— Нет, довольно, — Дмитрий прикрыл кружку рукой. — Выходит, так: ты один оказался глазастым, а остальные — слепцами?
— Почему? Глазастых хватало. Да никого из них на участке уже не осталось. Мне, например, Самусенко тогда растолковал все по порядочку. Так, мол, и так. Люди тебя не поддержат, а полезешь напролом, сломаешь голову. У Кайтанова на шее синяки от твоих пальцев, я свидетель, если нужно, еще найдем свидетелей. А я что? Я рабочий человек. Я работать люблю, жить, с мастерами ругаться, вот, пиво выпить иной раз люблю. Мне чью-то голову, пусть даже подлую, подставлять под топор совестно.
— Значит, по-твоему, глазастых выгнали, а остальных купили за стакан спирта?
Чума погладил свои чумацкие усы, потом проговорил задумчиво:
— Не туда гнешь, мастер. Сейчас на участке зима.
— То есть?
— Понимаешь, зимой у всякой живности спячка… Есть на участке хорошие люди, как не быть… Но спячка у них. Нужен человек, который сумел бы их разбудить. Я упустил момент, не смог. А ты, вижу, сможешь. Потому и говорю с тобой.
— То, что ты рассказал, сплошь эмоции. У тебя нет ни одного доказательства, кроме ведомости на премию. Во всяком случае, я работаю на участке месяц, и ничего подобного не замечал, — ответил Дмитрий, чувствуя, однако, что кривит душой.
— Наивная ты душа, мастер, — усмехнулся Чума. — Ты думаешь, они дураки? Эта история с ведомостью была два года назад. Кайтанов тогда только начинал. Сейчас он такими детскими шалостями не занимается. Семьсот рублей для него нынче не деньги, да и способ не тот — опасно. Масштабы у него другие, он нынче не кубометрами досок ворочает, а вагонами.
— Доказательства?!
— Погоди, скоро получишь.
— Вот тогда и поговорим! — Дмитрий отодвинул недопитую кружку и, резко повернувшись, пошел к Сухому Парку.
XXXV
В понедельник Дмитрий пришел на участок совсем рано: еще не было семи. Внимательно оглядел двор. Штабеля досок и шифера, которые он видел у склада в свой первый день, ниже, кажется, не стали.
А не относится ли Чума к числу тех легко возбудимых, с богатым воображением людей, которые способны твердо уверовать в собственную выдумку, да еще заразить ею часть окружающих? Разве он сам, Дмитрий, не сталкивался с ними? Был, например, Игорь Крепачев, который за глаза всюду поливал Дмитрия грязью лишь потому, что Дмитрий получил на складе последний полушубок, а Крепачеву, пришедшему следом, полушубка не досталось. А разве нет недоброжелателей у Бутенко? А разве всего месяц назад Колька не плел небылиц про Абдусаттарова, да еще ссылался при этом на мнение других?
Вполне вероятно, что у Чумы больная психика. Конечно, все было иначе. Премию Кайтанов пустил на запчасти. Это попахивает неприятно. Но это совсем не то, о чем толковал усатый. Чума вспылил. Кайтанов решил избавиться от баламута. И завертелось колесо. Дмитрий уже казнил себя. Надо было не развешивать уши, а резче, тверже ответить Чуме. Если он еще раз придет со своей пустой болтовней, он его выставит!
А с Кайтановым надо сразу же объясниться, после его возвращения. Между ними не должно быть недомолвок. Иначе работать вместе будет, действительно, невозможно.
Начали подходить рабочие. Одна за другой собирались бригады. Большую часть линейщиков, исключая бригаду Малявки, Дмитрий знал плохо, некоторых лишь мельком видел в общежитии, но недоразумений не возникало. Самого Дмитрия, оказывается, все знали отлично. И по тому, как с ним разговаривали, как обращались — он понял, что его приняли по серьезному. Опасения Кайтанова, что без него участок впадет в спячку, оказались ложными. Одна за другой бригады выезжали на работу. Сумароков утром даже не заходил в контору, а расположился в тени склада, принялся вместе в двумя слесарями разбирать узлы бульдозера. Могилов собрал «дедовскую» бригаду и уехал за цементом. На участке была полная занятость, все сосредоточенно работали.
Дмитрий некоторое время крепился, затем, махнув на все рукой, сел в самосвал, который Кайтанов оставил ему в качестве персонального автомобиля (свой «уазик» он на время отъезда консервировал), и отправился к Малявке.
Еще в пятницу Дмитрий выдал своей бригаде аккордный наряд на новый месяц. Ему не терпелось посмотреть, как начнется неделя. Техника у Малявки сейчас вся была на ходу — Дмитрий все же добился, чтобы Сумароков выехал на трассу и подремонтировал бульдозеры и КЛЭП. Но не только желание видеть бригаду в деле гнало его нынче на объект.
Линейщиков он нашел на трассе — ставили очередную опору.
Вот бригада потащила такелаж к следующему пикету. Дмитрий отозвал Малявку в сторону.
Они шли вдоль створа, Дмитрий медлил, не решаясь начать разговор. Но начинать нужно было.
— Федор Лукьянович, хочу задать вам один вопрос…
— Хоть сто, командир!
— Вы знаете такого — Чумарова? — он бросил пристальный взгляд на лицо бригадира.
То, что Малявка знал Чумарова, было несомненно. Но как осторожный бригадир отнесется к неожиданному вопросу? Растеряется? Замкнется? Начнет вилять?
Малявка прореагировал очень спокойно, словно был молчаливым свидетелем недавнего разговора Дмитрия с Чумой и не сомневался, что Дмитрий придет к нему за разъяснениями.
— А как же! Тоже бригадиром был на участке. Работали вместе.
— Как по-вашему, что он за человек?
— Справедливый, — односложно ответил Малявка. Он не вилял, не составлял витиеватых фраз, словно одно упоминание о Чуме заставляло его говорить проще.
— Его словам можно верить?
— Командир, Чуме можешь верить, как самому себе. Сколько его знаю — ни разу не соврал. — Малявка перешел на «ты», будто разговор о Чуме каким-то образом сблизил их, сделал единомышленниками.
— Вы были с ним близки?
— Не то, чтобы товарищи, но, в общем, ладили. Его многие ребята уважали.
— Отчего он уволился?
— Не знаю, — Малявка пожал плечами. — По собственному желанию.
Они шли по ломающимся под ногами колючкам. Дмитрий чувствовал, что последний вопрос вернул Малявку в прежнее состояние осторожного и осмотрительного человека.
— А лично вам он ничего не говорил? Может, у него были особые причины?
— Может, и были. Это ведь личное дело.
— Вы уверены, что личное?
Малявка надолго замолчал. Наконец проговорил с расстановкой:
— Не так-то все в жизни просто, командир. Когда ты молод, то за справедливость бороться легко. Но не всегда знаешь, как это делать. А после вроде бы знаешь, да поздно — надо думать о семье, детишках, внучатах..
— Выходит, некому было поддержать Чуму?
Малявка опять надолго замолчал.
— Командир, когда я только начинал работать, был у нас прораб… не в обиду будет сказано… Ну, словом, закрывал он нам немного больше, чем положено, а потом требовал процент. Я по молодости лет возмутился, жаловаться ходил… Словом, с тех пор я ученый. Прораба правда, от нас убрали, но и мне житья не стало.
— Когда это было?
— Давно, командир, очень давно. А сейчас я так думаю — живи, и давай жить другим. Да и прочий народ на участке тоже весь ученый. Не из академий сюда приехали. Палтусов, вон, прямиком из заключения…
— За что он сидел?
— Вроде человека машиной сшиб… А из души этого не вытравишь. Жизнь учит осторожности, командир.
— Ладно, у меня к вам еще один вопрос. Чуму, то есть, Константина Чумарова вы бы взяли к себе в бригаду?
— Взял бы! Только…
— Договаривайте.
— Не примет его обратно Борис Аркадьевич. Умрет, а не примет.
— А если бы выбор лично от вас зависел? Сказали бы свое слово?
— И сказал бы! — вдруг оживился Малявка.
Не доезжая до Шодлика, Дмитрий увидел из кабины мчащийся им навстречу «уазик». Он узнал машину директора рыбзавода Рузмета и попросил шофера дать сигнал.
Обе машины остановились по разные стороны шоссе, друг против друга.
Дмитрий спрыгнул на асфальт. Рузмет тоже вышел из машины. Одет он был подчеркнуто официально — в летнем костюме, белой сорочке, при галстуке. Видимо, возвращался с совещания.