Авантюрист вновь испытывал нужду в деньгах. Успех лотереи и доставшийся ему солидный куш Соблазнитель быстро спустил в карты, растратил на женщин, роскошную одежду и дорогие безделушки. Ни преумножать состояние, ни откладывать на черный день он не умел. Поэтому когда де Булонь предложил ему провести без лишней огласки некую финансовую операцию, а именно продать за границей неликвидные королевские процентные бумаги и получить взамен либо наличные, либо пользующиеся спросом ценные бумаги, он немедленно согласился. Ехать ему предстояло в Голландию, тогдашнюю финансовую Мекку Европы. Неликвиды общей стоимостью двадцать миллионов были переведены туда на имя французского посланника д’Афри, коему было поручено руководить продажей и определять цену. Также посланник должен был следить, чтобы Авантюрист не продешевил, не зарвался и не взял себе за услуги больше, чем следует.
Прибыв в Амстердам и сняв номер в лучшей гостинице, Авантюрист отправился представляться д’Афри. Рекомендации де Берни и ряда влиятельных сановников открыли Казанове двери дома посланника. Однако для выполнения поручения, равно как и устройства своих дел, ему было нужно завязать знакомства с банкирами и деловыми людьми. С этой задачей велеречивый итальянец справился блестяще — как всегда, когда он брался за дело, не только сулившее ему выгоду, но и льстящее его самолюбию. Доставать, пробивать, покорять, то есть блистать, щеголять, пускать пыль в глаза доставляло Казанове истинное удовольствие, поэтому он довольно быстро обзавелся нужными знакомствами. Сам д’Афри представил его известному в голландских деловых кругах финансисту и бизнесмену, коего в своих «Мемуарах» Казанова называет Д. О., а исследователи отождествляют с голландским купцом и финансистом Томасом Хопе. Именно Хопе — Д. О. помог венецианцу чрезвычайно выгодно продать акции оккультистки-маркизы.
Присматриваясь к итальянскому авантюристу, Д. О. пригласил его к себе домой. Визит этот произвел на Казанову неизгладимое впечатление. Небольшой двухэтажный домик, служивший жилищем процветающему финансисту, снаружи и внутри был облицован мрамором различных цветов, на полах, в тон мраморных стен, лежали турецкие ковры, гостиная была обставлена дорогой и добротной кедровой мебелью, не было избытка модных тогда зеркал и позолоченной лепнины, без которых не мыслились парижские аристократические салоны. В тот день, когда Казанова впервые переступил порог дома Д. О., служанки как раз мыли его снаружи. Вооружившись бадьями и тряпками, они стояли на высоких лестницах, а дабы не привлекать ненужного внимания проходивших мимо мужчин, одеты они были в широкие длинные шаровары из грубой ткани. Изумленный Соблазнитель не мог не признать разумности подобного костюма.
Не остался он равнодушным и к чарам дочери Д. О., четырнадцатилетней Эстер, черноволосой красавицы с белоснежной кожей и неровными зубами. Но зубы, равно как и ноги, не являлись для Казановы главными определяющими женской красоты, тем более что в остальном Эстер, по его мнению, была само совершенство. У совершенства был бойкий нрав, она умела поддерживать беседу, недурно играла на клавесине, вела себя свободно, для дружеского поцелуя подставляла губы, а не щечку, но определенных границ не переступала и, будучи благоразумной и послушной дочерью, не влюблялась и терпеливо ждала, когда папенька выберет ей мужа. Разумеется, Казанова не мог не влюбиться по уши в такое чудо. Внимание нового друга дома девушке льстило, тем более что праздный венецианец, в отличие от вечно занятого батюшки, был готов сопровождать ее везде: на прогулку, на концерт, на каток. Голландскими приличиями это дозволялось, и никаких мыслей об иных, нежели дружеских, отношениях ни у кого не возникало. Впрочем, нет, возникало — у самого Соблазнителя, но Эстер их не замечала или делала вид, что не замечает, и вела себя по-прежнему свободно и ровно, позволяя пылкому поклоннику время от времени целовать ее в хорошенькие алые губки.
Не привыкшему к воздержанию Соблазнителю, вынужденному исполнять роль воздыхателя, приходилось удовлетворять свои страсти в борделях. В одном из них он встретил спившуюся проститутку, лицо которой показалось ему до боли знакомым. Просидев не менее часа в низкопробном притоне и наблюдая за растрепанной белокурой жрицей продажной любви, пристававшей к каждому, кто переступал порог заведения, он наконец вспомнил: Лючия! Девочка, дочь привратника из Пазеано, приносившая ему по утрам полотенце и свежую воду для умывания! Он соблазнил ее от чистого сердца, от хорошего настроения, от желания подарить ей радость чувственной любви, нисколько не думая о возможных плачевных последствиях своего поступка. Кто же в хорошую погоду вспоминает о дожде! Через год он узнал, что вскоре после его отъезда Лючия, узнав о своей беременности, сбежала из дома. По этому поводу Соблазнитель немного погоревал, а потом сделал вывод, что лучше иметь дело с замужними особами: тем, по крайней мере, не нужно опасаться последствий любовных игр. Больше всего самолюбивому венецианцу было неприятно сознавать, что ступившая на дурную дорожку несчастная девица будет проклинать его как виновника своего падения. Соблазнитель не любил, когда о нем отзывались дурно, даже когда отзывы эти были более чем справедливы; мысль о том, что кто-то может посчитать его действия неправедными, раздражала его. Неожиданная встреча пробудила в нем давно забытые воспоминания и чувство досады. Лючия узнала его и, похоже, обрадовалась, во всяком случае, на ее одутловатом лице появилось некое подобие улыбки. «Ей должно быть не более тридцати трех, но дать можно все пятьдесят, а женщине всегда столько лет, на сколько она выглядит», — рассуждал про себя Казанова, с отвращением глядя на свою бывшую возлюбленную. Он выслушал вполуха незамысловатую историю ее падения и нисколько не заинтересовался сообщением о том, что после ее бегства из дома у нее родилась очаровательная дочь. В конце концов он дал ей денег и попросил более его не беспокоить.
В Амстердаме Казанову поджидала еще одна встреча с прошлым. Однажды, сопровождая Эстер на концерт, он узнал в выступавшей певице Терезу Имер, бывшую возлюбленную его первого знатного покровителя сенатора Малипьеро. После того как Малипьеро, застав Терезу у него в объятиях, поколотил его тростью и отказал ему от дома, он всего раз виделся с ней, и случилось это лет шесть-семь тому назад, когда та, уже будучи женой танцовщика Помпеати, приезжала в Венецию. Теперь дела Терезы явно шли неважно: после выступления она пошла по рядам зрителей с тарелочкой. Заметив, с каким вниманием ее спутник разглядывает актрису, Эстер тотчас рассказала ему все, что знала о ней сама. Певица разъезжала по Голландии, принимая участие в публичных концертах, после которых обходила публику, от щедрости которой и зависело ее благосостояние. Сначала она делала неплохие сборы, но потом к ней привыкли, и поток пожертвований начал иссякать. Покровителя у нее не было, но ходили слухи, что в каждом городе она заводила себе молодых любовников, вытягивавших из нее те небольшие деньги, которые она получала за выступления. Преисполнившись жалости, Казанова приготовил двадцать дукатов, и когда Тереза поравнялась с ним, бросил их на тарелку. Тут он заметил, что следом за ней идет девочка лет пяти-шести, как две капли воды похожая на него самого. Сходство девочки с Казановой поразило даже Эстер. «Да это просто ваша копия!» — воскликнула она. «Случай нередко готовит нам сюрпризы там, где мы их не ждем», — туманно ответил ей Соблазнитель.
Вечером Тереза с Софи пришла к Казанове в гостиницу. После сытного ужина девочка уснула, а Тереза и Джакомо предались воспоминаниям. Венецианка утверждала, что Софи действительно дочь Казановы, родившаяся в положенный срок после их любовных свиданий в Венеции в 1753 году. Поверил ей Соблазнитель или нет — неизвестно, но судя по тому, что ему нравилось, когда девочка называла его папой, он склонен был ей поверить. Ряд биографов Казановы с цифрами в руках доказывают, что Софи никак не могла быть дочерью Казановы, ибо между его последним свиданием с Терезой и рождением девочки прошло не девять месяцев, а значительно больше. Северянка Эстер в любом случае могла обнаружить сходство между маленькой итальянкой и Казановой — хотя бы потому, что и тот и другая были черноволосы, кудрявы, черноглазы и смуглокожи. Тем не менее Соблазнитель проявил интерес не только к все еще привлекательной матери (Тереза была старше его на три года), но и к дочери. Он даже предложил взять ее к себе, дабы дать ей достойное воспитание. Тереза подарила Казанове свою любовь, но Софи отдать отказалась, уверяя, что девочка — единственная ее утеха в жизни. Взамен она предложила ему взять с собой в Париж ее двенадцатилетнего сына, отцом которого был покойный Помпеати. Мальчик содержался в пансионе, но она больше не могла платить за него и опасалась, что его или выкинут на улицу, или заставят исполнять обязанности лакея. Не умея отказывать женщинам, Казанова согласился. Забегая вперед, скажем, что в Париже он передал мальчика маркизе д’Юрфе, поместившей его в пансион, где обучались ее племянники. Злые языки утверждали, что прежде чем отдать юного Помпеати в пансион, маркиза сделала его своим любовником. Казанова также отмечал, что заставал мальчика в объятиях маркизы, хотя сей факт беспокоил его гораздо меньше, нежели испанское имя Аранда, которым маркиза назвала мальчика, помещая его в пансион.