24 мая. «Правда» почтила от имени партии и правительства его юбилей — напечатала указ и разверстала подвалом редакционную статью. Писателя трагедийного дара и светлых художнических чувств превратили в жреца соцреализма и партдогматизма: «Героическая романтика революционной борьбы… Шолохов — глубоко партийный писатель… „Поднятая целина“ стала настольной книгой у тех, кто строит социализм…»

Шолохов в своих даже обычных в писательском общении поздравлениях выражал себя наособицу. В эти дни отослал телеграмму Сергееву-Ценскому: «С истинным наслаждением прочитал „Утренний взрыв“. Дивлюсь и благодарно склоняю голову перед Вашим могучим, нестареющим талантом. Ваш Шолохов».

Время начало отсчитывать второй полувек шолоховской жизни…

Глава третья

1956: ПРОТИВ ОТЖИВШИХ ТРАДИЦИЙ

Подступило для Шолохова время определиться — во всеуслышание — каким он представляет себе после смерти Сталина взаимодействие партии и писателей.

Признания в Киеве

Шолохов в «Правде» поздравил свой цех — деятелей культуры — с вступлением в новый год. И начал необычно: «Не хочется повторять давно уже всем известные истины… Сухая это была бы закуска к новогоднему столу!» И закончил на свой особый шолоховский лад: «Молодым — творческой зрелости, зрелым — молодого задора и упорства в постоянном стремлении к совершенству».

Видимо, не случайно обратился к литературной молодежи. Мэтр из Вёшек готовится поучаствовать в работе Всесоюзного совещания молодых писателей. Его учредители и радетели — ЦК ВЛКСМ и Союз писателей. Собрали одаренных литераторов со всей страны. К ним прикрепили лучших творцов. Но намечены не только семинары. В первый день общая встреча — шли наказы-пожелания от устроителей. Шолохов вошел в число главных наставников. Был краток — в отличие от других предстал не назидателем.

Начал не без ехидцы: «Мои друзья из нашего писательского руководства ставят меня иногда в неловкое положение. Дескать, тебе необходимо выступить. А о чем? Ну, о том, что писательский труд не легкий…»

Далее, однако, предостерег от зуда бравурной конъюнктурщины. Тогда в угоду Хрущеву навязывалась одна тема — о целине да о целинниках. Явно вспомнил свою поездку в те места и пошел наперекос требованиям партагитпропа: «У нас вот шарахнулись и пожилые и молодые на целину за темами и сюжетами. И мы видим, результат не так уж хорош, а зачастую просто плачевный».

Продолжил под оживление в зале: «Не оставайтесь в литературе до старости в детских коротких штанишках!» Но тут же добавил: «Хотелось бы вам пожелать, чтобы вы в литературе не остались перестарками. Известна такая категория девиц, которые долго не выходят замуж. Пусть скорее приходит к вам творческая зрелость. Пусть она радует не только нас, писателей, но и читателя, огромного и требовательного, настоящего читателя, какого, пожалуй, нигде в мире еще нет».

Завершил возвышенным требованием: «Надо приблизить творчество к своему сердцу и горячо любить нашу трудную профессию. Еще раз напоминаю вам: как бы ни было трудно на первых порах, не гонитесь за легким успехом. Вы — наше будущее. За многими из вас уже стоит настоящее, но будущее, будущее писателя, есть у вас всех. Вы — великолепные представители великолепного народа. Желаю вам добра, успехов, больших свершений, дорогие мои друзья!»

Пока был в столице, кто-то из всегда всё знающего литначальства таинственно шепнул: жди, мол, от Хрущева чего-то необычного. И в самом деле, учудил Хрущев. Горазд был на эксцентрику. В конце января Секретариат ЦК принял постановление «О выдвижении кандидатов на Нобелевскую премию мира: Принять предложение Министерства высшего образования (т. Елютин) о выдвижении на Нобелевскую премию мира тт. Скобельцына Д. В. и Шолохова М. А.».

Усмехнулся на это: ЦК уж шибко переоценивает силу своих постановлений — они на мировую общественность не действуют. Никогда и не вспоминал сию тщеславную хрущевскую затею.

Да, не прост Хрущев. То уподоблялся бульдозеристу, то представал сеяльщиком.

24 февраля. Предпоследний день очередного XX партсъезда. Делегат Шолохов на вечернем заседании слушает неожиданный для большинства доклад Хрущева «О культе личности и его последствиях». Это первая попытка от имени ЦК развенчания роли Сталина в истории великой страны.

Шолохов… Какие же переживания в его душе в это предночье. Лично знал Сталина… Сколько свершений связано с вождем… С его именем народ шел на подвиги в труде, под фашистские пули на войне, на расстрелы в своих — советских — застенках… От него голодомор… При нем коверкали цензурными ножницами его произведения… Но ведь и замечал-ценил… Ни одного доброго слова не услышал от Хрущева о Сталине, а справедливо ли это?.. В недавней поездке в Киев Шолохов сказал среди писателей о том, в чем никогда до этого не признавался публично: «Меня достаточно много били…» Проявил и мужественное прямодушие: «… и достаточно незаслуженно хвалили».

Двумя днями раньше он стоял на этой же трибуне, где сейчас Хрущев. Он шел тогда держать речь, а встречь ему не только взгляд Хрущева, того, кто готов будет замахнуться на самого Сталина. В президиуме сталинская гвардия — ареопаг! — Молотов, Каганович, Маленков… Давно знают писателя — неуправляем! Вряд ли забыли его острые выступления на партийном съезде в 1939-м и на недавнем писательском съезде.

Он и на этот раз не изменил себе:

— Я обязан сейчас, с глазу на глаз со своей родной партией, говорить о литературе пусть горькую, но правду…

Речь — антисталинистская — не была антисталинской. Не содержала ни призывов к гробокопательству, ни скрытых или явных вздохов-сожалений, что совсем скоро на иконе будет зачернен нимб. Он не унизил себя линькой в одночасье. И не клялся в любви к новому руководителю страны. И не стал осторожничать — для критики избрал не «отдельные недостатки».

Он призвал покончить с порочной традицией вторгаться в творчество:

— Никаких впредь заданий по «валовому» охвату писателей злободневными темами…

Еще фраза, и державных идеологов покорежило, когда услышали, что тормоз для творчества — стародавние порядки, а ответственность на них, на главных партийцах:

— Нет и не будет в ближайшее время добротных книг, если положение в литературе не изменится самым коренным образом, а изменить его может только партия…

Шолохов замахнулся на основополагающую для партии догму: не замечать пагубной для литературы конъюнктурной халтуры. На недавнем писательском съезде отверг то, что восхваляли «полировщики». И на этот раз гнет ту же линию. Под руку подвернулся Сурков. Он с этой же трибуны от имени Союза писателей возвеличивал «достижения» числом книг. Шолохов с отпором:

— Да разве количеством выпущенных книг измеряется рост литературы? Ему надо было сказать о том, что за последние 20 лет у нас вышло умных, хороших книг наперечет, а вот серятины хоть отбавляй!

Вот какой удар нанес Шолохов по 20-летней истории Союза писателей! Но никто не посмеет упрекнуть его в антисталинской конъюнктурщине. Как раз 20 лет тому назад — тоже на съезде — сердито говорил о серятине в присутствии самого Сталина.

Еще замах на запретную тему — призвал прекратить держать писателей в политической зависимости от парттребований «не отставать от жизни»:

«Определенное отставание литературы от жизни вполне закономерно, потому что серьезная литература — не кинохроника…»

Осудил начальственно-бюрократическую систему — выходит, пошел дальше раскритикованных в ЦК записок Фадеева:

«Постепенно Союз писателей из творческой организации, какой он должен бы быть, превращался в организацию административную, и хотя исправно заседали секретариат, секции прозы, поэзии, драматургии и критики, писались протоколы, с полной нагрузкой работал технический аппарат и разъезжали курьеры — книг не было…»

А каково было воспринимать покушение на святая святых со времен создания Сталиным Союза писателей: