По-прежнему собирался кружок по вечерам то у Умова, то у Мечникова. По-прежнему пел превосходным голосом Спиро, по-прежнему играли иногда в карты, особенно в ералаш, до которого Сеченов был большим охотником.

Нового только и было — очередной провал Сеченова в Академии наук.

Имя Сеченова в научном мире было не менее популярно, чем имя Чернышевского в литературном. Но, к сожалению, не менее «популярно» и у правительства.

20 ноября 1873 года, по представлению шести академиков, в том числе Ф. Ф. Брандта и Ф. Д. Овсянникова, Сеченов баллотировался на заседании физико-математического отделения в адъюнкты академии по физиологии. Длинный перечень трудов и открытий Сеченова был так внушителен, выдвигавшие его академики столь авторитетны, а большинство физико-математического отделения настолько хотело, наконец, пробить брешь в стенах академии и заполучить в свою среду большого русского ученого, что на заседании отделения Сеченов был избран четырнадцатью голосами против семи.

Но стена оказалась непробиваемой: через месяц состоялось общее собрание Академии наук, и Сеченов недобрал двух голосов: два голоса — это была привилегия президента академии.

Двери академии были закрыты для Сеченова. Как закрытыми оказались они и для Менделеева, Ценковского, Лебедева, Столетова, Мечникова, Тимирязева — лучших представителей русской науки, передовых ученых, известных во всем научном мире.

4

«Не верьте слухам об избрании И. М. в Академию…»— пишет Мария Александровна В. Ковалевскому.

«О неудаче в Академии я сожалею, — пишет Сеченов Менделееву, — но, конечно, не в смысле оскорбленного самолюбия, а потому что придется на старости лет ломать жизнь…»

Ничего, впрочем, удивительного в неизбрании Сеченова не было. С точки зрения реакционной части ученых-академиков человек, написавший «Рефлексы головного мозга», направо и налево пропагандирующий «этого английского революционера» Дарвина, издавший под своей редакцией русские переводы его сочинений, вступивший в спор с господином К. Д. Кавелиным по поводу его «такой милой» книжки «Задачи психологии», материалист и крамольник, не мог рассчитывать на сидение в кругу «бессмертных».

Это было, разумеется, неосторожным — откликнуться на предложение Кавелина обсудить его книжку! Того самого Кавелина, которого В. И. Ленин назвал «подлый либерал Кавелин» за его отвратительную роль в деле Чернышевского.

Но что поделаешь — Сеченов смолоду славился своей неосторожностью там, где речь шла о защите научных принципов. И смолоду он мечтал объединить, наконец, изучение двух наук — физиологии и психологии, поскольку весь его опыт ученого подтвердил, что «Человек, есть определенная единица в ряду явлений, представляемых нашей планетой, и вся его даже духовная жизнь… есть явление земное».

В книге либерала публициста Кавелина содержалось немало нападок на материалистические взгляды Сеченова, высказанные им в «Рефлексах головного мозга»; много и пространно говорилось о трех философских течениях: идеализме, ложность которого теперь уже ясна каждому, материализме, который доживает свои последние дни, и дуализме, который и представляет собой истинно научную философию. Человек состоит, по Кавелину, из души и тела, отличных друг от друга, самостоятельных начал, которые, однако, тесно связаны между собой и могут быть рассматриваемы как видоизменения одного и того же начала.

Сеченов резко и нелицеприятно разоблачает фальшивые взгляды Кавелина, со свойственной ему прямотой критикует философский дуализм.

Кавелин нападал на психологическую веру Сеченова, веру, претерпевшую коренные изменения со времени студенчества Ивана Михайловича, когда он, увлеченный идеалистическими воззрениями, осмеливался даже вступать в спор с профессорами-психологами, высказывая свои метафизические взгляды.

Тогда, это было студенческое увлечение неоперившегося птенца, покоренного туманными понятиями и красивыми фразами философов-идеалистов. Как только Сеченов начал всерьез приобщаться к науке, детское увлечение как рукой сняло, и последовательным материалистом он оставался до конца.

Психология как наука, находящаяся в плену идеализма и метафизики, нуждалась в критическом пересмотре, в приобщении к ней физиологии, и Сеченов еще в Граце, после сделанного им открытия — центрального торможения, стал мечтать о выполнении этой задачи: «Притом, что ни говорите, — писал он из Граца Марии Александровне, — а закончить официальную деятельность актом, логически вытекающим из всего предшествующего, все-таки крайне приятно. Вы понимаете, что под этим я разумею мою лебединую песнь — медицинскую психологию. Так как вся моя душа сидит на ней, то понятно, что производить я могу только в этом направлении… Размышления о психологических вопросах после вечернего чтения так волнуют меня, что мешают часто спать».

И вот час его пробил. Написав «Замечание на книгу г. Кавелина» и отправив их из Одессы в Петербург редактору «Вестника Европы» М. М. Стасюлевичу, Сеченов в письме от 2 октября 1872 года пишет ему, что начал вторую часть на эту же тему, но не знает, когда закончит ее, так как страшно занят газами крови и очень нуждается в деньгах, а потому приходится много читать публичных лекций. Но, раз начавши, он уже не может оторваться.

Вторая часть, а по существу, вполне самостоятельная статья, называлась «Кому и как разрабатывать психологию» и вошла в книгу «Психологические этюды», увидевшую свет в 1873 году.

Десять лет прошло с момента опубликования «Рефлексов головного мозга», десять лет формировались взгляды Сеченова на «медицинскую психологию» после того, как он впервые осмелился покуситься на «душу» и утверждать ее материальность в первой своей статье. Это были теперь вполне устоявшиеся взгляды философа-материалиста; с неопровержимой логичностью и доказуемостью он и высказал их в новой статье.

Прежде всего Сеченов доказывал, что решительно все главнейшие стороны психической деятельности могут и должны быть аналитически изучены. «Мысленно мы можем отделять свое тело и свою духовную жизнь от всего окружающего, подобно тому как отделяем мысленно цвет, форму или величину от целого предмета, но соответствует ли этому отделению действительная отдельность? Очевидно, нет, потому что это значило бы оторвать человека от всех условий его земного существования.

А между тем исходная точка метафизики и есть обособленность духовного человека от всего материального — самообман, упорно поддерживающийся в людях яркой характерностью самоощущений».

Бессмысленны утверждения психологов-идеалистов, разделяющих душу от тела и утверждающих, что человек как существо телесное подчинен законам материального мира, а как существо духовное стоит вне этих законов. Как же можно представить себе деятельность головного мозга — а никто не отрицает, что психическая деятельность без головного мозга невозможна, — как можно себе представить психическую деятельность мозга существующей раньше, чем появился самый мозг?!

А раз это невозможно, раз совершенно ясно, что без головного мозга не может существовать психическая деятельность, и раз деятельность головного мозга, как уже доказано, подлежит физиологическим экспериментам и изучению, стало быть, и психические процессы, развивающиеся в мозгу, можно изучать физиологическими методами.

Освободить психологию от пут метафизики, сделать из нее «положительную науку» может только физиология, «так как она держит в своих руках ключ к истинно научному анализу психических явлений». «Научная психология по всему своему содержанию не может быть ничем иным, как рядом учений о происхождении психических деятельностей».

Об этом Сеченов писал уже в «Рефлексах головного мозга», сейчас, развивая и вновь подтверждая свои прежние выводы, он ставит задачу исторически проследить развитие психических процессов как в индивидуальном развитии человека, так и в эволюции всего животного мира.

Психические проявления у человека значительно сложнее, чем у животных, но как ни сложны они, их нельзя оторвать от материальных процессов и для более детального изучения надо расчленить на простейшие явления.