В пятницу — к обеду — все же поставили 27-ю бетонку. Перекурив, линейщики полезли в свои сумки и сетки. В руках появились чистая одежда, мыло, полотенца.
Жора в считанные минуты успел помыть машину, ополоснуться, облачиться в чистую одежду и принялся энергично тормошить товарищей:
— Эй, дядя Витя, кончай резину тянуть! Дома помоешься. Все равно, пока доедем, весь черный будешь. Федор Лукьянович, садись прямо в спецовке, жена все равно обрадуется!
Благодаря его стараниям выехали на полчаса раньше.
Километров через десять увидели машину, влетевшую в глубокий кювет. Дмитрий узнал опоровоз Сидорова. Сам Сидоров с виноватым видом стоял на дороге.
В кабину постучали сверху. Показалось свирепое лицо Малявки. Черные лохматые брови сошлись на переносице.
— Командир, проезжай мимо! Ну его к лешему! Как залезал, так пусть и вылезает!
— Что за шофера! — бушевали линейщики. — И так семью месяцами не видишь, а тут теряй время на каждого идиота!
— Давай, давай, пошел!
И только рвущийся к Гуле, неистовый Жора молчал. Он сам был шофером.
Однако и те, наверху, понимали, что все, что они говорили, — слова. Остановились, чуть ли не с кулаками набросились на беднягу Сидорова.
— Как же тебя угораздило, лысый черт!
— Дорога широкая, как площадь, а он в кювет!
— Трос, трос доставайте! — кричал из кабины практичный Жора.
— Сам пускай достает. Только люди помылись, переоделись и опять в грязь!
Сидоров отчаянно оправдывался. Он ни в чем не виноват. Все пыль, проклятая! Он шел на обгон. Туча пыли, а тут, как на грех, встречный «газон». Хорошо еще, что удалось вывернуть. И откуда он взялся?! То за весь день две-три машины встретишь по трассе, то сразу, откуда ни возьмись — целая колонна! Да еще встречный «газончик»…
Сидоров вытащил упругий, свившийся, весь в масле трос.
Один только Виктор не принимал участия в общей шумихе. Он успел заглянуть под машину Сидорова и понял, что та сидит мертво — на мостах. Жорин ЗИЛок не поможет. Нужен бульдозер.
О господи! Так хотелось попасть пораньше домой, повозиться с детьми… И по жене так соскучился! А жена у него… Цветет, даром что четыре десятка бабе. Он, Виктор, ехал сегодня к жене, думал все время о той секунде, когда пойдет в дом и увидит ее.
И этот Сидоров с его машиной! Виктор совсем расстроился.
Его предположение полностью оправдалось. Как ни старался Жора, что он там ни выделывал с рычагами — ЗИЛок прыгал на месте, пробуксовывал, не продвигаясь ни на миллиметр. Теперь уже все поглядывали в сторону Виктора. Никто ему не сказал ни слова, он сам махнул рукой.
— Поехали к вагончику, буду заводить свой бульдозер.
— Федор Лукьянович! — вмешался Дмитрий. — Я остаюсь здесь. А вы отвезите Виктора к вагончикам и — домой. Мы вернемся с Сидоровым.
— Да мы сами справимся, — сказал Виктор.
— Ничего, мне все равно нечего делать в Райцентре.
— Поехали, — улыбнулся Жора. — Найдем тебе, мастер, и дело, и девушку тоже найдем.
— Девушек я предпочитаю находить сам. Ну, трогайте!
— Как знаете!
Они отвезли Виктора и минут через двадцать снова промчались мимо, отчаянно пыля и сигналя.
А почему, собственно, я не поехал с ними, подумал Дмитрий. Затосковал. Нет, какая там тоска! Просто я не мог бы сейчас ехать спокойно в кабине, зная, что Виктор и этот Сидоров (надо, кстати, узнать, как его имя, а то все Сидоров да Сидоров) копошатся в канаве.
XVI
Часа через полтора вдали показалось густое облако пыли. Доносился грохот и лязг гусениц. Из бульдозера выглядывал чумазый, черный, усталый Виктор. Кое-как вытащили опоровоз на дорогу. Пришлось поработать и лопатами. Дмитрий оказался далеко не лишним. Опоровоз-то они вытащили, но оказалось, что лопнула тормозная трубка, очевидно, при ударе о камень, вся тормозная жидкость вытекла. Машина была неуправляемой. Когда Виктор понял, что домой ему не попасть даже поздней ночью, он горько-горько вздохнул, затем зацепил опоровоз на буксир и потащил его к вагончикам.
Дмитрий и Сидоров плотно задраили окна, но пыль все равно попадала в кабину и кружилась там вроде снежинок. Всю дорогу Сидоров (его звали Геной) успокаивал прораба, говоря, что в Рыбхозе у него полно знакомых шоферов, что он найдет и жидкость, и трубку. Завтра на рассвете они выедут в Райцентр.
Только через час горе-караван подъехал к вагончикам.
В вагончике сидел Палтусов, Мурлыча под нос блатную песенку, он снаряжал патроны. У ног Морда грызла ломоть хлеба. Толик мельком глянул на вошедших и продолжал заниматься своим делом.
— Как у тебя насчет ужина? — спросил Дмитрий.
— Вот ужин, — Палтусов кивнул на буханку черствого хлеба и пару луковиц.
— А может, сварганим что-нибудь поаппетитнее? Консервы, картошка, крупа есть. Зачем же желудок себе портить?
— А я привычный. У меня желудок — луженый.
Странный парень, снова подумал про него Дмитрий. Людей сторонится. Или обидел его кто?
Вошел Виктор, принес картошку, ножи. Он уже успокоился и теперь был всегдашним Виктором — рассудительным, хладнокровным, медлительным. Вдвоем они принялись чистить картошку. Сидоров ушел на поиски тормозной жидкости. Палтусов по-прежнему напевал и подсыпал пороху. Морда чавкала и хрумкала.
— Пшла! — пнул ее Виктор.
— Ты зачем собаку обижаешь? — спросил Палтусов резким, не свойственным ему голосом.
— На то она и собака, чтобы знать свое место. А ты скоро ее и за стол посадишь, и в постель с собой будешь ложить, ага. А того не соображаешь, что, кроме тебя, тут есть другие люди, которым вся это псарня противна, ага.
Палтусов ничего не ответил, лишь смерил Виктора недобрым взглядом. Затем встал и выпустил скулящую Морду наружу.
— А собаку больше не обижай, — сказал он через минуту тихо, но очень твердо.
Виктор не удостоил его отпетом, а обратился к прорабу:
— Эх, Дмитрий Денисович… — Он открыл рот и минуты две сидел так, подбирая в уме какие-то важные для себя слова. Наконец выдохнул: — Есть у меня одна мечта.
— Какая же?
— Хочу уходить из мехколонны. Работа эта не по мне. Не потому, конечно, что тяжелая. Я тяжелой работы не боюсь. Могу работать хоть весь день с утра до ночи, хоть по шестнадцать часов в сутки. Мне только дай фронт работ, да объясни расценку — я горы могу свернуть своим бульдозером. А в бригаде работать не хочу. Почему? Предположим, у меня с кем-то одинаковый разряд, но я наработал за месяц на четыреста рублей, а он на двести из-за своей лени. А так как мы в одной бригаде, то деньги идут в общий котел. Вот и выходит, что в конце месяца и он, и я получим по триста рубликов. Справедливо это, а?
— Ну, этому горю легко помочь. Ты про коэффициент участия слыхал?
— Нет. В первый раз слышу. Что за штука такая?
— Собирается в конце месяца вся бригада с мастером или прорабом и сообща решают, кто работал хорошо, кто плохо, кто добросовестно, а кто отлынивал. И вот из этого общего котла одному дают полную ложку, другому из нее малость отливают. Каждый получает по заслугам.
Виктор заинтересовался. Он долго расспрашивал, что и как. Дмитрий популярно, на примерах, разъяснил детали подрядного метода.
— Вот бы и у нас так попробовать, — мечтательно протянул Виктор.
— Собственно, мы уже начали. А в следующем месяце попробуем вывести коэффициент участия. Сообща. Верно, Толик? — обратился Дмитрий к Палтусову.
— Как хотите, — мягко ответил тот. — Мне все равно. Вам об этом лучше поговорить с Малявкой, или вот с Виктором. А я не любитель таких разговоров. Заплатят мне четыреста рублей — хорошо, дадут сто — и на том спасибо. Я птица вольная.
— Вольный охотник, — улыбнулся Дмитрий, ибо в этот самый момент Палтусов потянулся за своей «Белкой».
— Пусть так. Вольный охотник. Дома у меня нет, семьи нет, родных растерял, живу все время в вагончиках да сторожках. Если иногда и куплю с получки носки, то тут же начну их обмывать и в конце концов потеряю. Поработаете здесь немного — услышите, как меня называют — алкаш, пьяница выпивоха, бормотушник. Так что мне ваш коэффициент ни к чему Да и бригаде он, я думаю, ни к чему. Перегрызутся все из-за него. — Он вышел на крыльцо и свистнул: — Эй, Морда, пошли!