— Что вы, Наташа, не отказывайтесь, это же французский коньяк, — сказал Ганс и слегка стукнул по пустому фужеру. Хрусталь нежно зазвенел.

Наташа вздрогнула, и это не ускользнуло от Ганса.

— Наташа, — промолвил он тоном, в котором одновременно улавливались ворчливое нравоучение и доброжелательность старого, терпеливого учителя, выговаривающего способному, но неопытному ученику, — это не страшно. Пейте! Сразу будет весело и хорошо! Я вас очень прошу. — Ганс протянул ей рюмку.

Наташа решилась. Зажмурив глаза, храбро выпила за здоровье именинника небольшую рюмку, задохнулась, глотая воздух широко открытым ртом, чем вызвала неописуемый восторг Ганса.

— Хорошо, очень хорошо! Вы пьёте по-русски: только до дна, — весело воскликнул он и опять наполнил рюмки.

— Больше не буду, — морщась, вымолвила Наташа.

— Но почему? — удивлённо спросил Ганс.

— Нас ждут гости, — рассудительно ответила Наташа.

— Это верно, — Ганс посмотрел на часы, — в нашем распоряжении немного времени, скоро придёт машина.

Наташу обрадовало это заявление. «Нужно любой ценой тянуть время, а там, в компании, уже не страшно».

— А теперь выпьем за дружбу и любовь, — сказал Ганс, протягивая ей рюмку.

— Настоящую, большую любовь, — с готовностью отозвалась Наташа. Её устраивала тема. Она решила до конца разыгрывать наивную, с твёрдыми моральными принципами простушку, безнадёжно влюблённую в Ганса.

Шварц был доволен. Это была не какая-нибудь продажная любовь, доступная каждому, имеющему деньги, желание и время.

— Итак, Наташа, — торжественно промолвил Ганс, — с сегодняшнего дня мы будем вместе. Это и будет для меня самым большим подарком в день моего рождения.

— Как это понимать? — спросила она и подумала, что сама помогла Гансу переступить последний порог, как бы предлагая говорить о его желаниях. Он её вопрос понял только так.

— Ты уже не ребёнок, сама прекрасно знаешь, что нам обоим нужно. Зачем скрывать то, что давно уже потеряло смысл держать в тайне.

Ганс улыбнулся одной из тех улыбок, которая недвусмысленно говорила о том, что разговор этот никчёмен и пуст, но обладатель этой улыбки понимает его необходимость для соблюдения общечеловеческих норм и приличий и поэтому готов ещё некоторое время продолжить его.

Наташу передёрнуло, и она не смогла удержаться от резкости:

— Вы сказали пошлость, господин майор. Об этом же можно сказать красивее. Я понимаю ваши намерения. Буду откровенна: они отвечают и моим желаниям. Но это не всё. Сначала я выйду замуж, и только тогда буду принадлежать мужчине.

Ганса развеселила наивность этой русской влюблённой чудачки.

— Это всё условности, милая девочка, иногда и сложные узлы развязываются очень быстро и просто. Идёт война, не могу же я в самом деле на тебе жениться!

— Почему? — капризно спросила Наташа.

— Обстановка требует от офицера полной отдачи…

— Тогда оставьте меня в покое.

— Поздно, милая.

— Тогда женитесь!

— Но я женат в конце концов!

— А вы разведитесь, — порывисто выпалила она.

Эти слова окончательно развеселили Ганса.

— А что, может, и правда? — усмехаясь, вымолвил он.

— А у вас красивая жена?

— Очень!

— Вы её любите?

— Я люблю только тебя! — с дрожью в голосе ответил Ганс, и ему показалось, что он говорит правду. Он представил свою Шарлотту рядом с Наташей, и это его не воодушевило — сравнение было явно не в пользу жены. Ганс налил полный фужер коньяку и залпом выпил.

— Давайте не говорить о жене, Наташа, сегодня нам третий не нужен.

Наташа с обиженным видом встала из-за стола и отошла к окну. Слегка сдвинув тяжёлую занавеску, увидела только свет, падающий через окно на снежный ковёр, — на улице стало совсем темно. Обледенелые ветви старой яблони слегка раскачивались от ветра и тихо скребли по стеклу, настойчиво и долго, будто просились в тёплую комнату погреться. Шёл редкий мелкий снег, и Наташе вдруг показалось, что суетливые снежинки кружатся в хороводе не только в зимнем саду, но и по комнате, тают на щеках, под воротником платья, холодным ручейком сбегают у неё по спине, засыпают стол и самого Шварца. «Что делать, что делать?» — стучало у неё в мозгу, но решение не приходило. Выхода, казалось, не было. Тянуть время — это пока единственное возможное, потом действовать по обстановке.

— Я сильно опьянела, — сказала она, подходя к Гансу, — и хочу есть.

— О, конечно! — встрепенулся гостеприимный хозяин. — Русские умеют крепко пить и любят много закусывать. Вот, пожалуйста, сыр, икра, хорошая копчёная рыба, — любезно угощал Ганс.

Наташа села за стол и принялась за еду, неторопливо, рассматривая каждый кусочек. Аппетита не было совершенно, она с трудом заставляла себя жевать и проглатывать пищу.

А Ганс буквально изнывал от сознания своего великодушия. Ему очень нравилась роль доброго хозяина, нравилась эта милая русская девчонка, её манера держаться за столом, есть аккуратно, неторопливо.

— Вот вкусная фруктовая вода, — сказал Ганс и подал фужер, наполненный янтарной жидкостью.

— Спасибо, — ответила Наташа, вытирая губы салфеткой, приняла от Ганса воду и с удовольствием отпила несколько глотков.

Ганс смотрел на Наташу с нескрываемым восхищением.

— Вот теперь совсем хорошо, — доверительным тоном произнёс он и кивком головы указал Наташе на дверь в соседнюю комнату, приглашая войти в спальню.

— Хочу танцевать, — весело воскликнула Наташа.

Ганс был доволен. Наташа бесподобна! Сколько тонкого такта, разума! Он завёл патефон. Комнату заполнила музыка.

На щеках Наташи заиграл яркий румянец. Ганс крепко прижимал её к груди. Он пьянел от коньяка и запаха её чудесных волос…

— Наташа, это и есть счастье, — шептал он ей на ухо.

— Да, — томно ответила она.

— Вы моя?

— При одном условии, — прошептала она, останавливаясь и осторожно освобождаясь от его объятий.

— Никаких условий, — сказал он уверенно и опять крепко обнял за плечи.

— Зачем же так? — с укором произнесла она.

— Так нужно, — почти крикнул он.

— Нет! — резко сказала она и, вырвавшись из его рук, прислонилась к простенку между окнами. — Я не хочу! Это безнравственно и некрасиво. Вы совсем не любите меня! И… оскорбляете таким отношением!

Наташа смотрела на Ганса широко раскрытыми глазами, полными ненависти и презрения. Ей показалось, что он смутился. Но если это и было, то только на мгновение. Он тяжело шагнул к ней и грубо, бесцеремонно притиснул к стене, прерывисто дыша, пытался обнять. Руки скользили по телу Наташи, губы искали её лицо.

Игра зашла слишком далеко.

Немного же надо было Шварцу, чтобы растерять всё сразу — и внешний лоск, и показную вежливость.

Наташе всегда казалось, что Шварц исполнит любое её желание, в последний момент сдержит себя. Но теперь перед ней был не человек, а зверь, которому ничто не могло помешать совершить задуманное.

— Пусти! — выкрикнула Наташа, но он только крепче сдавил её. Тогда она неожиданно присела, освободилась от объятий и отскочила в сторону.

Шварц, потеряв опору, припал лицом к стене. Отлетела и упала на пол плохо державшаяся штукатурка, известковая пыль забила глаза, попала в нос. Ошеломлённый неожиданным ударом, озлобленный сопротивлением, почти пьяный, Ганс кое-как протёр глаза и, чётко отрубая каждое слово, с трудом сдерживая крик, проговорил:

— Слушать меня внимательно. Я не намерен потакать капризам глупой девчонки, которая сама не знает, чего хочет. Любая женщина почла бы за счастье быть возлюбленной немецкого офицера. Довольно набивать цену и разыгрывать из себя барышню-недотрогу. Это тебе не поможет! Я всё уже решил и, как тебе известно, своих решений менять не привык!

В Наташе всё кипело. Оскорблённое самолюбие заглушило в ней все другие чувства, и даже разум. Она смотрела на Шварца с откровенной ненавистью.

— Это и есть ваша любовь? Не густо! Скомандовал и — ать, два! Так вот запомните: я вам не Зинка и прошу так со мной не обращаться! Ничего хорошего из этого не выйдет!