи Лапик, Шарль Морен. А что касается до чародея Шарля Сеньобос, то полчище ребят этой колонии с ужасом заверит вас, что «он знает всю Историю».
Но удивительней всего то, что в этом университетском обществе никогда не говорят о физике, истории, биологии или математике, что здесь нет места для почтения, для иерархии и даже для условной вежливости. Здесь человечество не делится на жрецов и учеников науки, на старых и молодых.
Шарль Сеньобос пересчитывает свою паству и подает знак к отправлению. Матросская команда — Ева Кюри и Жан Морен, отделив от стоящей у берега флотилии судов два парусника, пять-шесть весельных лодок, «большую» и «английскую» лодки, подводят их кормой вперед к причалу, туда, где зубчатые скалы образуют естественную пристань. Сеньобос отрывисто, насмешливо и весело кричит: «Садитесь! Садитесь!» А покамест пассажиры усаживаются в лодки, он продолжает: «Где первая команда? Я головной! Мадам Кюри сядет на носовое весло, Перрен и Борель на большие весла, а Франсис на руль».
Приказания эти, которые поставили бы в тупик многих интеллигентов, немедленно выполняются. Четверо гребцов — четверо профессоров Сорбонны, четверо знаменитостей — садятся по местам и, держа, в руке по тяжелому морскому веслу, покорно ждут команду, которую даст юный Франсис Перрен: на. борту он всемогущ оттого, что держит руль. Шарль Сеньобос загребает первым, указывая должный ритм своим товарищам. Сзади него Жан Перрен налегает на весло с такой силой, что лодка поворачивается на месте. За Перреном сидит Эмиль Борель, а за ним на носу — Мари Кюри «нажимает» в темпе.