Теперь живут рядом слова-близнецы ездить и ехать (у Даля они в последнем томе на букву «ять»). Дружно вылетают из одного гнезда на окрепших крыльях бывалый, быль, быть — и с ними большая их родня: былина, быт, былой, бывальщина. И ерш колючий, если к епископу или еретику касательство имеет, то потому лишь, что, кроме названья рыбы, означает также строптивого, сварливого человека (а стать ершом значит «упереться», «противиться», ерши по телу пробежали значит «мороз пробежал, гусиной шкурой подернуло»; можно также ершить гвозди — «делать насечку, зазубрины»).

Даль считал, что при таком построении словаря одно слово как бы тянет за собою другое, они выстраиваются звеньями, цепью, гроздьями, открываются и действуют совокупно, понятными и наглядными становятся смысл и законы образования слов.

Ученые находят в словаре Даля ошибки, оплошности — они и в самом деле есть: простой и простор оказались почему-то в одном гнезде, а дикий и дичь, круг и кружить в разных: чтобы найти звено осетрины («ломоть во всю толщину рыбы»), надо догадаться залезть в гнездо под глаголом звенеть (видимо, для Даля: звено — часть цепи, которое издает звон — звенит).

Даль и сам видел в словаре «пропасть неисправностей»: «Порядок проведен у меня не строго, в нем нет полной научной последовательности, этого я не достиг». В «Напутном слове» он признавался открыто: познаний и способностей «для глубокого ученого труда было недостаточно… недоставало даже и того, что у нас называют основательным знаньем своего языка, то есть научного знанья грамматики, с которою составитель словаря искони был в каком-то разладе, не умея применить ее к нашему языку и чуждаясь ее, не столько по рассудку, сколько по какому-то темному чувству опасения, чтобы она не сбила его с толку, не ошколярила, не стеснила свободы пониманья, не обузила бы взгляда», — сказано, наверно, чересчур горячо, но искренне до предела, и в сказанном опять же горячее чувство Даля к живому языку вылилось вполне.

Даль не страшился, что «пропасть неисправностей» будет обнаружена, — желал этого; для блага и совершенствования собственного труда желал, того более — во имя будущего. Он понимал неизбежность движения, изменения людей и общества с течением времени и оттого не канонизировал великий труд свой — наоборот: это «попытка собрать сырье, которая должна заставить последователей моих работать не по-старому, а глядеть на дело с другой точки зрения»[113].

Каков Даль! Словарь выйдет в свет, Даля объявят знаменитостью, захотят показывать заезжим путешественникам, а он себе с усмешкою — «Меня теперь шестом не достанешь» — и требует: «Что делать, без промаха нельзя, а русскому человеку подавно… Но кто разбирает книгу, а не человека, тот должен быть строг без пощады. Тут речь идет о деле, не об личности».

Огромный труд — расселить слова, но Даль не просто словарь живого языка составлял — толковый словарь. Даль, кажется, первый и применил к словарю определение «толковый»: «Толковый словарь — дающий какое-либо толкованье, кроме прямого перевода слов, или расположенный по толкам, объясняющий производство слов». Даль шутил: словарь не оттого назван толковым, что мог получиться и бестолковым, а оттого, что слова растолковывает, «объясняет подробности слов и понятий, им подчиненных».

Объяснять слова — нелегкое занятие, Даль боялся пустых мудрствований и навязчивой назидательности: «При объяснении и толковании вообще избегались сухие и бесплодные определения, порождения школярства, потеха зазнавшейся учености, не придающая делу никакого смысла, а, напротив, отрешающая от него высокопарною отвлеченностью». Нередко приходится слышать, будто Даль вообще избегал определений, старался лишь объяснить одно слово через другое, близкое по смыслу, — это не так: определения были, есть — и в них отразились вполне и время, когда создавался словарь («пространство в бытии»), и личность создателя («самостоятельное отдельное существо»), и преломление времени через личность, «дух времени», «клеймо современности».

Нет, Даль не отказывался вовсе от определений и в «довесках» к ним мелким шрифтом, как бы походя дополнял взгляд, мысль чувством, но полагал: «Передача и объяснение одного слова другим, а тем паче десятком других, конечно, вразумительнее всякого определения, а примеры еще более поясняют дело». Даль выстраивал ряды синонимов — «однословов», «тождесловов»; ему указывают, что у всякого тождеслова свой оттенок значения, — Даль это и сам понимал: «И в тождесловах всегда заключаются тонкие оттенки различия». «Перевод одного слова другим очень редко может быть вполне точен и верен; всегда есть оттенок значения, и объяснительное слово содержит либо более общее, либо более частное и тесное понятие; но это неизбежно и отчасти исправляется большим числом тождесловов на выбор читателя. Каждое из объяснительных слов найдется опять на своем месте и там, в свою очередь, объяснено подробнее».

Тонкий оттенок значения слова трудно, а подчас невозможно выявить и в широко развернутом определении; цепочка тождесловов поневоле зовет читателя к сопоставлению — тончайший оттенок, который трудно высказать, объяснить вслух, подчас ощущается в сопоставлении. Тождесловы, приведенные Далем, иногда произвольны — Даля можно упрекнуть за это, — но слово, объясненное «десятком других», оттенок каждого из которых для русского читателя (Даль говорит: для «русского уха») ощутим, становится словно бы объемным. Чтобы еще точнее ощутить и уяснить эти оттенки, Даль предлагает читателю поискать «на своем месте» объяснение объяснительных слов — тождесловы к тождесловам, он пролагает маршруты («путевники») увлекательных странствий по словарю.

Гнездо Далева словаря начинается так: «МЛАДОЙ, молодой, нестарый, юный; проживший немного века: невозрастной, невзрослый, незрелый, неперематоревший еще…» (если тут же заглянуть в «перематореть», узнаем, что это «перерасти известный возраст», но также «потучнеть не в меру, пережиреть» — можно путешествовать дальше). Затем следует цепочка подробностей: молодой квас, пиво — неубродившие; молодой месяц — новый и т. д.

Слова, помещенные внутри гнезда, также объясняются сходными по значению, но Даль подчеркивает (вернее — двумя отвесными чертами отчеркивает), что значения одного слова могут быть разные — цепочка тождесловов как бы разделена на звенья: «Молодец — юноша, парень, молодой человек; || холостой, нестарый, холостяк; || малый, прислужник, помощник, половой, сиделец; || видный, статный, ловкий человек; расторопный, толковый, сметливый, удалой». К знакам препинания тоже следует присматриваться: запятая или точка с запятой — разница! «Препинаться» (останавливаться, задерживаться в движении, читая) надо на разный срок. Или: «Молодцовать, молодечествовать — храбриться, выказывать молодечество и удаль, хвалиться удальством на деле, пускаться в отвагу на славу; || над кем насмехаться, трунить, дурачить кого».

Даль пускает в дело огромные, нетронутые запасы местных речений: объясняя привычные слова, открывает новые, удивительные значения, которые они приобрели в разных местах (молодка — не только «молодая баба, замужняя нестарая женщина», но по-вологодски и по-рязански — курица, по-тверски и по-псковски — молодая или новоезжая лошадь), и наоборот — местные слова приспосабливает для объяснений и дополнений, просто приводит для сведения (молодятник — сиб. молодежь; ряз. молодой, начинающий расти лес, молодыга — кстр. щеголиха; молодушник — пск., твр. сельский волокита).

Особые отношения у Даля с иностранными словами. Даль старается перевести их на русский язык или объяснить подходящими народными словами: «К чему вставлять в каждую строчку: моральный, оригинальный, натура, артист, грот, пресс, гирлянда, пьедестал и сотни других подобных, когда без малейшей натяжки можно сказать то же самое по-русски? Разве: нравственный, подлинный, природа, художник, пещера, гнет, плетеница, подножье или стояло, хуже?» Подыскание тождесловов приобретает особый смысл — «высказать ясно, отчетисто и звучно все то, что другие могут вымолвить на своем языке; но высказать так, как оно должно отозваться в русском уме и сердце, сорваться с русского языка». Мысль Даля о неотделимости языка от быта и жизни, от душевного склада народа тут очень отчетлива. Даль хочет — более того, Даль убежден, — что почти всегда найдется русское слово, равносильное по смыслу и по точности иностранному. Здесь слова местные, «тутошние», Далю особенно с руки — вот ведь нашли где-нибудь в Твери или на Урале исконно русское обозначение понятия, которое привычно выражается словом иноземным (архангельское овидь или орловское оглядь вместо горизонта). Иногда он употребляет «тутошнее» слово «в таком значении, в каком оно, может быть, доселе не принималось»: «соглас» («согласие») вместо «гармония», и презанятное пояснение — «музыкальное созвучие, дающее в русской музыке глас, а в западной тон»!..