Даль в увлечении переступал границу, говорил о праве «составлять и переиначивать слова, чтобы они выходили русскими», предлагал вместо климат — погодье, вместо адрес — насыл, вместо атмосфера — колоземица или мироколица, вместо гимнастика — ловкосилие (а гимнаст — ловкосил), вместо автомат — самодвига, живуля, живыш. Даля обвиняли, что сам сочиняет слова; он сердился, но про тождесловы к иноземным речениям спорил осторожно: «В переводах чужих слов могут попадаться в словаре изредка вновь сочиненные слова, но в красной строке или в числе объясняемых слов сочиненных мною слов нет».

Но дело вовсе не в том, сочинил Даль «живыша» или «насыл» или подобрал где-нибудь в Ардатове или на Сухоне, как подобрал некогда за Уралом «забедры» и «назерку», — дело не в том! Среди тождесловов, подобранных Далем к иноземным речениям, есть немало таких, которые и сегодня нужны нам, — Далев словарь сохранил для нас множество замечательно метких и красочных народных слов. Но вот предложенные Далем «самодвиги» и «колоземицы» не привились, не прижились — видно, не нужны были. «Словесная речь человека — это видимая, осязательная связь, звено между… духом и плотью», — писал Даль. «Самодвиги» и «ловкосилы», видно, чужды были духу народному и оттого вслух не выговорились — народ во всем, и в языке тоже, не любит нарочитого, навязанного…

Определения и тождесловы — основа толкования, они открывают гнездо; «примеры еще более поясняют дело». При том: «Не всегда я ставил примеры самого простого и всем известного значения слова; напротив, что всякому ведомо, то нечего жевать, а надо указать на забытое или затертое невниманием значение слов».

Примеры у Даля — прежде всего пословицы и поговорки. Подчас его упрекают, что они-де в словарь слишком щедро насыпаны; Даль словно предвидел упреки: «Для простого словаря или словотолковника их местами нанизано слишком много; ради примера было бы достаточно двух или трех, а десятки можно бы выкинуть. Но я смотрел на это дело иначе: при бедности примеров хорошей русской речи решено было включить в словарь народного языка все пословицы и поговорки, сколько их можно было добыть и собрать; кому они не любы, тот легко может перескочить через них… а иной, может быть, вникнув в этот дюжий склад речи, увидит, что тут есть чему поучиться». Не позабудем к тому же: когда Даль взялся за составление словаря, рукопись сборника пословиц его была под запретом. «Толковый словарь» стал как бы еще одним изданием сборника «Пословицы русского народа».

Оказалось, можно поставить рядом две пословицы и показать тончайшие оттенки в значениях слова. Среди примеров к слову сказывать находим: «Нужда придет, сама скажется» (то есть обнаружит себя, объявится), и рядом — «Сказался груздем, ин полезай в кузов» (то есть объявил себя, назвался). Возле слова сказывать приведено для примера пятьдесят пять пословиц и поговорок! Но это совсем не предел: при слове добро их шестьдесят, при слове воля — семьдесят три, при слове голова — восемьдесят шесть, при слове глаз — сто десять!..

Есть в словаре примеры, сочиненные самим Далем (они в качестве суждений его о том или ином предмете нам особенно дороги), есть строки из народных песен, из летописей, из «Слова о полку Игореве». «Примеров книжных у меня почти нет, не потому, чтобы я ими небрег — нет, я признаю это за недостаток словаря, — а потому, что у меня недостало времени рыться за ними и отыскивать их…» И все же встречаются (редко) книжные — из Ломоносова, Державина, Фонвизина, Карамзина, Жуковского, Гнедича, Дмитриева, Гоголя, Пушкина, чаще из Крылова и Грибоедова.

Даль, к слову сказать, один из первых почувствовал «Горе от ума» не только как гениальную комедию, но как громадное явление в языке. «О стихах я не говорю, половина — должны войти в пословицу», — говорил про «Горе от ума» Пушкин. Даль эту пословичность языка комедии один из первых почувствовал. Про значение комедии для нашего языка Даль писал еще в тридцатые годы; он отмечал, между прочим, что комедия до того, как вышла в свет, была в десятках тысяч списков распространена по России. Любопытно: несколько главок повести Даля «Цыганка», напечатанной тремя годами раньше, чем появилось первое полное издание «Горя от ума», и все главки ранней повести «Расплох» снабжены эпиграфами («оголовками») из грибоедовской комедии. Даль писал, что в языке литературы нашей «Горе от ума» — «выскочка»: «Оно ушло вперед от современников и показывает, чего можно ожидать от потомства». И дальше: «Горе от ума» стоит само по себе, одно, на своем месте первым, и указчика ему нет». Подумав, Даль добавляет: «То же самое должно сказать о баснях Крылова».

Поверим Далю — должно быть, и в самом деле у него недоставало времени подбирать литературные примеры для своего словаря. Но Даль, похоже, и не ставил перед собою такой задачи: в языке литературном, за исключением гениальных «выскочек», он не находил той самобытности слова, которая поражала, восхищала его в «дюжем складе речи» пословиц и поговорок. Словарь Даля открывал людям пути к исконному русскому слову, народному «дюжему складу речи», но не для тех открывал, кто выдергивал из словаря «тутошнее» словцо, чтобы механически («безотчетно», сказал бы Даль) вставить его в инородную, стонущую от насилия фразу. «Родная словесность… требует родного духа и родного языка. Первый появится, когда все русское сделается нам доступным, сделается своим, родным; тут необходимо полное и совершенное знание русского ума и русского сердца; знание русского — не одного простонародного быта, духовного и телесного. Для второго, для языка, надобно знать основательно все русские слова и выражения, надобно знать русский язык гораздо короче и лучше всех других; надобно мыслить, думать по-русски, тогда и обороты и склад языка будет русский. Надобно подобрать и обусловить русские слова, надобно привыкнуть к русскому складу».

«Его можно читать как книгу», — писали о «Толковом словаре» современники.

Кажется, слова собраны, и расставлены, и объяснены, и примеры приведены — чего ж еще? Но Даля переполняют, через край выплескиваются его знания, бывалость, опыт. Науки и ремесла, производства и промыслы, орудия труда и предметы обихода, народные обычаи, занятия, поверья, нравы — словарь насыщен сведениями до предела. Иногда перенасыщен: тогда, как в растворе, они выпадают кристаллами — толкования слов разворачиваются в заметки, статейки, очерки о народной жизни.

Скупые заметки увлекательнее иных Далевых рассказов и повестей. Это как бы рассказы Даля, из которых убрано то, что ему менее всего удавалось, — попытки придумать для героев приключения; зато осталось то, что Даль умел лучше всего, — описание обстановки, образа жизни, быта. Из заметок в словаре узнаем, в каких избах жили крестьяне, какие печи топили, на каких телегах ездили, как сохою поле пахали, как боронили, какие щи хлебали, как невест сватали, какие платки на голову повязывали и какими руки утирали. Узнаем, какие барки по Волге плавали и как их бурлаки тянули.

Для нас бурлаки — толпа изнуренных, запряженных в лямки людей. Из Далева словаря узнаем, что каждый член бурлацкой артели имел свое звание и обязанности. «По всей Волге судорабочие бурлаки идут ежегодно со вскрытием рек в низовые губернии, с лямками, для подъема судов бичевою. Старший из них водолив, он же плотник, отвечающий за подмочку товара; затем лоцман, дядя, шуточно букатник, правящий судном, шишка, передовой в лямке, и двое косных, в хвосту, кои обязаны лазить на дерево, мачту, а при тяге ссаривать бичеву (то есть, по объяснению того же Далева словаря, «отцеплять бичеву, которою тянутся, от деревьев, кустов, перекидывая ее». — В. П.). Коренные бурлаки, взятые на всю путину, с задатком; добавочные, взятые временно, где понадобится, без сроку и без задатков». Запоминаем несколько пословиц про бурлаков: «Надсадно бурлаку, надсадно и лямке», «Кобылку в хомут, а бурлака в лямку», «Дома бурлаки бараны, а на плесу — буяны». Выясняем даже такую деталь: вывеска бурлака — ложка на шляпе. Какие шляпы носили бурлаки, тоже расскажет словарь: круглые, кверху суженные, похожие на опрокинутый чугунок. Про русские шляпы у Даля статейка с одиннадцатью рисунками.