Исправник Колобасов.

№ 1297 от 3 мая 1906 г.».

Вот так — спокойно, чисто протокольно и на уровне не выше станового пристава. Но важно заметить, что исправник Колобасов в своём похоронном рапорте обращается к, «Вашему превосходительству». К кому именно — непонятно, но скорей всего всё же к Рачковскому, поскольку именно он по службе занимался Гапоном и его должно интересовать всё с ним связанное.

Так или иначе, никаких эмоции или деловых распоря-жений эти документы не вызвали, на них одна и та же размашистая надпись: «В архив». Но не забудем, что эти документы поступили в охранку спустя месяц после смерти Гапона, когда Рачковский о его конце узнал уже почти всё. А тогда, месяц назад, эмоции были, во всяком случае, у Рачковского. Были и распоряжения…

Об исчезновении Гапона он узнал 1 апреля. Заявление об этом сделала жена Гапона в полицейский участок по месту своего жительства (правда, позже выяснится, что это была не жена, а возлюбленная). Но так как Гапон был фигурой весьма известной, заявление попало в «свод происшествий» особой важности.

1 апреля в кабинет Рачковского зашёл его заместитель полковник Герасимов. Положив перед ним на стол «свод происшествий», он, смеясь, ткнул пальцем в строку об исчезновении Гапона:

— Имеете неплохую первоапрельскую шуточку, во всяком случае, хотелось бы иметь это в качестве шутки…

А Рачковскому было не до шуток. Как только Герасимов ушёл, он приказал своему сотруднику Михайлову лично проверить это происшествие.

Михайлов посетил заявительницу 2 апреля и доложил: «Г-жа Уздалева имеет основания для тревоги и предположения об исчезновении. Гапон уехал от неё 28-го марта утром, сказав, что хочет часок подышать весной, и напомнил ей, что вечером, как было между ними условлено, они вместе идут в гости. В тот день он домой не вернулся и его нет по сей день, на что у неё нет никаких объяснительных версий, кроме той, что его важные дела всегда отнимали у него очень много времени».

В тот же день всевидящий Герасимов сообщил Рачковскому, что его наружным наблюдением установлены 26 и 27 марта поездки эсера и друга Гапона Рутенберга по Финляндской дороге в Озерки, причём 26-го с возвращением в тот же день, 27-го — без возвращения. А 30 марта Рутенберг выехал в Гельсингфорс, имея при себе чемодан.

Далее следует телефонограмма Рачковского в Озерки местному уряднику Людорфу: «Срочно выяснить, имело ли место пребывание в Озерках священника Гапона 20, 27 и 28 марта с. г.».

Ответ Людорфа: «Пребывание Гапона в Озерках в указанные дни не установлено».

Рачковский сразу же связал исчезновение Гапона с Рутенбергом и его отъездом в Гельсингфорс. Спустя пять дней это получает первое, правда зыбкое, подтверждение: рабочий электростанции Кирилл Потанин в трактире Сыроватова, в своей компании, говорил, что ему откуда-то известно, что Гапона где-то под Петербургом судили рабочие и приговорили к смерти за связь с полицией. Эту версию Рачковский принял как весьма достоверную, и его тревожило, как бы она не растеклась по городу. Агенты и осведомители охранки подняты на ноги, особо те, которые раньше «опекали» гапоновское общество. Один из них доносил: «…разговоры об этом идут, но установить источник не удаётся». Агент, в чьём донесении сообщалось о разговоре в трактире Сыроватова, предлагал доставить на Фонтанку рабочего Потанина и допросить. Рачковский на это не пошёл — не надо поднимать пыль впереди пролётки. Однако пыль поднималась сама.

В газете «Новое время» появилась заметка под заглавием «Слух»: «По городу бродит слух об исчезновении или убийстве Георгия Гапона. Близкая Гапону г-жа Уздалева, проживающая в Териоках, факт исчезновения подтверждает, но допускает его поездку за границу, о которой он ей говорил. Категорически не отвергает она и возможность, убийства, так как врагов у Гапона, особенно последнее время, было много даже среди его недавних приверженцев. Конкретно указала на рабочего Петрова, который недавно выступил против Гапона даже публично в газете. Поговаривают и о возможной политической подоплёке убийства, если таковое действительно произошло».

Эта газетная заметка, что называется, подлила масла в огонь, и теперь в разговорах многие ссылались на газету, каждый трактовал заметку, как хотел. Рачковского тревожили рассуждения о политической подоплёке, в которых чаще всего фигурировала версия, что Гапон убит своими последователями за связь с полицией. Истинная судьба Гапона Рачковского не трогала, более того, он хотел поскорее получить подтверждение, что тот убит. И вскоре он такое подтверждение получит из Гельсингфорса от Азефа со ссылкой на находящегося там Рутенберга, который сам участвовал в суде и казни.

Вот когда Рачковский начинает уже серьёзную операцию по защите собственного мундира! Он же прекрасно знает, что провал его комбинации с вербовкой Рутенберга произошёл из-за Гапона, который попросту не справился с задачей, чего даже при беглом знании Гапона следовало ожидать. Знают это и те работники охранки, которым эта комбинация была известна, в первую очередь полковник Герасимов, который тоже встревожился и даже нашёл нужным напомнить Рачковскому, что он, Герасимов, в комбинации практически не участвовал. Рачковский ответил ему на это со злостью: «Корабль ещё не тонет, полковник, не торопитесь бежать». Но сам-то он был встревожен более Герасимова, ибо хорошо помнил о судьбе Зубатова, выброшенного на свалку как раз за грубые ошибки в использовании агентуры. А эта скандальная история с Гапоном может стать достоянием широкой гласности. За спиной у Рутенберга его партия эсеров, у которой есть все возможности распубликовать её в европейской печати. В этом смысле смерть Гапона обрадовала Рачковского — не стало главного свидетеля провала проводившейся им комбинации по вербовке Рутенберга. Но Рутенберг-то оставался за границей, где добраться до него было нелегко, почти невозможно, так как подключить для этого все силы и возможности охранки Рачковский не мог. Ведь даже его правая рука полковник Герасимов, который не раз присутствовал на его встречах с Гапоном, теперь от этого открещивался.

Рачковский придумал и разработал хитрейшую операцию против Рутенберга. Он использовал для неё давнего агента охранки, числившегося в журналистах, Манасевича-Мануйлова. Тому было поручено срочно выступить с серией статей, дискредитирующих эсеровскую партию, её боевую организацию, руководителей. Манасович получил искусно изготовленные в охранке документы, весьма похожие га подлинные. Он получил даже заголовок для серии статей — «Маски»: вот, полюбуйтесь на лидеров этой партии — один к одному безликие люди, способные на всё.

Рутенберг на первом плане. Он выставляется как активный член боевой организации, для которого главная цель в жизни — деньги. «Мне удалось, — говорилось в одной из статей серии, — получить подтверждение высокого официального лица, имени которого я не имею права назвать, что Рутенберг собирался за очень крупную сумму передать через Гапона охранке важные тайны боевой организации, членом которой он был. Торг об этом уже близился к концу, когда Рутенберг, почувствовав тревогу, решил от этой сделки отступить. Он вызвал Гапона в Озерки якобы для завершения торга и там его убил, устранив таким способом и своего дьявола-искусителя, и единственного возможного свидетеля против него на партийном суде за измену и предательство…»

Эту серию статей следует признать мастерски выполненной охранкой провокацией. Дело дошло до того, что Центральный комитет эсеровской партии выступил с ответом, который получился явно поспешным и плохо продуманным. В нём, как говорится, с порога отрицалось всё, о чём говорилось в статьях. А о Рутенберге в ответе было сказано только то, что он не был членом боевой организации и что, таким образом, партия не имела никаких сношений с Гапоном. И ни слова о связи Рутенберга с департаментом полиции: мол, ЦК об этом тоже ничего не знает и потому не может ничего сказать, а тем более нести за это ответственность. В общем, в то время как Рачковский в создавшейся ситуации тщательно продумывал каждый свой шаг, руководство эсеровской партии действовало опрометчиво и само ставило себя в двусмысленное положение. Не говоря уже о Рутенберге, которого они сами подталкивали в яму…