Можно себе представить, как понравилась эта статья деятелям журнала «Монитор». Разве мог редактор такого журнала взять на себя смелость опубликовать эту статью, этот бунт против установленных правительством порядков?!
Пастер сумел напечатать ее отдельной брошюрой — «Бюджет и наука». Брошюра попалась на глаза императору, император решил, что нельзя оставить ее без внимания. Он все еще заигрывал с наукой, хотя однажды Пастер уже узнал цену этим заигрываниям.
Так или иначе, в роскошном кабинете правителя Франции были собраны ученые — Пастер, Сен-Клер Девиль, Клод Бернар и другие — и представители министерств. Им было предложено высказать свое мнение по поводу требований Пастера. И все присутствующие выразили сожаление, что «чистые науки» в отличие от «прикладных» находятся в таком заброшенном состоянии.
Пастера возмутила такая постановка вопроса — что значит «чистые науки»? Кто выдумал этот искусственный барьер между наукой и ее приложением?
Забыв, где находится, Пастер с горячностью и возмущением ответил на все это:
— Мало найдется людей, понимающих истинное происхождение чудес промышленности и народных богатств. Как одно только доказательство этого я теперь приведу все чаще и чаще употребляемое в разговоре, в официальном языке, в разного рода статьях совершенно неподходящее слово «прикладные науки». Кто-то недавно в присутствии одного очень талантливого министра выразил сожаление, что научные карьеры бросаются людьми, которые с успехом могли бы на них подвизаться. Возражая на это, государственный муж старался доказать, что этому не следует удивляться, так как в настоящее время значение теоретических наук уступило свое место господству прикладных наук. Нет ничего ошибочней этого мнения, нет ничего, осмелюсь сказать, опасней тех последствий, которые могут возникнуть на практике из подобных слов. Они запечатлелись в моей памяти как очевидное доказательство настоятельной необходимости реформ, требуемых нашим высшим образованием. Нет, тысячу раз нет, не существует ни одной категории наук, которой можно было бы дать название прикладных наук. Существуют науки и приложение наук, связанные между собой, как плод и породившее его дерево! Не может быть и нет вопроса о том, должны ли ученые и наука служить своему обществу и человечеству. Вопрос в том, какой путь короче и вернее ведет к этой цели…
После этого совещания не прошло и полугода, как нашлись деньги на постройку новой, просторной и хорошо оборудованной лаборатории для Пастера. С каким восторженным нетерпением ждал он того часа, когда первые удары лопаты коснутся узкой полоски земли, на которой будет заложено его будущее святилище. Он снова проводит вечера с архитектором, пишет письма своим бывшим ученикам, спрашивая у них совета по разным частностям.
Постройка действительно началась. Потом ее приостановили. Потом Пастер снова добился ее окончания. Но он не смог ею воспользоваться — грянула война, и по настоянию друзей он выехал из Парижа.
Только через двадцать лет Пастер получил, наконец, достойное его помещение. Было оно построено не на средства французского министерства финансов — Институт Пастера построили простые люди всего мира в благодарность за те благодеяния, которые оказал им великий ученый.
В ЭТОМ ПОВИННЫ МИКРОБЫ…
«Впервые в истории науки мы имеем право питать твердую и основательную надежду на то, что в отношении заразных болезней медицина скоро освободится от эмпиризма и получит действительно научную основу. Когда наступит этот великий день, человечество признает, что вам главным образом оно обязано благодарностью».
— Я убежден, что заразные болезни вызываются микроорганизмами и в отсутствие их возникнуть не могут. Нужно только при каждой болезни найти ее возбудителя и подчинить его своей воле… Овладеть им, сделать безопасным для человека…
Жерне и Майо затаив дыхание слушали учителя. Им только недавно посчастливилось стать его лаборантами, и этот откровенный разговор, когда ученый делился с ними своими затаенными мечтами и планами, они восприняли как акт величайшего доверии и поклялись в душе никогда не изменять его делу и все свои силы отдать служению науке.
Этот разговор о микробах в связи с болезнями был начат неспроста: Пастер задумал серию исследований по одной из самых опасных и самых распространенных среди животных болезней — сибирской язве.
Он собрался продолжить разговор, как вдруг двери лаборатории раскрылись и на пороге возникла внушительная фигура Дюма.
— Мой дорогой Пастер, я пришел к вам за помощью! Вся надежда на вас. Только вы и никто другой здесь не в состоянии помочь!..
Начало предвещало нечто из ряда вон выходящее, нечто, к чему Пастер вовсе сейчас не стремился. И он насторожился, ожидая объяснений.
Дюма не заставил его долго ждать.
— Вы должны спасти французских крестьян от голода и французскую промышленность от разорения. Шелковичные районы на юге Франции, в том числе в моих родных местах, близ Алэ, обречены на страшное обнищание. Черви страдают какой-то повальной болезнью, нет спасения от нее… Никто, кроме вас, ничего не сможет поделать, — повторил Дюма, не скрывая слез в голосе, — вы должны возглавить исследования…
Пастер был потрясен. Он никогда не думал, что болезнь каких-то шелковичных червей может довести этого великого ученого до такого состояния. Более того, он никогда не знал, что эти черви вообще-то могут болеть. Он даже не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел этих червей…
Не могло быть и речи о том, чтобы размышлять над ответом. Старый учитель смотрел на него требовательным и вместе с тем молящим взглядом.
Пастер оглядел всех, кто присутствовал при этом историческом моменте — поворотном в его жизни ученого. Мадам Пастер не сводила с него глаз; в них он читал уверенность — она знала, что вопрос для него уже решен. С тревогой и напряженностью глядели молодые ученики; они еще не знали, как он ответит, но им хотелось, чтобы он согласился.
Он усмехнулся про себя. Почему бы и нет? Почему он мог быть винным лекарем и не может стать лекарем шелковичных червей? Тем более, что это так важно для французских крестьян и для Дюма, которому он так многим обязан…
— Разумеется, я к вашим услугам, дорогой учитель, — просто сказал он.
Все с облегчением вздохнули. Мадам Пастер едва приметно одобрительно кивнула.
Растроганный Дюма обнял Пастера.
— Я не сомневался в вас, — сказал он дрогнувшим голосом, — хотя и понимал, какая это для вас жертва — покинуть лабораторию…
Дальше все приняло чисто деловой характер. Дюма рассказывал об этой проклятой болезни, о шелководстве вообще, о червях, от которых так многое зависит для сотен крестьянских шелководческих хозяйств, о французских шелках. Он объяснял все с азов — для него не было секретом, что Пастер понятия не имеет ни о том, ни о другом, ни о третьем. Но, зная все это, старый ученый ни на минуту не усомнился, что Пастер справится с таинственным недугом червей, как он справлялся со всем, за что бы ни взялся.
Тутовое дерево попало во Францию из Китая. Сначала в Прованс, затем Людовик XI перенес его в Турень. Печальной памяти Екатерина Медичи пыталась акклиматизировать шелковицу в департаменте Орлеана. Генрих IV приказал посадить его в садах Фонтенебло и Тюильри.
Великолепные китайские шелка не давали покоя французским владыкам. Эти белые черви, которые питаются только тутовыми листьями, это же миллионы франков золота! Начиная с 1700 года Франция ежегодно получала около шести миллионов килограммов коконов. Через сто с лишком лет эта цифра поднялась до 20 миллионов килограммов, на сумму сто миллионов франков. Шелковица оправдала свое название «золотое дерево».
Потом нагрянула беда — неизвестная болезнь затопила золотой источник.
— Яйца, гусеницы, куколки, бабочки, — рассказывал Дюма, — все поражено болезнью. Откуда она? Никто не знает! Как она подкралась? Неизвестно! Но ее можно распознать по коричневым или черным пятнам на червях. Некоторые называют эту болезнь «маленькая кошечка», потому что белые черви с приподнятой головой и вытянутыми вперед крючкообразными ножками напоминают котенка, приготовившегося к прыжку. Но правильней другое ее название — «пебрина», на лангедокском наречии это значит — груша. Пятна на больных червях очень похожи по рисунку на семена груши. Черви, вылупившиеся из грены, отказываются от еды, покрываются пятнами и дохнут, не достигая зрелости. Некоторые считают, что болезнь появилась в 1845 году, некоторые — в 1847. Но уже к пятидесятому году она стала настоящим бедствием. Весь юг поражен эпидемией. И не только Франция — Италия, Испания, Австрия, Турция, Греция, Сирия, Кавказ и теперь уже родина шелковицы Китай охвачены пебриной. Здоровую грену можно выписывать только из Японии, но долго ли она и там останется здоровой?! Нужно спасать шелководство, ибо ему приходит конец!..