ды» и сделал из этого убеждения решительные выводы.

Но сделать их было не просто и не легко. Для этого Блоку

нужно было переоценить и отвергнуть многое из того, чему он

на первых порах поверил. И прежде всего — собственное «дека­

дентство», которое притягивало его своими соблазнами и которое

он научился ненавидеть. «Поскольку все это во мне самом — я

ненавижу себя и преследую жизненно и печатно сам себя...

отряхаю клоки ночи с себя, по существу светлого», — писал он

Андрею Белому (VIII, 209).

Общее поветрие декадентской «одержимости» коснулось и

Блока, не могло не коснуться. Здесь нельзя не сказать о том,

что по самому своему психическому складу он был недостаточ­

но защищен от натиска враждебных ему (по существу его нрав­

ственных взглядов) «темных», «ночных» воздействий.

Из воспоминаний жены поэта, Любови Дмитриевны, и дру­

гих хорошо знавших его людей известно о крайней нервозности

Блока, о резкой переменчивости его настроений, о нередко

овладевавших им приступах глухой тоски, надрыва, отчаянья.

1 «Эпопея» (Берлин), 1922, № 3, с. 254.

9

У поэта была тяжелая наследственность, и она сказалась в его

психике.

Люди, составлявшие тесное окружение Блока, в большинст­

ве не только не помогали развеивать наплывавшее на него ма­

рево тоски и отчаянья, но, напротив, еще больше сгущали

атмосферу. Мать Блока (самый близкий и дорогой ему человек),

тетка (М. А. Бекетова) и те, кого он считал своими «действи­

тельными друзьями», — Евгений Иванов, В. Пяст, В. Зоргенфрей, —

все это люди с более или менее нарушенной психикой, особен­

но болезненно переживавшие (каждый по-своему) состояние

«одержимости».

Чего стоит в этом смысле хотя бы переданный в воспоми­

наниях В. Пяста его первый разговор с Блоком — об «экстазах»

как «выхождении из чувственного мира». Недаром даже мать

Блока, существо более чем нервозное, считала, что Пяст «убий­

ственно влиял» на него своим «мраком».

Сам Блок отчетливо видел душевное неблагополучие своей

среды: «...все ближайшие люди на границе безумия, как-то боль­

ны и расшатаны» (VII, 142).

Ценой больших усилий, не без отступлений и потерь, Блок

высвобождался из плена нервной, утомительной, ненатуральной

жизни. Обобщая, конечно, свой личный опыт, он размышлял о

том, что когда люди, «долго пребывавшие в одиночестве», выхо­

дят в широко распахнутый общечеловеческий мир, они, чтобы

устоять в «буре жизни» (Блок подчеркивает: « русской жизни»),

должны обрести в себе «большие нравственные силы» (VII, 117).

В обретении нравственных сил и заключался пафос идейно-

литературных исканий зрелого Блока.

Решительный перелом в его настроениях, взглядах, убежде­

ниях обозначился в 1907—1908 годах. Сильным толчком к пере­

оценке старых ценностей послужила первая русская револю­

ция — страстный отклик на ее победы и трагическое пережива­

ние ее поражения.

То борение души за «право на жизнь», о котором Блок го­

ворил в связи с первыми своими книгами и которое до поры

до времени протекало подспудно, теперь вырвалось наружу

с громадной и совершенно неожиданной для окружающих силой.

Вот тут-то особенно громко и заговорил в нем «голос крови».

Им всецело овладело «сознанье страшное обмана всех прежних

малых дум и вер». Он пришел к убеждению, что думать и го­

ворить следует «только о великом».

Он и заговорил — о самом большом, насущном и неотврати­

мом. О России, о приобщении к народной душе, о побежденной

и снова набирающей силу революции, о судьбе несчастного,

10

обездоленного и униженного человека, о гражданском долге и

общественной ответственности русского писателя.

Поразительны энергия его мысли и прямота высказываний.

«Ведь тема моя, я знаю теперь это твердо, без всяких со­

мнений — живая, реальная тема... Все мы, живые, так или иначе

к пей же придем... Откроем с е р д ц е , — исполнит его восторгом,

новыми надеждами, новыми силами, опять научит свергнуть про¬

клятое «татарское» иго сомнений, противоречий, отчаянья, само¬

убийственной тоски, «декадентской иронии» и пр. и пр., все то

иго, которые мы, «нынешние», в полной мере несем. Не откроем

сердца — погибнем... В таком виде стоит передо мной моя тема,

тема о России (вопрос об интеллигенции и народе, в частности).

Этой теме я сознательно и бесповоротно посвящаю жизнь...

Ведь здесь — жизнь или смерть, счастье или погибель» (VIII,

265).

«Современная русская государственная машина есть, конечно,

гнусная, слюнявая, вонючая старость... Революция русская в ее

лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица... Если

есть чем жить, то только этим. И если где такая Россия «му¬

жает», то уж к о н е ч н о , — только в сердце русской революции в

самом широком смысле, включая сюда русскую литературу,

науку и философию, молодого мужика, сдержанно раздумываю¬

щего думу «все об одном», и юного революционера с сияющий

правдой лицом, и все вообще непокладливое, сдержанное, грозо­

вое, пресыщенное электричеством. С этой грозой никакой громо­

отвод не сладит» (VIII, 277).

«Народ собирает по капле жизненные соки для того, чтобы

произвести из среды своей всякого, даже некрупного писателя...»

Писатель — должник народа. Он обязан передать людям то, что

нужно им, как воздух и хлеб, более того — «должен отдать им

всю душу свою, и это касается особенно русского писателя» — по­

тому что «нигде не жизненна литература так, как в России, и

нигде слово не претворяется в жизнь, не становится хлебом или

камнем так, как у нас» (V, 246—247).

«В сознании долга, великой ответственности и связи с наро­

дом и обществом, которое произвело его, художник находит силу

ритмически идти единственно необходимым путем» (V, 238).

Вот как он заговорил!

Верность великим заветам русской мысли и культуры, их жи­

вотворным традициям, неотступная дума о России и ее будущем,

трагическое переживание ее невыносимого настоящего с диким и

варварским режимом прогнившего самодержавия, бесчеловечной

властью капитала, бездуховной пошлостью буржуазного быта, бес­

стыдным нигилизмом декадентства — все это интегрируется в чет-

11

кой формуле, коротко и ясно выражающей выношенное в самом

сердце убеждение Блока: «Современная жизнь есть кощунство пе­

ред искусством, современное искусство — кощунство перед жизнью» 1.

Такова была богатая, благодатная почва, на которой высоко

поднялась великая поэзия Александра Блока.

Только на такой почве и могла сложиться феноменальная

судьба поэта.

Она уводила Блока прочь от его первоначального литератур¬

ного окружения. Уже в январе 1908 года он сообщает матери:

«Я должен установить свою позицию и свою разлуку с декаден­

тами...» (VIII, 224).

Во всех откровенных признаниях Блока с особенной настой¬

чивостью и последовательностью звучит мысль о том, что он,

Александр Блок, существует в литературе сам по себе, в оди­

ночку проходит сужденный ему путь, один несет ответственность

за свое дело, неизменно следует правилу «оставаться самим

собой». И ни с кем не собирается делиться своим сокро­

венным.

Вот всего лишь несколько тому свидетельств, но как они

красноречивы!

«Вы хотели и хотите знать мою моральную, философскую,

религиозную физиономию. Я не умею, фактически не могу от­

крыть Вам ее без связи с событиями моей жизни, с моими пе¬