СЕРИЯ
ЛИТЕРАТУРНЫХ
МЕМУАРОВ
П о д о б щ е й р е д а к ц и е й
В . Э . В А Ц У Р О
Н. К. Г Е Я
С. А. М А К А Ш И Н А
А. С. М Я С Н И К О В А
В . Н . О Р Л О В А
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1980
А Л Е К С А Н Д Р
Б Л О К
В ВОСПОМИНАНИЯХ
СОВРЕМЕННИКОВ
В ДВУХ ТОМАХ
ТОМ
ПЕРВЫЙ
МОСКВА
«ХУДОЖЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА»
1980
8P1
Б70
Вступительная статья, составление,
подготовка текста и комментарии
ВЛ. ОРЛОВА
Оформление художника
В. МАКСИНА
Состав, статья, комментарии,
Б
50-80 4702010200
издательство «Художественная
литература», 1980 г.
БЛОК ВО ВСЕЙ ЦЕЛЬНОСТИ, ОРГАНИЧ
НОСТИ СВОЕГО ВНУТРЕННЕГО ПУТИ, СА
МОЙ СВОЕЙ ЛИЧНОСТЬЮ, СВОИМ ОТНОШЕ
НИЕМ К ДЕЛУ ПИСАТЕЛЯ И КО ВСЯКОМУ
ДЕЛУ, ОТНОШЕНИЕМ К ЛЮДЯМ, ВПЛОТЬ
ДО ОБРАЩЕНИЯ С НИМИ, САМОЙ МАНЕРОЙ
ДЕРЖАТЬСЯ, САМОЙ ВНЕШНОСТЬЮ СВО
ЕЙ — ВСЕМ ЭТИМ ВМЕСТЕ ПОУЧИТЕ
ЛЕН...
Юрий Верховский
АЛЕКСАНДР БЛОК В ПАМЯТИ СОВРЕМЕННИКОВ
1. ПОЧВА И СУДЬБА
Решительно ни у кого из русских писателей начала
XX века не было таких прочных жизненно-биографических корней
в глубинных пластах национальной культуры, как у Блока.
Даже родиться ему довелось в доме, принадлежащем Петер
бургскому университету, где самые стены как бы излучают свет
русского просвещения. А приняла его на руки прабабка, в мо
лодости тесно связанная со многими из близких друзей Пушки
на. И оба эти в общем-то случайные обстоятельства в отноше
нии Блока приобретают значение поистине символическое.
С младенчества дышал он атмосферой живого культурного
предания. Окружение его родных — Бекетовых и К а р е л и н ы х , —
это Баратынские, Тютчевы, Аксаковы, Коваленские, Рачинские,
Соловьевы — наследственная, можно сказать «столбовая», интел
лигенция России.
Гоголь, Аполлон Григорьев, Некрасов, Григорович, Турге
нев, Полонский были в семье Бекетовых, воспитавшей Блока,
не только почитаемыми писателями, но и добрыми знакомыми.
Всю жизнь у Блока в кабинете стоял старинный диван, на
котором сиживали Достоевский и Щедрин.
В семье царил культ науки, литературы и искусства, господ¬
ствовали высокие представления об их ценностях, идеалах и
традициях. Здесь все не покладая рук трудились во славу и на
благо русской культуры, русского просвещения.
Дед — крупнейший ученый, «отец русской ботаники», актив
нейший общественный деятель, гуманист и либерал, профессор
и ректор Петербургского университета. Бабка — неутомимая,
широко известная переводчица, женщина обширного и ориги
нального ума. Старшая тетка в свое время обратила на себя
внимание как одаренный поэт и прозаик. Младшая — постоянно
что-то писала, компилировала, переводила.
7
Кровную связь свою с воспитавшей его средой Блок всегда,
с юношеских лет, ощущал с особенной остротою. А в зрелые
годы нашел в ней прочную опору для своих духовных, идей
ных, литературных исканий: «Чем более пробуждается во мне
сознание себя как части... родного целого, как «гражданина своей
родины», тем громче говорит во мне кровь» 1.
На какое-то время «голос крови» был заглушен иными идей
но-художественными воздействиями. Но это продолжалось не
долго.
Давно уже стало очевидным, что творчество Блока не укла
дывается в рамки русского символизма как художественного ми
ровоззрения и литературной школы, что к вершинам своего
творчества он пришел не в силу своей причастности к символиз
му, но вопреки ей.
И при всем том нет у нас оснований полностью элимини
ровать Блока от русского символизма, поскольку как поэт он сло
жился в лоне этого течения, дышал его воздухом, был связан
с ним на протяжении достаточно длительного отрезка своего ли
тературного пути.
Суть дела в природе этой связи, в тех противоречиях, кото
рые в ней обнаружились.
В Блоке были заложены как громадная сила отталкивания
от того мира, в котором ему суждено было начинать, так и му
чительное ощущение своей зависимости от него. В этом состоя
ла диалектика связи Блока с символизмом, — она изнутри взры
вала пленившую молодого поэта метафизику.
Лидеры и теоретики русского символизма (за исключением
разве одного В. Брюсова) меньше всего склонны были рассмат
ривать его только как литературную школу и даже шире того —
как художественное направление. Нет, они видели в символизме
путь к «творчеству жизни», жадно стремились обрести в нем
некую целостность, полное слияние жизни, религии и искусства,
и тем самым — гармоническое разрешение реальных противоре
чий действительности, которые они ощущали хотя и в мистифи
цированной форме, но по-своему остро.
«Собственно символизм никогда не был школой искусства, —
утверждал Андрей Б е л ы й , — а был он тенденцией к новому ми
роощущению, преломляющему по-своему и искусство... А новые
формы искусства рассматривали мы не как смену одних только
форм, а как отчетливый знак изменения внутреннего восприятия
1 А л е к с а н д р Б л о к . Собр. соч. в 8-ми томах. М.—Л., 1960—
1963. Том 8, с. 274. В дальнейшем ссылки на это издание даны в
тексте (римская цифра обозначает том, арабская — страницу).
8
мира» 1. Андрей Белый собирался даже написать целую книгу
о символизме как особом типе сознания и новом этапе культу¬
ры, обозначивших «духовную революцию в мире», и хотел
назвать эту книгу: «Символизм как жест жизни».
Такая широта подхода к искусству оказалась приманчивой
для юного Блока. И прошло не мало времени, прежде чем,
умудренный опытом не придуманной, а действительной жизни,
он очень верно и глубоко вскрыл всю иллюзорность подобных
стремлений, поставив над ними точный исторический знак:
мысль, разбуженная от химерического сна «сильными толчками
извне», уже не могла удовлетвориться «слиянием всего воедино»,
что казалось возможным и даже легким «в истинном мистиче
ском сумраке годов, предшествовавших первой революции, а
также — в неистинном мистическом похмелье, которое наступило
вслед за нею» (III, 296).
Мощное движение русской жизни в начале XX века захва
тило и Блока. Бурный ветер времени, идущее со всех сторон
брожение, явные симптомы кризиса и разлома старой культуры,
стремительный водоворот событий — все это нахлынуло на Бло
ка, ворвалось в его внутренний мир, создало музыку, краски,
атмосферу его тревожной поэзии.
В том-то и сказалось душевное величие Блока, что он су
мел достаточно быстро убедиться в лживости всякого рода мифо
логических преображений «грубой жизни» в «сладостные леген