— Ах, Мари, это ужасно! — воскликнул Пастер, еще не дочитав до конца. — Это пишет мэр общины о маленьком герое — пастухе, спасшем своих товарищей… И просит чтобы теперь я спас, в свою очередь, самого пастуха… Это ужасно, Мари! Я еще не успел прийти в себя после Жозефа Мейстера, я просто не представляю, как смогу пережить снова те страшные дни и ночи! Мне еще так много надо сделать, чтобы быть всегда уверенным в успехе… Я не могу решиться! Одним словом, нам надо немедленно ехать в Париж, — совсем непоследовательно договорил он.

Мадам Пастер нежно улыбнулась этой непоследовательности и пошла укладывать вещи к отъезду.

Пастер снова перечел письмо.

Шесть пастухов пасли стада. Внезапно они увидели бежавшую собаку, изо рта которой текла пена. Насмерть испуганные мальчики бросились бежать. Собака кинулась за ними. Тогда четырнадцатилетний Жюпиль с хлыстом в руке бросился на собаку, чтобы дать возможность своим товарищам спастись. Собака вцепилась зубами в левую руку мальчика, когда же ему удалось вырвать ее из пасти, собака схватила вторую его руку. Искусанный, с окровавленными руками Жюпиль все-таки сумел каким-то непостижимым образом снять с себя ремень, перетянуть им пасть бешеного животного и деревянным башмаком прикончить его.

Для верности он еще подтащил собаку к ручью и на несколько минут окунул ее голову в воду. Только после этого он подумал о себе и направился к дому.

Пастер прослезился, перечитывая письмо, и немедленно написал ответ:

«Я помещу его в одной из комнат моей лаборатории. За ним будет уход. Он может ходить куда угодно, постельного режима не потребуется. Только каждый день ему будут делать укол, не более болезненный, чем укол булавкой…»

На другой день Пастер с женой уехали в Париж. Вслед за ними привезли и Жюпиля. С момента укуса прошло уже шесть дней.

«Спасет его вакцинация или не спасет? — ежесекундно думал Пастер. — Не слишком ли поздно?..»

Ему так хотелось сохранить жизнь этого храброго мальчика! Ему так нужно было убедиться, что история с Мейстером, который, кстати сказать, прибыл в Париж на второй, а не на шестой день после укуса, не была случайным успехом!..

Через несколько дней он убедился в этом. И только тогда решился огласить свое открытие.

В этот день, 26 октября 1885 года, на заседании Академии наук председательствовал Буле. Взволнованный, как и все присутствующие, сообщением Пастера, он сказал:

— Мы имеем право сказать, что дата этого заседания навсегда войдет в историю медицины и будет славной датой для науки, так как она отмечает одно из величайших достижений в области медицины: открытие эффективного средства профилактического лечения болезни, которая считалась неизлечимой в течение столетий, с самого начала мира. С сегодняшнего дня человечество получило в свое распоряжение средство бороться с этим страшным заболеванием и предупреждать его последствия. Этим мы обязаны господину Пастеру, и, как бы ни велики были наше восхищение и наша признательность, они бледнеют перед прекрасными результатами, которых ему удалось достигнуть ценой громадных усилий…

Отчет Пастера был напечатан. Он вызвал взрыв восторга, пронесшегося по всему миру, дошедшего до самых отдаленных уголков Америки, Австралии, России.

И из всех этих уголков к нему устремились за спасением люди, укушенные бешеными животными.

Лаборатория на улице д'Юльм переживала свое последнее превращение: она стала всемирным пунктом прививки против бешенства. Она превратилась в караван-сарай, где можно было встретить людей в самых экзотических национальных костюмах. Они ехали в Париж, вооруженные знанием всего одного-единственного французского слова: Пастер! И это слово прекрасно служило им проводником и как путеводная звезда вело их к «великому чудотворцу».

Сам Пастер разрывался на части: продолжал руководить исследовательской работой, присутствовал при изготовлении вакцины, отвечал на бесконечные письма, писал статьи и знакомился с приехавшими за помощью людьми.

В одиннадцать часов в его кабинете начинались прививки. Пастер расспрашивал о дате укуса, о том, откуда приехал больной, где взял денег на дорогу и сколько у него еще осталось. В зависимости от этого он рекомендовал ту или иную гостиницу и сам следил за тем, чтобы приезжих устроили со всеми возможными удобствами. На каждого больного заводили регистрационную карточку, своеобразную историю болезни.

Девятого ноября был такой же хлопотный будничный день, как всегда. Как всегда, Пастер, стоя перед раскрытой дверью своего кабинета, вызывал по фамилии укушенных.

— Луиза Пеллетье, — негромко прочитал он, глядя в список.

Девятилетняя девочка подошла вместе с матерью. Голова у девочки была забинтована, глаза красные, воспаленные. Трагическое выражение этих детских глаз больно кольнуло Пастера, и вдруг девочка заговорила:

— Говорят, я умру, господин доктор, если только вы не спасете меня…

Пастер дрогнул. Обняв девочку, он ввел ее в кабинет, где профессор Транше ждал очередного пациента. Вслед за ними вошла мать Луизы.

Транше разбинтовал голову. Гноящаяся кровоточащая рана представилась глазам Пастера. От жалости он зажмурился. Потом осипшим голосом спросил у матери:

— Когда произошло несчастье?

Он так и сказал — несчастье; не зная еще печальной истории Луизы, он уже видел по этой ране, по всему облику ребенка, что случилось действительно непоправимое несчастье. Когда мать сказала, что бешеная собака укусила Луизу 3 октября — тридцать семь дней назад! — Пастер содрогнулся.

— Где же вы были раньше? — с болью и гневом спросил он и, спохватившись, добавил: — Выйдите пока с ребенком, нам надо посоветоваться.

Тридцать семь дней после укуса! Не сегодня-завтра водобоязнь проявит себя, никакие прививки не помогут — слишком много времени прошло.

— Погиб ребенок, — с отчаянием сказал он Транше, — ничто ее не спасет!

Транше молчал. Не хуже Пастера понимал он, что прививка тут бессильна, что время нельзя обогнать, что ребенок обречен. Он понимал, что рисковать не следует, что нет никакой надежды на успех — они только скомпрометируют пастеровский метод.

Он понимал все это и молчал — всей душой хотелось ему попытаться, не сидеть сложа руки, пока этот ребенок с огромными трагическими глазами в страшных мучениях будет умирать…

Видно, Пастер прочел все его мысли, видно, и сам думал так же.

— Но я же не чудотворец, как бы меня там ни называли! — почти крикнул он, отвечая на эти невысказанные мысли, и свои собственные и своего верного советчика и друга, — и вакцина не манна небесная!

Потом, обхватив руками голову, которая мгновенно разболелась так, что ее хотелось сжать обручем, чтобы она не лопнула, он молча просидел несколько секунд. Время от времени с пересохших от волнения губ срывалось одно только слово: «Поздно! Поздно!»

И опять молчание. В приемной ожидали пациенты, а Транше и Пастер все сидели друг против друга, не решаясь заговорить, не решаясь отказать и еще менее того — согласиться.

Наконец Пастер встал. Глядя куда-то мимо Гранше, куда-то в сторону улицы, как лунатик подошел к окну. Прислушался, вздрогнул.

Грозные крики толпы послышались ему. Крики из его галлюцинаций… Галлюцинации или предчувствия?

— Что будем делать? — не оглядываясь, спросил он наконец.

— Вы уже решили, учитель, — шепотом ответил Транше.

Это верно, он уже решил. Будь что будет — надо попытаться!..

Луизу Пеллетье начали вакцинировать.

Все шло как будто хорошо, но в конце ноября Луиза заболела. Подавленное состояние, потом спазмы в горле, потом конвульсии. Сомнений не было — это начинались приступы бешенства.

Пастер не находил себе места, он повторил всю серию прививок, делая их через каждые два часа. Он почти не выходил из маленькой квартирки по улице Дофин, где жила семья Пеллетье. Последний день он провел у изголовья Луизы.

Девочка не выпускала его руки из своей, когда судороги и галлюцинации хоть на минуту оставляли ее. Тихим, прерывающимся голосом она всякий раз, приходя в сознание, просила: