Андрей рассказал. Он рассказал скупо, как о давно прошедшем событии.

– Да… – сказал Коля наконец. – Куда катимся? Человеческая жизнь теряет цену.

Андрей смотрел на море. Далеко по горизонту серым силуэтом двигался военный корабль. Он вспомнил, как спорили два грека по дороге из Алушты.

– Видишь? – спросил Андрей Лидочку.

– Они на учения ходят из Севастополя, – сказал Коля. – Патрулируют берег.

На фоне серого силуэта образовалось махонькое ватное облачко. Рядом с ним – другое.

– Учебные стрельбы, – сказал Ахмет, которому тоже хотелось показать свою образованность.

Облачка поплыли вверх, образуя зонтики, как бы стараясь слиться с облаками в небе. Издалека донесся тяжелый гул.

– Смотрите! – Лидочка обернулась к Ялте, что полукругом расстилалась слева внизу. В скоплении домиков недалеко от набережной поднимался черный, расширяющийся кверху столб дыма. Затем, ближе к порту, – второй.

– Что это?

– По-моему, это стреляют, – сказал Ахмет. – По-моему, это не учебные стрельбы.

– Значит, это не наш корабль?

Лидочка вскочила.

– Турецкий, да?

– А что же наши? Что же они смотрят? Этого не может быть. – Андрей смотрел, как новое облачко образовалось возле силуэта корабля, и ждал новой волны гула, ждал с любопытством, зная заранее, как человек, кинувший камень с обрыва, что сейчас снова в Ялте поднимется черный взрыв. И старался угадать – где. Он не угадал. Рвануло куда ближе к порту.

– Ну поехали, поехали же! – умоляла Лидочка.

– Может быть, переждать здесь? – спросил Коля. – С нами дама. И мы не знаем, сколько продолжится обстрел.

Но его не слушали.

Когда они въехали в город, корабль уже скрылся за горизонтом. Двухэтажный дом горел, и из него выносили вещи. В порту был разрушен склад – над ним поднимался черный маслянистый дым. Лидочка попросила остановить у здания порта. Они побежали внутрь. Там была бессмысленная суматоха, звонки по телефонам, споры. Двое матросов ввели третьего, раненого, у него была в крови щека, и он прижимал к груди кое-как обмотанную вафельным полотенцем руку.

Кирилл Федорович был на месте, он велел Лиде спешить домой и успокоить маму. От облегчения Лидочка начала плакать. Они повезли ее домой. Ахмет сразу уехал.

Став свидетелем бурной сцены возвращения домой дочери, «которую уже не ждали», Андрей хотел вернуться к себе, но Евдокия Матвеевна уговорила его вынести топчан в небольшой сад сзади дома, и там он лег. Андрей был благодарен Евдокии Матвеевне. Ему никого не хотелось видеть. Он лежал, прищурив глаза, и смотрел сквозь осеннюю листву на солнце. Потом незаметно заснул. А проснулся, когда уже был вечер.

После ужина он, помаявшись в нерешительности, спросил Лидочку:

– Ты не обидишься, если я сегодня попрошу у Евдокии Матвеевны твоей руки?

Лидочка удивилась. Захлопала ресницами, как ребенок, которому обещают поездку на рождественскую елку, а может, в цирк.

– Ой, что ты! – сказала она. – Сейчас?

– А ты возражаешь?

– Я совершенно ни капельки не возражаю, – сказала Лидочка решительно. – Но сейчас такое время, что ничего неизвестно.

– Именно поэтому я не хочу откладывать.

Лидочка взяла его за руку и повела в залу, где мама накрывала на стол.

– Мама, – сказала она, – папа уже встал?

– Иду, – отозвался Кирилл Федорович. – Иду, иду. – Он был в халате и шлепанцах. – Это был немецкий линейный крейсер «Гебен», – сказал он. – Прорвался из Босфора. Наши линкоры ведут преследование. Сегодня-завтра с ним будет покончено.

– Папа, погоди, – сказала Лидочка, – Андрей хочет сказать важную вещь.

Отец не заметил, что они стоят держась за руки. Но Евдокия Матвеевна заметила. Она смотрела на сплетенные пальцы.

– Извините, наверное, вам покажется, что сейчас не время и я еще очень молод, – сказал Андрей. – Но я прошу Лидиной руки.

– Я согласна, – быстро сказала Лида, будто боялась, что родители откажут или, еще хуже, будут смеяться.

– Ну что ж. – Кирилл Федорович, к которому все обернулись, откашлялся и сам посмотрел на жену. – Конечно, это неожиданно, но, с другой стороны, если есть чувство? Правда, Дуся?

– Идите, я вас поцелую, – сказала Евдокия Матвеевна. – Вы – хорошие дети.

Она поцеловала Андрея в лоб, потом Лиду. Кирилл Федорович ушел, и Евдокии Матвеевне пришлось звать его. Он переодевался.

– Несолидно! – смущенно откликнулся он. – Надо в мундире.

Перекрестив их, Евдокия Матвеевна серьезно сказала:

– Я рада, что вы нашли друг друга. Я не желаю Лиде другого мужа, а себе зятя. И дай вам Бог держаться друг дружки в наше жестокое время. Но пока что о свадьбе и речи быть не может.

– Мы еще и не обсуждали, – сказала Лидочка. – Ты не беспокойся.

Здесь она была командиром, и в конце концов все получалось так, как она хотела.

За ужином никто и словом не упомянул свадьбу. А Андрею в какой-то момент показалось, что свадьба уже свершилась. Давно.

И он уже много, может, сотни раз сидел за этим столом в этой зале. И даже то, что Кирилл Федорович стал говорить о политике, о наступлении в Галиции и перспективах на Средиземном море, было привычным.

Потом Евдокия Матвеевна вдруг смутилась – где постелить Андрею. Но Андрей напомнил, что ночует в доме отчима. Это привело его будущую тещу в ужас.

Когда он шел по переулку, он тихо повторил слово: «Невеста». Это было очень красивое слово.

Лидочка высунулась из окна:

– Приходи как можно раньше!

Спустившись на набережную, он увидел небольшую толпу. Толпа была неподвижна и под светом фонарей казалась театральным хором.

Оказалось, что люди рассматривали воронку, которая осталась после взрыва немецкого снаряда. Воронка была неглубока, но землю разметало вокруг и розовый куст лежал на боку.

На этот раз дом отчима был не столь зловещ, как вчера.

Полицейский, узнавший Андрея, был добродушен. Он зашел в дом следом за Андреем и, когда тот предложил напоить его чаем, сразу согласился, сам разогрел самовар, а пока Андрей был у себя в комнатке, пошел в сад и крикнул оттуда:

– Не возражаете, если я яблочек соберу? Все равно пропадут.

Яблоки у отчима были чудесные. Он сам выводил новые сорта, даже ездил к одному чудаку в Козлов Тамбовской губернии, о котором был высокого мнения. «Человек не признает Менделя, – говорил отчим, – но чутьем, интуицией добивается сказочных результатов. Бербанк бы ему позавидовал. К сожалению, Россия не страна для талантов. Талант у нас не только оценить, но и использовать не умеют».

Когда обрадованный разрешением полицейский шумно полез в сад, Андрею стало жалко, что тот погубит что-нибудь из трудов отчима, и он, не решившись отказаться от непродуманного решения, вышел в сад за урядником, полагая, что в его присутствии тот особенно не разгуляется. Тем более что в саду уже было почти темно, и цепочка лампочек, зажженная Андреем, придавала ему праздничный вид, словно сейчас с террасы послышатся голоса гостей и звон бокалов. Полицейский оказался не нахальным, веток не ломал, набрал разных сортов полную фуражку и, положив ее на столик в саду, сказал, что, когда сменится утром, отнесет домой, у него трое хлопчиков, пускай побалуются. Полицейский был усатый, грузный, говорил певуче и вставлял в речь украинские слова.

Андрей вынес уряднику стул, чтобы тому не сидеть ночью на камне, но тот сказал, что служба этого не дозволяет, после чего уселся на стул и тут же задремал.

На второй этаж Андрей не поднимался. Когда они расставались на ночь, полицейский сказал:

– Я вам, господин студент, туда ходить не советую.

– Почему?

– Я туда часом подымался – ну ровно вурдалаки… – Он не смог яснее выразить мысль, но Андрей понял.

Было уже около двенадцати, и Андрей улегся спать у себя, не закрывая дверь в коридор, чтобы услышать, если что-то произойдет снаружи. Он думал, что долго не заснет. Он вновь и вновь повторял в памяти сцену официальной помолвки в доме Иваницких, стараясь воспроизвести, как бы для истории, каждое слово и жест действующих лиц, потом подумал, как он мало знает Лидочку, у которой обнаружился решительный характер. Наличие у Лидочки характера Андрея умилило, и в этом умилении он заснул.