Лихачев вскочил.

— Это вы нам сформировали дивизию? Ну спасибо! А я и не знал, кто у нас тут этим занимается… Уходите, — сказал он, поспешно схватывая перо и опускаясь в кресло. — Я уж вижу…

Он написал через все заявление наискось красными чернилами: «Уволить с завода», — и сунул заявление в папку «В приказ».

— Уходите, — повторил он. — Уходите. Вы не любите завод.

Руководитель, не умеющий владеть собой, являет весьма жалкое зрелище. Ничто не играет такой важной роли в осуществлении руководства, как хорошие тормоза. Лихачев это интуитивно понимал. Он всегда был подчеркнуто спокоен, чувство юмора ему никогда не изменяло, по на этот раз он буквально задохнулся от негодования.

Он не видел, как закрылась за Демьянюком дверь и как минуту спустя вошел один из его помощников, Семененко.

Только минуту спустя он увидел, что Семененко стоит у стола и смотрит на него.

— Там приехали из Тагила! Ждут, Иван Алексеевич, Речь шла о нескольких молодых техниках, которые ездили в Тагил в командировку и, как стало известно, ничего там не сделали, зато пьянствовали вовсю. Их собирались судить показательным судом. Они приехали просить Лихачева защитить их.

— Скажите им, что я их не приму, — сказал Лихачев. — Пусть их судят. Таких людей, которым завод безразличен, нужно выживать, как клопов. Все!..

3

Несколько дней спустя на профсоюзной конференции завода Лихачев рассказал об инженере Демьянюке.

Вот выдержки из подлинной стенограммы его речи:

— Итак, товарищи, у нас случилось то, что бывает иногда. В хорошем стаде завелась паршивая овца. Инженер Демьянюк ушел с завода, разобидевшись на критику. Он, видите ли, беспартийный и сказал, что «прорабатывать» себя не позволит. Но мы, большевики, в этом «прорабатывают» никак не можем себе отказать. Мы всегда бесстрашно вскрываем все недочеты и идем вперед. Мы поручили ему проектирование двух механосборочных цехов, в них должно работать десять тысяч человек. Не каждому доверишь такое проектирование, а ему доверили. Он нам очень дорого стоил и браку много делал, и неполадок у него много было, пока учился. Когда он выучился, мы послали его за границу, в Германию и Америку. А теперь, когда надо идти в наступление, этот командир пришел и говорит; «Я вам создал дивизию, а воевать идите сами». Он нам, видите ли, создал дивизию!..

Его слова вызвали целую бурю.

Лихачева самого теперь обвиняли в доверчивости п отсутствии бдительности.

Это была такая нарастающая ярость, что у Лихачева где-то в глубине души зашевелилось сомнение.

Пожалуй, он сам слишком погорячился. Если бы у него хватило выдержки, может быть, все повернулось бы иначе.

Лихачев привык верить себе, своему душевному расположению к какому-либо человеку — это чувство так редко его обманывало, что он был готов уже искать какие-то извиняющие Фому Семеновича Демьянюка обстоятельства. Но никаких таких обстоятельств не было.

Однако раздражение уходило, и в заключительном слове Лихачев уже ничего не сказал о Демьянюке, по крайней мере, не называл больше его фамилии. Он сказал только:

— Мы создали грандиозный комбинат наивысшей техники. Неужели мы, переделывая технику и экономику, не сможем и людей переделать так, чтобы они были настоящими людьми. Сумеем, товарищи. Иначе мы не большевики!

А вскоре к автозаводцам обещал приехать Михаил Иванович Калинин.

Лихачев обрадовался, вызвал к себе секретаря комсомольского комитета.

— Будем просить Михаила Ивановича потолковать с молодежью. Ты поставь вопрос о заводском патриотизме, что ли… Понимаешь? И пусть Калинин расскажет ребятам о Путиловском. Надо напомнить Михаилу Ивановичу. Он нам на XVII съезде говорил, что всякое назначение есть и организационный и политический вопрос. Мы почему так решили вопрос о Фоме Семеновиче? Потому, что подходили политически… Да я ему и сам скажу!

Иван Алексеевич все же немного опасался того, что скажет ему Калинин по поводу увольнения с завода инженера Демьянюка. И мысль о том, что он погорячился, не оставляла его.

Едва Михаил Иванович появился в парткоме, ему тотчас же рассказали всю эту историю.

— Рабочие требуют отобрать у него орден, — кипятились комсомольцы.

Михаил Иванович засмеялся.

— Не вы вручали, не вы будете отбирать, — сказал он и удивленно добавил: — Такая большая, могущественная организация не смогла заставить человека работать и не обижаться на критику. Работал он хорошо… Орденом Ленина его правительство наградило. Удивительный случай. Как поступать в таких случаях?.. Не знаю… Не знаю! Готовых рецептов нет. Надо только помнить, что одно в этом деле правильно… Каждый должен быть хозяином своего завода, защитником своей страны, борцом революции. А если ты не хозяин, не защитник и не борец, то лучше всего иди в кустари, сиди дома. Понятно, если ты живешь только домашними интересами, только и думаешь все время о себе, о своем «я» и о своей Фекле, то настоящим борцом ты не будешь.

Глава тридцать шестая

1

Лихачев попросил Тарасова вызвать Демьянюка в райком партии и поговорить с ним.

— Мы его изуродуем, — говорил Лихачев. — А тут надо совсем особо подойти. Я очень уж погорячился. Ты, наверное, знаешь, что он из крестьян. Я всю его семью знаю. И отец у него плотник. Крестьянская закваска. Все к себе в ящичек. Но умен, талантлив. Этакая силища вахлацкая. И жаль мне его, по совести говоря.

— А ты как с ним говорил? — спросил Тарасов.

— Я-то с ним по-европейски вежливо говорил, — вздохнул Лихачев. — А он заявляет: «Я завод перерос… Меня здесь не уважают». В общем, вот так.

— Да-а, — протянул Тарасов. — История.

— Боюсь я все-таки. Изуродуют его, — сказал Лихачев.

— И в самом деле изуродуют, — заметил Тарасов. — Понимаешь! И нет желания изуродовать, а как раскрутят маховик, начнут прорабатывать на всех рабочих собраниях — не остановишь. Пропала тогда репутация у человека, а восстановить ой как будет трудно.

Вспоминая этот недавний разговор с Лихачевым, Тарасов тяжело, напряженно молчал.

Демьянюк, непривычно строгий, сидел напротив него в кресле и барабанил пальцами по своему портфелю.

— Я ухожу на другой завод, — говорил он непримиримо. — И никакой вины за собой не вижу. Мне было поручено сложнейшее проектирование. Я работу выполнил. Не нравится, не дают условий для осуществления моего проекта — пожалуйста. Пусть делают как хотят…

— Тем более что все равно у них без меня ничего не получится, — неожиданно для самого себя вставил Тарасов.

Демьянюк пошевелил широкими плечами. Это движение Тарасов истолковал так: «Какое мне дело, получится у них или нет».

И все же каким-то шестым чувством, знакомым каждому партийному организатору, Тарасов уловил фальшь в этом движении.

— А вам, товарищ Демьянюк, я вижу, все-таки тяжело, — сказал он.

Демьянюк с некоторым удивлением посмотрел на Тарасова.

— Да! Мне очень тяжело, — сказал наконец Демьянюк сквозь зубы.

— Значит, тяжело все-таки расставаться с заводом? Скажите мне по-товарищески.

Но Демьянюк молчал.

— Значит, не хотите разговаривать?.. — начал было Тарасов, но Демьянюк перебил его.

— Почему не хочу, — сказал он с горячностью, — Но, Степан Никонович, ничего вы не понимаете. У меня словно жизнь отняли. Я не могу без завода. Я люблю завод. Я на нем вырос. Мне так тяжело, что, когда я вижу в газете заметку об автозаводе, у меня руки начинают дрожать. По ночам я просыпаюсь, бегу к телефону узнать, как обстоит дело на главном конвейере. Да что говорить об этом. Это как болезнь. Поверьте!.. Мне так тяжело, как еще никогда не бывало. Поверьте мне!

Тарасов не мог не поверить.

2

Да… Между людьми происходят самые ужасные ссоры и недоразумения только потому, что они не понимают друг друга. А почему не понимают? Может быть, потому, что они прежде всего боятся за свой престиж. «Я сказал — значит, и быть посему!» А ведь иногда то, на чем они настаивают, так, блажь — вот и все…