К о н д о р. Снимает там конуру, пьет, скандалит. Три недели назад у него сгорел дом... вместе с обсерваторией и библиотекой.

Р у м а т а. Сгорел? Или...

К о н д о р. Сожгли, конечно. Он сам чудом спасся, между прочим, он был большим приятелем Орловского...

Р у м а т а. Да, знаю. Орловский ведь переводил его на русский... «Как лист увядший, падает на душу...» Ну, хорошо. Значит, для начала «Серая Радость», Будах. Что еще?

К о н д о р. Оборудование для тебя спрятано в этой избе (показывает через плечо), в подвале. Там замаскирован сейф. В сейфе ты найдешь ранцевый птицелет, приемо-передатчик для прямой связи с Полярной базой, кое-какие мелочи... Да, там еще полевой синтезатор. Дает до полутора килограммов золота в час в отливках по двести граммов... (Усмехается.) Все на случай бегства, на случай сомнений, на случай бедности...

Р у м а т а. Понятно. Спасибо.

К о н д о р. Кстати, деньгами тебя снабдили?

Р у м а т а. Триста золотых.

К о н д о р. Этого для начала хватит. А потом свяжешься с ювелиром одним, с ним покойник Орловский...

Р у м а т а. Да, я знаю. Отец Гаук, улица Молочников.

К о н д о р. Все-то ты знаешь... Ладно. Еще я хочу предупредить тебя. Мир, с которым ты войдешь в соприкосновение уже завтра утром, он потребует от тебя предельного напряжения совести. Мир нормального средневекового зверства... Да, да, тебе об этом рассказывали, тебя инструктировали, тебе показывали фильмографии, но это все не то... Подожди, пока впервые втянешь носом запах горелого мяса...

Р у м а т а. Не беспокойтесь, Александр Васильевич. Я выдержу.

К о н д о р. Если бы я хоть несколько первых недель мог быть рядом с тобой ежеминутно, с утра и до вечера... (Машет рукой.) Мы здесь поняли кое-что такое, чего у нас в Институте на Земле никак не могут понять. Нас готовили так, чтобы мы не сорвались, выдержали. Но ведь выдерживать-то тоже нельзя, Антон. Если когда-либо поймешь, что способен выдержать здесь всё, беги тогда отсюда без памяти. Это будет значить, что ты прочно вошел в роль. Что ты уже не коммунар, а благородный подонок барон Румата. Бойся войти в роль! В каждом из нас здесь благородный подонок борется с коммунаром. И всё вокруг помогает подонку, а коммунар — один-одинешенек, до Земли тысяча лет и тысяча парсеков...

Пауза. Румата внимательно смотрит на Кондора, Пилот, напротив, отвернулся от них.

Р у м а т а. Но это же азбука, Александр Васильевич. Все мы отлично понимаем, что мы историки, а не физики. И что мы здесь находимся вовсе не для того, чтобы утолять наше чувство справедливости...

К о н д о р. Да... да... (Глубоко вздыхает.) Я здесь, голубчик, пятнадцать лет. Я уж и сны про Землю видеть перестал. Как-то, роясь в бумагах, нашел фотографию одной женщины, долго соображал, кто это такая... А это дочь была, мать вот этой... (Прижимает ладонь к груди, куда, очевидно, спрятал полученное письмо.)

Р у м а т а. А ведь вам отдохнуть надо, Александр Васильевич.

К о н д о р (резко выпрямляется). Подожду, подожду еще отдыхать... (Встает. Румата и Пилот тоже вскакивают.) Да, все ЭТО  лишнее. Пора. Итак, твое дело — наблюдение, изучение, в лучшем случае — спасение деятелей культуры и культурных ценностей... Впрочем, ты это, конечно, знаешь.

Р у м а т а. Знаю.

К о н д о р. Ты все знаешь. Но вот что ты мог знать, но забыть. Все мы разведчики. И все дорогое, что у нас есть, должно быть либо далеко на Земле, либо внутри нас. Чтобы его нельзя было отобрать у нас в качестве заложника.

Он резким движением нахлобучивает шляпу. Румата склоняется перед ним в церемонном поклоне.

АКТ ПЕРВЫЙ 

 КАРТИНА ПЕРВАЯ

По авансцене перед закрытым занавесом под грохот барабана маршируют серые штурмовики — серые рубахи до колен, серые штаны, черные сапоги, на правом плече топор. Последние два штурмовика волокут на веревке связанного избитого человека в партикулярном.

За занавесом шумит толпа, слышны крики:

— Братья! Вот они, защитники!Разве эти допустят? Да ни в жисть!

— А мой-то! На правом фланге! Вчера еще его порол!

— Да, братья, это вам не смутное время!Прочность престола, спокойствие! Ура, серые роты!

— Ура, дон Рэба! Слава доброму герцогу нашему!

— Мужичье — в кровь!

— Баронов — на фонарь!

— Грамотеев — на кол!

— Ура, орел наш дон Рэба!

Штурмовики проходят, шум стихает, занавес раздвигается.

Харчевая зальца в нижнем этаже постоялого двора «Серая Радость». Тяжелая стойка, за нею полки с глиняными бутылками и бочонкообразными кружками. На переднем плане — тяжелые столы и тяжелые скамьи. За стойкой — Х о з я и н, толстый, красный, в кожаной безрукавке, он неторопливо беседует с Т о р г о в ц е м, который сидит за ближайшим к нему столом над кружкой пива. Кира, дочь Хозяина, хорошенькая, в белом передничке, вытирает столы тряпкой.

Т о р г о в е ц. Конечно, порядку нынче против прежнего больше стало. Хоть герцог у нас еще малолетка, зато канцлер при нем — всем канцлерам канцлер. Орел, одним словом. Опять же хлеб подешевел, а на сукно, скажем, или там на оружие цены растут... А все-таки... (Крутит головой и припадает к кружке.)

X о з я и н. А вы их, почтеннейший, не жалейте. Они сами себе на уме. Выдумают, надо же!.. Мир круглый! Да по мне хоть квадратный, а умов не мути!.. Не-ет, много от грамотеев этих гноя идет, почтеннейший. Не в деньгах, мол, счастье, мужик, мол, тоже человек, дальше — больше, оскорбительные стишки, а там и до бунта недалеко...

Т о р г о в е ц. Да разве я что говорю? Я говорю только, не надо бы так жестоко. Все-таки человек, живое дыхание... Ну грешен — так накажите, поучите, а зачем вот так-то — сапогами да по лицу, да под ребра, а он как зайдется криком, а кровища кругом во все стороны...

Х о з я и н. Вы, почтеннейший, главное, не сомневайтесь. Раз власти поступают — значит, знают, что делают. Орел наш дон Рэба...

Слева быстрыми шагами входит штурмовик в серой рубахе, рукава засучены, руки до локтей забрызганы в чем-то черном. Это — А б а, брат Киры и сын Хозяина. Швырнув топор в угол, он подходит к стойке.

А б а. Налейте-ка пивка, папаша, в глотке пересохло... (Залпом выпивает кружку.) Уф-ф... Там во двор благородный какой-то заехал, пошли бы встретили... (Хозяин торопливо выходит. Аба поворачивается к Кире.) Эй, рыжая, поди слей мне воды, руки помыть...

К и р а. Сейчас...

А б а. Не сейчас, а иди, когда тебе говорят!

К и р а (оглядываясь на него, прижимает кулачки к груди). Ой, Аба, в чем это у тебя руки-то?

А б а. В чем, в чем... В чем надо, в том и руки... Ну чего стоил*», вытаращилась? Идем!

Они скрываются в помещении за стойкой. Входит Румата, за ним Хозяин с его ковровым мешком.

Р у м а т а. Чтобы помещение было самое лучшее, достопочтенный. Белье чистое, полотняное...

Х о з я и н. Все будет сделано, благородный дон...

Румата останавливается посередине зальца, оглядывается. Торговец приподнимается, кланяется. Румата небрежно кивает.

Р у м а т а. На завтрак подашь... Что у тебя есть?

Х о з я и н. Собачьи уши, отжатые в уксусе... Тушеный крокодил в болотных травках...

Р у м а т а. Гм... Смотри мне, промашек не потерплю!

X о з я и н. Не будет промашек, благородный дон... Я же понимаю... Завтрак прикажете сюда подать?

Румата опять оглядывается.