Жила Наташа неподалеку от текстильного комбината. Улочка была тенистая, темная. Они еще долго целовались в машине, наконец Наташа упорхнула. Договорились встретиться завтра в пять вечера на станции метро «Хамза».

Дмитрий совершенно потерял представление о времени и приехал к Степану Афанасьевичу, жившему в собственном домике в районе тракторного завода, около трех часов ночи. Заспанный Бутенко долго ворчал. Потом они пили на террасе вишневку и закусывали малосольными огурцами — совершенно невообразимое сочетание. А после Дмитрий шел через весь город пешком и громко напевал — ничего подобного никогда раньше он бы себе не позволил. Он шел мимо притихших маленьких домиков и мимо девятиэтажек с темными окнами и удивлялся, — неужели люди — столько людей! — могут спокойно спать, когда мир так прекрасен. Как им не жаль тратить время на сон?!

Неподалеку от площади Горького он встретил девчонку в белом платье. Она шла босиком, неся туфельки в руке, и тоже пела. Они обменялись открытыми взглядами, как единомышленники, как участники некоего привилегированного сообщества влюбленных. Потом девушка подошла к нему и крепко поцеловала, как поцеловала бы брата, и пошла, вся светящаяся радостью.

В ту ночь он вообще не ложился спать и был счастлив — ни одной черной мысли.

С Наташей они встретились в пять, как и уславливались. На ней было малиновое платье с черной отделкой, рыжеватые волосы были уложены по-праздничному и, казалось, парили над красиво посаженной головой.

— Ты изумительна! — сказал он. — Ты великолепна. Я ужасно рад, что встретил тебя.

Он не помнил ответа, но запомнил ее чудесную улыбку.

В тот вечер она согласилась зайти к нему.

— Ты здесь живешь? — спросила она.

В ее голосе он уловил легкое недоумение и внимательным взглядом обвел свою комнату. До сих пор комната казалась ему прекрасной. Пять лет он прожил в студенческом общежитии, потом еще полтора года в общежитии «Гидростроя», в вагончиках на трассе. Вступление в права владельца отдельной квартиры было для него великим событием. Пойти на кухню, чтобы поставить чайник и твердо знать, что плита не занята — удовлетворение от этой мысли может испытать лишь тот, кто долгое время был знаком с уютом понаслышке.

Правда, его квартиру уютным гнездышком пока не назовешь. Кроме дивана, телевизора, магнитофона и нескольких полок с книгами в ней ничего нет. Обедает он на подоконнике, но в этом не видит никакой трагедии. Когда у тебя прекрасный аппетит, то и на подоконнике можно отлично пообедать.

К тому же в ту пору Дмитрий не отрешился от многих студенческих привычек. А в годы студенчества он жил скромно. Стипендия плюс ежемесячные двадцать пять рублей из дома — вот все, чем он располагал. Летом иногда подрабатывал в студенческих стройотрядах. Но вообще-то ему хватало — на обеды, ужины, кино и даже на новые носки. Когда в его жизни появлялись девушки, он все равно как-то выкручивался: либо занимал у кого-то из ташкентских, либо ел два раза в день борщ без мяса и рисовую кашу. В крайнем случае переходил на чай с хлебом. А там опять жизнь расцветала радостными красками. Собственная необеспеченность никогда не тяготила его. Напротив, он считал это испытанием. И это испытание он выдержал.

Точно так же жили его друзья. Если вдруг у кого-нибудь перед стипендией заводились по счастливой случайности деньги, тратили их сообща. Если денег не было ни у кого, компенсировали их отсутствие доброй шуткой. Когда ты молод и у тебя куча друзей, чай пополам с шуткой отлично питает. Возможно, кое у кого на этот счет другая точка зрения, но в их кругу нытиков не было.

Первые месяцы работы в мехколонне Дмитрий ощутил себя Крезом. Оклад, коэффициент, надбавки, командировочные — солидная прибавка для человека, привыкшего считать гроши. Но и к этой перемене Дмитрий отнесся спокойно.

Первым делом он купил себе магнитофон, о котором давно уже мечтал. Потом, когда Бутенко научил его вождению, начал подумывать о мотоцикле. Принялся копить, но страсти к накопительству никогда не появлялось. Оно было не в его характере. Если на толкучке попадалась интересная книга, выкладывал за нее, не торгуясь. Охотно ездил на такси, никогда не думая, что мог бы сэкономить эти два-три рубля. Когда у него просили взаймы, не отказывал, хотя иной раз долг ему не возвращали.

Свою квартиру он, конечно, видел такой, какой она со временем должна стать — цветной телевизор, высокие стеллажи с книгами, несколько хороших репродукций на стенах, может быть, охотничьи трофеи. И чтобы в холодильнике всегда было припасено хорошее вино для друзей.

И вот сейчас, после реплики Наташи, он понял, что она видит лишь то, что перед глазами — четыре голые стены. Ну и что же?

— Вообще-то я живу во дворце, — отшутился он. — А здесь моя летняя резиденция.

Он привлек ее к себе:

— Кроме тебя здесь никого не было и не будет.

Она высвободилась из его объятий. Вид у нее был до странности задумчивый. Ничего похожего на вчерашнее.

— Что случилось, Наташа?

Она выдержала паузу, затем ответила с расстановкой:

— Вы, мужчины, очень самоуверенный народ — убеждены, что если удалось раз быть с женщиной, значит, теперь она будет вашей при каждом удобном случае, — она говорила спокойно, ничуть не смущаясь.

— Но на «Альбатросе»… — начал он.

— «Альбатрос» остался в сказке, — заключила она. — Такое не повторяется. И не нужно делать вид, что «Альбатрос» и пустая комната — это одно и тоже.

— Но ведь мы одни и те же, — на миг он растерялся.

— Если мы сейчас устроимся на этом диване, то какое-то время нам будет хорошо, но потом — очень скоро — наскучит обоим. И кому-то первому… Извини, но я не могу.

— Пусть будет так, — ответил он. — Хотя я всегда считал, что модель дивана и прочая дребедень — это одно, а чувства — совсем другое.

— Очень удобная формула. И в самом деле, зачем женщине красивые наряды, украшения, комфорт? Пусть ходит в стеганке и светится внутренней красотой, — усмехнулась Наташа. — Только вы, мужчины, первые же взбунтуетесь, если женскую привлекательность сведете только к внутренней красоте.

— Ладно! — он шагнул к выходу. — Теперь я и сам вижу, что здесь неуютно.

— Если у принца есть дворец, зачем же нам встречаться в летней резиденции? — мягко проговорила она.

— Ты права. У меня есть дворец, а кроме того сто вариантов в запасе. Ты не против повторной поездки на «Альбатросе»?

Она пожала плечами и улыбнулась.

— Стоит ли повторяться? Особенно, если есть другие варианты.

— Да, повторяться не стоит.

Варианты у него были, не сто, конечно, по два-три — точно. В ту пору он работал по десятидневкам. На трассу уезжал вместе с бригадой в семь утра по четным понедельникам и через десять дней поздно вечером в среду возвращался в Ташкент — на четыре отгульных дня. Четыре выходных получалось, правда, только у рабочих. И-тэ-эрам приходилось бывать в мехколонне и в эти «святые» дни, особенно в периоды сдачи нарядов.

Поэтому и встречи Дмитрия с Наташей подчинялись той же аритмичной последовательности.

Если бы строительство трассы только начиналось, у Дмитрия, пожалуй, было бы больше возможностей выбраться в Ташкент и среди рабочей десятидневки — благо, машины сновали между участком и мехколонной каждый день, перевозя всякую всячину — от бочек с дизельным маслом до чистых простыней.

Однако на стройке наступила самая ответственная пора. А тут еще эти проклятые опоры на пиках. Дмитрий посоветовался с бригадой. Решили рядом с горными пикетами соорудить огромные козлы из труб и собирать опору прямо на этих козлах, что требовало колоссальной осторожности и строжайшего надзора. Вырваться в Ташкент, оставив бригаду одну, нечего было и думать. Он мог рассчитывать только на четыре вечера в две недели. Но именно потому, что их встречи были редки, каждая запоминалась надолго.

После «Альбатроса» Дмитрий устроил вылазку в Чимган. В нескольких километрах за Юсупханой на живописных холмах стоял вагончик, где жила небольшая бригада, которой командовал однокурсник Дмитрия прораб Вали Хасанов. Монтажники расширили местную подстанцию. Бригада работала по пятидневкам, так что в субботы и воскресения вагончик оставался свободным.