В заключение Лихачев сказал так:

— Товарищи строители! Мне кажется, что есть люди трех категорий. Один говорит — сделаю, а сам не сделает. Этих гнать надо или уж основательно переучивать. Другой говорит — «не сделаю», а сделает. Таких тоже надо переучивать, потому что коллектив кое-что видит, когда тебе поручает, учитывает, что ты можешь сделать, и нечего тебе сразу отказываться. И, наконец, третий сразу скажет — не сделаю, и к этому можешь прислушаться. Если он твердо говорит — не сделаю, значит, и в самом деле не сделает, да, пожалуй, и сделать невозможно. Впрочем, как известно, нет таких крепостей… Но, чтобы поверить, согласиться, для этого нужно знать товарищей, с которыми идешь в бой. Каждый начальник участка, каждый бригадир должен знать, с кем идет в бой, иначе он окажется не командиром, не организатором, а мокрой курицей.

Уже назавтра начальники участков говорили прорабам:

— Не сделаешь?.. Тогда ты мне это точно сегодня скажи, чтоб никаких недоразумений завтра не было.

— Как это «не сделаю»? Я этого вовсе не говорил.

И действительно, теперь уже никто не говорил «не сделаю» или «не смогу», никто не хотел расписываться в собственной беспомощности, боясь оказаться не командиром, не организатором, а мокрой курицей.

Глава тридцать четвертая

1

9 декабря 1935 года в семь часов вечера загорелась кузница. Электрокарщик, проезжая мимо, неосторожно задел вентиль нефтепровода и сорвал его. Нефть радугой брызнула вверх и вспыхнула. В какие-нибудь пять минут крыша кузницы была объята пламенем. В заводоуправлении никого не было. Большинство коммунистов ушло на партактив. Машина Лихачева стояла у подъезда. Заместитель Лихачева «по общим вопросам» Фатеев принес папку с почтой. Лихачев, торопясь, разбирал ее, подписывал бумаги. Раздался телефонный звонок. Фатеев взял трубку, и лицо его вытянулось. Он с тревогой протянул трубку Лихачеву.

…Когда, отталкивая встречных и на ходу натягивая пальто, Лихачев бежал к кузнице, во дворе было уже светло как днем. Черно-багровая туча стелилась над заводом. Крупные медные искры летели в сторону механо-сборочного. Но кто-то уже лез на крышу цеха с мокрым брезентом. «Не растерялись», — подумал Лихачев с чувством благодарности и любви к тем, чьи силуэты были видны на крыше. Они были будто вырезаны из черной бумаги и наклеены на красный картон.

— Товарищи… дорогие. Не растерялись!

Пожарные машины, тревожно гудя, влетали в ворота завода. Пожарники на ходу соскакивали с подножек, вытягивали длинные рукава шлангов, сновали взад и вперед по задымленным железным лестницам. А у проходных неукротимо бил человеческий прибой — к заводу бежали люди.

Мороз стоял такой, что вода, казалось, должна была замерзать на лету. Однако Лихачев не замечал холода.

— Колонны отстаивайте! Колонны! — кричал Лихачев. — Колонны штопором получатся. Давайте воду на колонны!

Лихачева не было видно в дыму, но голос его был всем слышен. И все понимали: если колонны уцелеют, крыша не обрушится, и восстанавливать кузницу будет значительно легче. Лихачев предвидел это.

— Отстаивайте заделы!

И все понимали, если удастся отстоять заделы, конвейер не остановится.

В такие минуты люди точно за руки берутся, и создается цепь, по которой, как ток высокого напряжения, проходит одна и та же мысль; «Что будет с нашим заводом?!»

Программа была, очевидно, сорвана. И уж конечно, нечего было говорить о пяти сотнях машин сверх плана, обещанных правительству. Лихачев хорошо понимал, что это значит для всей страны. Где-то не придут обещанные К севу машины, это начисто выбьет кого-то из графика, снизит урожай, задержит чью-то стройку.

И пока он кричал: «Отстаивайте то, отстаивайте это!» — перед ним в рыжем дыму мысленно возникало огорченное лицо Серго Орджоникидзе. Если вот так, случайно, можно сорвать вентиль, значит, сидят на заводе растрепы, которые не предусмотрели, не проследили, не сумели предвидеть.

Но именно Серго, конечно, все поймет и с болью скажет: «Автозавод нас подвел, не выполнил программы, но знаете, товарищи, ничего не поделаешь; у них кузница сгорела».

Так оно и было в действительности.

К утру в приемной Лихачева собрались начальники цехов. Было уже очевидно, что распространение пожара удалось предотвратить, но еще нельзя было знать, насколько пострадало оборудование.

Помощники директора, черные от насевшей на них копоти, принимали донесения и вызывали людей, обзванивали квартиры, говоря всего два слова: «Моментально приезжайте!»

2

На рассвете приехал Серго Орджоникидзе, сел рядом с Лихачевым так же молча, как и все другие. Было так тихо, будто в соседней комнате лежал покойник.

— Придется, очевидно, остановить конвейер? — спросил наконец Серго.

— Останавливаться не собирались, — сказал Иосиф Иванович Виттенберг — начальник производства. — У нас это не принято, — добавил он с усмешкой.

— Но поковок-то у вас нет? — сказал Серго.

— Зато у нас есть закон, — возразил начальник кузницы Харитон Лоттерштейн не без иронии. До сих пор он мрачно молчал, глядя в одну точку.

— Закон?! — воскликнул Серго удивленно. — Какой еще закон?

— Не останавливаться!.. — сказал Лихачев. — Есть и заделы, товарищ нарком, — поторопился он добавить. — Я уже дал задание подсчитать, чем мы располагаем.

Незадолго до пожара в начале сентября стало известно имя донецкого забойщика Алексея Стаханова. Вскоре кузнец Горьковского автозавода Бусыгин поставил свой рекорд. И тогда кузнецы Московского автозавода: Бобков, Макаркин, Лапин, Хромилин, Кораблин — вызвали Бусыгина на соревнование. Так образовались резервы.

Лихачев невольно улыбнулся. Это он сам говорил однажды своему коллективу о законах завода и теперь но мог ожидать иного ответа от своей гвардии. Закон не закон, к этому и относилась ироническая улыбка Лоттерштейна, но у каждого начальника цеха были свои резервы, заделы и неучтенные возможности.

Однако Серго все это не понравилось, и он выслушал объяснения без тени улыбки.

— Значит, весь этот ваш хаос и неорганизованность хотите выдать за какой-то закон завода? — сказал он.

— В чем это выражается? — перебил его Лихачев.

— А в том, что нужна такая организация дела, когда пожары невозможны, а вы этому какие-то химеры противопоставляете.

Но, говоря так, Серго противоречил сам себе. Сколько раз он, находясь здесь на партучете, выступал на партийных собраниях и говорил, что революция не кончилась, революция продолжается. Разве в двадцатых годах классовый враг не пользовался пожарами как средством борьбы и устрашения.

— Что делать, если… опять из-за угла стреляют? — сказал Лихачев, делая ударение на последних словах. — Погиб Киров…

— Да, да, — согласился Серго и добавил громко, заметив, что их слушают. — Но раньше, в двадцатых годах, классовый враг пользовался этим. А теперь? Теперь здесь все свои. Про вас говорят, что вы государство в государстве, что у вас заводской патриотизм. А на деле что получается?

— Надо проверить, — сразу же раздались голоса. — Не может это быть случайно. Не может…

— Кто он такой, этот парень? — спрашивал уже кто-то многозначительно. — Никогда не поверю, что это могло быть случайно.

Однако было уже известно, что электрокарщик, по вине которого случилось несчастье, первый бросился в бушующий огонь и был отправлен в больницу с тяжелыми ожогами.

— Может быть, он и в самом деле ни при чем? — сказал Серго. — Не ищите, товарищи, вредителей, ищите идиотов и головотяпов.

Через полчаса после его отъезда Лихачеву позвонил директор «Серпа и молота»:

— Серго меня разбудил. Говорит, у тебя несчастье. Что тебе надо?

— Люди, люди нужны.

— Люди будут.

Несколько минут спустя позвонил и спросил о том же директор завода «Динамо».

Лихачев, который сам еще не знал, что именно ему надо, сказал первое, что было нужно при всех случаях: