благоприятные условия для наблюдения и психологического анализа над самыми
разнообразными по своему характеру людьми, с которыми ему привелось жить
так долго одной жизнью. Можно сказать, что пребывание в "мертвом доме"
сделало из талантливого Достоевского великого писателя-психолога.
Но не легко достался ему этот способ развития своих природных
дарований. Болезненность осталась у него на всю жизнь. Тяжело было видеть его
в припадках падучей болезни, повторявшихся в то время не только периодически, 146
но даже довольно часто. Да и материальное положение его было самое тяжелое, и, вступая в семейную жизнь, он должен был готовиться на всякие лишения и, можно сказать, на тяжелую борьбу за существование.
Я был счастлив тем, что мне первому привелось путем живого слова
ободрить его своим глубоким убеждением, что в "Записках из Мертвого дома" он
уже имеет такой капитал, который обеспечит его от тяжкой нужды, а что все
остальное придет очень скоро само собой. Оживленный надеждой на лучшее
будущее, Достоевский поехал в Кузнецк и через неделю возвратился ко мне с
молодой женой и пасынком в самом лучшем настроении духа и, прогостив у меня
еще две недели, уехал в Семипалатинск. <...>
Выехал я из Омска 21 апреля <1857 года> вечером на почтовых. <...> 26 апреля к вечеру я уже доехал до Семипалатинска на колесах. В
Семипалатинске я увидел Достоевского в самом лучшем настроении: надежды на
полную амнистию и возвращение ему гражданских прав были уже несомненны; тяготила его еще только необеспеченность его материального положения.
Д. Д. АХШАРУМОВ
Дмитрий Дмитриевич Ахшарумов (1823-1910) - петрашевец, член кружка
Кашкина, последователь Фурье. Пятницы Петрашевского стал посещать с весны
1848 года. 7 апреля 1849 года произнес яркую речь на обеде петрашевцев в память
Фурье. Основной ее тезис: "Так как порядок установленный противоречит
главному, основному назначенью человеческой жизни <...>, то он непременно
рано или поздно прекратится и вместо него будет новый - новый, новый и новый
<...>. И рухнет и развалится все это дряхлое, громадное, вековое здание, и многих
задавит оно при разрушенье и из нас, но жизнь оживет, и люди будут жить богато, раздольно и весело!" (Дело петрашевцев, III, 110).
На первой странице "Записной книжки" 1848 года, взятой у Ахшарумова
во время ареста, имеется запись, представляющая, вероятно, перечень предметов, о которых нужно писать: "О невозможности улучшения человечества до сего
принятыми средствами - религиею и ею предписываемыми правилами,
проповедями священников, устройством суда и законов - и о крайней
необходимости изменить все, переделать во всех основаниях общество - всю
нашу глупую, бестолковую и пустую жизнь. О уничтожении семейной жизни в
таком виде, как она теперь, удаленном, отчуждающем себя от всех прочих
людей", "труда в таком виде, как он теперь, или взаимного пожирания",
"собственности", "государства никуда не годного с его министрами и царями и их
вечной безрассудной бесполезной политикой", "законов, войны, войска", "городов
и столиц, в которых люди тяготятся и не перестают страдать и проводят жизнь в
одних мученьях и умирают в отвратительных болезнях" (Дело петрашевцев, III, 89-90),
Эти взгляды Ахшарумова характерны вообще для членов кружка
Кашкина; Ханыкова, И. М. Дебу и других студентов университета, которые под
147
влиянием лекций профессора Порошина стали заниматься экономическими и
общественными вопросами, изучали сочинения Луи Блана, Фурье, Прудона,
книгу Л, Штейна о социализме во Франции. По свидетельству следственной
комиссии, в кружке Кашкина было "гораздо более стройности и единомыслия, чем в кружке Петрашевского". Некоторые из его членов е беззаветным
энтузиазмом "предались социальным утопиям в смысле науки; некоторые желали
применить их к быту России, другие же помышляли уже и о возможно скорейшем
приведении их в действие" и читали на собраниях речи, далеко опередившие все
речи и все разговоры на собраниях у Петрашевского ("Петрашевцы". Сб.
материалов под ред. П. Г. Щеголева. т. Ill, М.-Л.. 1928, стр. 9, 282).
23 апреля 1849 года Ахшарумов был арестован, осужден и вместе с
другими петрашевцами приговорен к смертной казни, замененной арестантскими
ротами и ссылкой. По возвращении из ссылки окончил Медико-хирургическую
академию, стал доктором медицины, занимался научно-врачебной деятельностью
на Украине.
ИЗ КНИГИ "ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ (1849-1851 гг.)"
Декабрь месяц был совершенно бесцветен и не был прерываем никакими
новыми освежающими или отягчающими впечатлениями. Все выгоды, какие
можно было извлечь из новой местности моего помещения, были уже исчерпаны
мною, более нельзя было выдумать, и оставалось ожидать пришествия чего-либо
снаружи, извне в мою тюремную гробницу, где я пропадал с тоски и терял, казалось мне, мои последние жизненные силы. И теперь, когда я вспоминаю это
ужасное мое положение, и теперь, по прошествии стольких лет, кажется мне, что
без тяжелого повреждения или увечья на всю жизнь в моем "мозговом органе я не
мог бы долее выносить одиночного заключения, а между тем известно же, что
многие и прежде и после меня выносили еще и дольшие таковые же.
Переносчивость у людей, конечно, различна; вообще здоровый человек живуч, и
жизнь нас убеждает нередко, что мы на самом деле можем перенести гораздо
более, чем полагаем. Сидение мое перешло уже на восьмой месяц, томление и
упадок духа были чрезвычайные, занятия не шли вовсе, я не мог более оживлять
себя ничем; перестал говорить сам с собою, как-то машинально двигался по
комнате или лежал на кровати в апатии. По временам являлись приступы тоски
невыносимые, и чаще и дольше прежнего сидел я на полу. Сон был тревожный, сновидения все в том же печальном кругу и с кошмарами. Так дожито было до 22
декабря 1849 года. В этот день, как во все прочие дни, проведя ночь беспокойно, до света, часов в шесть, я поднялся с постели и, по установившемуся уже давно
разумному обычаю, инстинктивно направился к окну, стал на подоконник,
отворил фортку, дышал свежим воздухом, а вместе с тем и воспринимал
впечатления погоды нового дня. И в этот день я был в таком же упадке духа, как и
во все прочие дни.
Было еще темно, на колокольне Петропавловского собора прозвучали
переливы колоколов и за ними бой часов, возвестивший половину седьмого.
148
Вскоре разглядел я, что земля покрыта была новым выпавшим снегом.
Послышались какие-то голоса, и сторожа, казалось, чем-то были озабочены.
Заметив что-то новое, я дольше остался на окне и все более замечал какое-то
происходящее необыкновенное движение туда и сюда и разговоры спешивших
крепостных служителей. Между тем рассветало все более, и хождение, и
озабоченность крепостного начальства обозначались все явственнее. Это
продолжалось с час времени. При виде такого небывалого еще никогда явления в
крепости, несмотря на упадок духа, я вдруг оживился, и любопытство и внимание
ко всему происходившему возрастали с каждой минутой. Вдруг вижу, из-за
собора выезжают кареты - одна, две, три... и все едут, и едут, без конца, и
устанавливаются вблизи белого дома и за собором. Потом глазам моим предстало
еще новое зрелище: выезжал многочисленный отряд конницы, эскадроны
жандармов следовали один за другим и устанавливались около карет... Что бы это