— Вы говорите со мной таким тоном, как будто такие, хрупкие и немощные женщины, как я, а не вы, богатыри-мужчины, виноваты в нашествии немцев на русскую землю.

— Мы боремся, мы не сложили оружия!

— Против кого?

— Против фашистов!

— Где уж вам, — с издёвкой, насмешливо сказала Наташа, — вы боитесь пикнуть, когда видите немецкого солдата.

— Это ты брось, — с угрозой ответил баритон, — тебе не помогут твои увёртки. Ты забыла о чести и совести русской женщины — ты находишься в любовной связи с майором Шварцем!

— А любовь не разбирается ни в политике, ни в национальностях.

— Вы его любите? — спросил Гердер.

— Это не ваше дело!

— Отвечайте на вопрос!

— Подайте команду. О любви очень удобно говорить, приняв стойку «смирно».

— Дело ясное, — процедил баритон.

— Чем вы занимаетесь в комендатуре? — опять спросил Гердер.

— Работой.

— Конкретнее.

— Перевожу. Что ещё?

— Какие секреты вам доверяет комендант?

— Ничего он мне не доверяет!

— А если подумать.

— Я всегда думаю.

— А всё же.

— Что он мне может доверить? Немцы не дураки — это известно каждому.

— А мы, по-твоему, дураки?

— Есть истины настолько очевидные, что они не нуждаются в подтверждении.

— Что? — закричал баритон. — Ты не забывайся!

— Вы — тоже! Если вам поручили меня судить — судите! Мне надоела пустая болтовня. Я с презрением отвергаю ваши пылкие заботы о моей морали и совести.

— Смотри, какая! Не боится. Посмотрим, как ты запоёшь сейчас.

— Не пугайте!

— Тогда слушай: за измену Родине и народу подпольный суд советских патриотов приговорил тебя к высшей мере наказания — смертной казни через повешение. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и будет приведён в исполнение немедленно.

— Глупо! — выкрикнула Наташа. — Мерзко и глупо. За меня одну майор Шварц утром расстреляет сотню человек! Хорошие же вы патриоты!

— Хитра, — насмешливо сказал баритон.

— Нет, это не хитрость. Так оно и будет, как я сказала!

— А почему ты так уверена, что из-за тебя Шварц арестует заложников? Ты — русская.

— Он любит меня! И если что-либо со мной случится, все вы будете висеть на телеграфных столбах!

— Ого, — удивился баритон, — девушка-то с острыми коготками.

— Но повесить нам её всё-таки придётся, — вступил третий, который до этого молчал.

— Вешайте! — истерично закричала Наташа. — Вы ни на что другое не способны! От виселиц вам не будет легче!

— Довольно, — по-немецки сказал Демель. — Наташа, снимите повязку и примите мои глубокие извинения и искреннее восхищение вами. Простите нас, надеюсь, мы не были очень грубы? Ещё раз простите великодушно. Что делать — долг службы. Откровенно говоря, я знал заранее, чем всё это кончится, и в душе был против этой акции.

Иван Фёдорович встретил Наташу радостной улыбкой:

— Где ты была?

Наташа быстро, но со всеми подробностями рассказала о случившемся.

— Грубая, топорная работа, — задумчиво сказал Иван Фёдорович, когда Наташа умолкла, — но она настораживает. Что это — плановая проверка или они подозревают тебя?

— Не знаю, — устало сказала Наташа, — но если судить по поведению Шварца, то пока должно быть всё в порядке.

— Разберёмся, — уверенно проговорил Иван Фёдорович. — Давай ужинать, доченька.

После ужина начался обычный вечерний разговор. Вид у Наташи был усталый — очень напряжённым для неё был этот день. Но отдыхать было некогда.

Иван Фёдорович понимал состояние Наташи и поэтому говорил, торопясь и смущённо покашливая:

— Обстановка вынуждает нас активизироваться. Необходимо срочно раскрыть сущность «Крота» и убить его в зародыше. Первую часть задачи можешь выполнить только ты.

— А как это сделать?

— Нужно точно узнать, что кроется под этим кодовым названием. Пока мы точных данных не имеем.

— А зачем это, если «Кроту» не суждено родиться?

— Указание центра. Возможно, эти данные в какой-то мере помогут определить общие, стратегические замыслы противника.

— Что я должна делать?

— Вчера Шварц получил пакет с секретной инструкцией, в которой регламентируются сроки проектирования и порядок этих работ по объекту. Может быть, в ней есть и какие-либо технические характеристики.

— А если нет?

— Без риска нельзя, Наташенька. Постарайся раздобыть, скопировать или хотя бы ознакомиться с содержанием документа.

— Понятно, — задумчиво сказала Наташа, — кое-что я об этой инструкции знаю: она находится в сейфе у коменданта.

— Ключи к сейфу готовы. Придётся немного потрудиться, Наташенька.

— Придётся, — вяло согласилась Наташа. — Я спать хочу, Иван Фёдорович. Устала. У меня такое предчувствие, что должно произойти что-то необычное, страшное.

— Не верь предчувствиям, девочка. Предчувствия да суеверия — это признаки слабости и возраста. Ложись спать. Всё будет хорошо. Ты действительно переутомилась.

В это время раздался тихий, но настойчивый стук в окно.

— Это Коля! — встрепенулась Наташа.

— Не может быть — это безумие! — сказал Иван Фёдорович, выходя в сени.

Наташу не обмануло предчувствие: пришёл Николай. Он был растерянный и смущённый.

— Что случилось? — тревожно спросил Иван Фёдорович.

— Ничего. Всё в порядке. Я на одну минуту… К Наташе.

— Как же можно так неосторожно? — недовольно промолвил Иван Фёдорович.

— Меня не видели… Я скоро уйду…

Наташа, ошеломлённая внезапным появлением мужа, замерла, но уже в следующее мгновение вспорхнула легко и быстро, будто её ветром подняло, и повисла на шее Николая. Его шинель дышала морозом, шапка сдвинулась набок. Наташа целовала его холодные губы, щёки, глаза и заливалась слезами.

Иван Фёдорович безнадёжно махнул рукой и ушёл в свою комнату.

— Сними шинель, — поборов первое волнение, сказала Наташа. Он стоял рядом с ней, большой, растерянный и непривычно беспомощный…

Всё было ясно, понятно и очень хорошо. Её голова лежала у Николая на груди, она слышала стук его сердца. Волосы словно расплескались, мягкие, невесомые. Он крепко сдавил её плечи.

— Раздавишь, — прошептала она.

— Я хочу тебе сказать, — прошептал он и почувствовал, как она замерла, прислушиваясь, — я безумно люблю тебя, Наташа… И верю тебе.

— Я тоже, — ответила она и тихо засмеялась. — Ревнуешь?

— Да, было, но недолго, — ответил Николай и рассказал, ничего не утаивая, о своих сомнениях. Притом говорил о своей слабости иронически-добродушно, смеясь над собой и радуясь, выбирая из всего, что недавно мучило его, лишь комическое — так теперь представлялось ему всё пережитое. Что-то непобедимо весёлое и жизнеутверждающее чудилось ей в голосе Николая. Она прижалась к нему и еле слышно прошептала:

— Родной мой, любимый, единственный… Мне теперь ничего не страшно!

Наташа засыпает, а Николай осторожно, чтобы не разбудить её, надевает шинель и уходит в зимнюю ночь.

Каштановые волосы Наташи разметались по подушке, чёрные ресницы прикрыли глаза, правая щека, как в детстве, лежит на ладони.

Широкое белое поле раскинулось, разлилось… Ровное, пустое, оно что-то напоминает Наташе. Она идёт по мягкому, сыпучему снегу. Ей трудно, ноги проваливаются почти до колен, сильно бьётся сердце, тяжело дышать. Навязчивая мысль тревожит мозг: что-то она должна вспомнить. Но что? А вспомнить нужно обязательно, очень важное… Наташа идёт всё дальше. И вдруг перед ней возникает фигура женщины, она словно парит в воздухе и говорит голосом Анны Яковлевны — учительницы литературы и русского языка:

— В классе ты хорошо читала Пушкина, Наташа, а теперь скажи своё, что ты оставишь людям?

— Я стихи не умею, — испуганно отвечает Наташа и изумлённо смотрит на Анну Яковлевну. Мурашки пробегают по спине. — Анна Яковлевна, вы же умерли!

— Люди не умирают, — серьёзно и строго говорит учительница, — частицы их сердец переходят в других людей и живут в их памяти делах. А что ты оставишь людям? Ты не умеешь писать стихи, но это не важно! Можно считать своим сказанное и сделанное другими, если ты не отступаешь от этого!