Он набрал было воздуха, чтобы продолжить свою лекцию, но вдруг схватился за автомат и прошипел:

— Прыгай в кусты!

Оба разведчика, опираясь на шесты, перемахнули придорожный нетронутый снег и бросились в кусты. Почему нужно было прыгать и что делать дальше — ни один из них не подумал. Остановились они метрах в десяти от дороги и, еще ничего не понимая, залегли за березами.

Издали донеслось тарахтение мотоцикла, и только после этого разведчики увидели, как легко перемахнул Дробот снежную целину и залег за кустами, не спеша выдвигая вперед автомат.

Мотоцикл сбавил ход. Немец в коляске торопливо чиркнул зажигалкой и прикурил. Дымок от сигареты облачком повис в морозном воздухе, но сейчас же закружился и исчез: водитель дал газ, и мотоцикл выехал на главную дорогу.

Все было удивительно просто и неправдоподобно обыденно: по дороге ехал немецкий мотоцикл с двумя вооруженными немцами. Он притормозил перед поворотом, и немец, вместо того чтобы осмотреться, почуять опасность, решил прикурить. Значит, он уверен, что ему никто и ничто не угрожает. Он даже не мыслил, что ему могут помешать ездить на мотоцикле и прикуривать. Выходит, он был хозяином.

Если бы Сашка не видел все это собственными глазами, он не поверил бы этой обыденности. Но он видел все, и чувства его раздвоились. Он как-то по-новому возненавидел немцев, вот так, хозяевами, ездивших по его земле. Это было как кровное оскорбление, как вызов, и Сашка внутренне принял его, отчего окружающее приблизилось, стало крупнее, а сам он — деятельней и проницательней.

По главной дороге время от времени проходили машины — легковые и грузовые. Прополз небольшой санный обоз. Закутанные в платки ездовые не то курили, не то просто дышали — над ними вились белые облачка.

Когда обоз проскрипел, густой, торжественный запах хвои перебил не менее густой, но празднично-домовитый запах свежего печеного хлеба. Под ложечкой засосало, рот наполнился приторной слюной. Сашка озлобленно скривился, сглотнул слюну и посмотрел на Прокофьева.

Прокофьев тоже смотрел на него. Губы у него пошерхнули и покрылись корочкой, взгляд был тусклым, а его круглое, с мягким расплывшимся носом лицо казалось неживым. «Замерз или… или так уж есть хочет», — мельком подумал Сашка и вздрогнул: в той стороне, куда уходила накатанная лесная дорога, неожиданно взревел мотор, оглушительно сдетонировал и заработал ровно, постепенно стихая, как бы растворяясь в лесной тиши. Дробот не шевельнулся. Он все так же смотрел на главную дорогу, иногда осторожно подтягивая то одну, то другую ногу — они, видимо, затекли и замерзли.

После полудня с главной дороги донеслось мотоциклетное стрекотание, и все трое, словно ожидая встретить знакомых, с интересом уставились на поворот. И действительно, из-за поворота выскочил уже знакомый мотоцикл с коляской, швырнул задним колесом веерок снега и помчался дальше. Шум его мотора долго не затихал, потом вдруг резко усилился и исчез.

— Та-ак, — удовлетворенно протянул Дробот и поднялся на ноги. — Полдела сделано. Пошли, ребята.

Он впервые назвал своих подчиненных ребятами, и они отметили это, смекнув, что за часы лежания произошло нечто такое, что обрадовало сержанта. Что могло радовать людей, которые находились в тылу врага, они еще не понимали.

Они тоже поднялись и, пропустив вперед сержанта, пошли след в след.

В лесу, под елочным шатром, Дробот приказал развернуть рацию и, когда Сашка вошел в связь, отмечая, что, видимо, на него работает специальная рация, передал: «Подтверждаю без третьих. Квадрат…»

— Вот теперь можно порубать, — весело сказал Дробот и улыбнулся.

Улыбка была ясной, белозубой, злые зеленоватые глаза прятались за веками, и потому скуластое лицо казалось очень добрым и слегка лукавым.

Они грызли пшенный концентрат с кусками промерзшего сала, заедая его чистым и потому как бы сладковатым снегом. А потом ели просто снег с сахаром.

Еда согрела, захотелось спать. Дробот посмотрел на Прокофьева, хотел было сказать ему что-то, но осекся. То необычное, неживое, что заметил в его лице Сиренко, поразило и Дробота. Он нахмурился и отрывисто приказал:

— Сиренко, станьте в караул. Через полтора часа разбудите меня.

Свернулся калачиком подле Прокофьева, еще раз заглянул ему в лицо, повернулся и тотчас же засопел.

Прокофьев тоже смежил глаза. Лицо у него было необычным — страдальческим и мстительно-неживым. Сашка вздохнул и стал слушать.

Когда в лесу засумерничало, он явственно услышал вороний крик, посмотрел вверх и успел увидеть, как крохотный кусочек серого низкого неба пересекла темная, неторопливая тень. Сашка проворчал:

— Появились… черти, — и стал будить сержанта.

Дробот вскочил сразу и, казалось, еще не открыв глаз, уже успел оглядеться.

— Докладывай, — сказал он, рукавом утирая сладкую зоревую слюнку.

Докладывать, собственно, было нечего, и Сашка скорее для смеха, чем всерьез, буркнул:

— Пролетели две вороны. Высота… не определил. А полетели — вон туда… на северо-запад.

Дробот внимательно посмотрел на Сашку и, повернувшись в ту сторону, куда указал Сашка, достал компас и карту.

— Это очень, очень важно, — проговорил он, оглядываясь на Прокофьева. Затем жестом пригласил Сашку присесть и горячо зашептал: — Ты заметил, что повозки с хлебом шли с северо-запада и мотоциклисты сворачивали туда же? Прикинем, кто там стоит? По-моему, самое главное — штаб, тылы и наверняка второй эшелон пехоты. И танки там же: ближе к начальству. Под рукой у него. Понял? — И так как Сашка понимал не все, Дробот весело посоветовал: — Думай, Сашок, думай. Главное в нашем деле — видеть и думать.

Сумерки сгущались, и Дробот приказал включить рацию. Он произнес несколько фраз — никому не понятных и не ясных:

— Севера нет. Пятый и шестой. Миша и Женя нашлись.

А потом, заглядывая в карту, сообщил несколько цифр.

Сиренко ни о чем не спрашивал. Он добросовестно передал сообщение, получил от адресата «расписку» и стал свертывать рацию. Дробот смотрел в карту. Прокофьев все еще сладко посапывал, и, поглядывая на него искоса, сержант подтолкнул Сашку:

— Слушай внимательно, ага. «Север»— это танки. Мы их пока не обнаружили. Вот тебе: «Севера нет». «Пятый и шестой» — квадраты. Гляди, — Дробот показал по карте условные квадраты. — Запомни их как следует. «Миша» и «Женя» — это бронетранспортеры и мотопехота: проверили по следам, шуму моторов, мотоциклистам. Теперь запоминай условные обозначения.

И стал диктовать на память смешные, необычные наименования различных родов войск и вооружения. «Книгами» назывались пехотинцы, но «библиотекой» обозначались минометные батареи.

Сашка послушно повторял тайный код, известный только Дроботу да офицеру штаба, которому Сашка передавал радиограммы. Даже радист, что выдавал «расписку» о приеме Сашкиных радиограмм, и тот не знал, что обозначают таинственные «Миша» и «Женя».

Вспоминая командный пункт, неизвестные стороны штабной работы, Сашка сознавал, что ему доверяет Дробот, и, еще не понимая, зачем он делал это, проникался ко всему, что происходило, все большим и большим уважением. В его руки переходила не мнимая, выдуманная тайна, а подлинная, живая, от которой, по-видимому, зависело очень многое — может быть, жизнь людей, может быть, успех дела. Того огромного дела, которому Сашка отдал всего себя. Но как влияла передаваемая ему тайна на ход этого, лично Сашкиного и общего для всего народа, огромного дела — он еще не знал.

А Дробот, буравя его своими косопрорезанными и сейчас пронзительно-темными глазами, раскрыл перед ним и это, последнее. Самое тайное из всего тайного, что несли с собой разведчики:

— Понимаешь, наши должны начать наступление. Мы знаем, что противник подтянул резервы, а вот куда — точно еще не известно. Вот мы и разыскиваем эти резервы. Если они здесь, в этих районах-квадратах, значит, наступление начнется быстро, и тогда немцам, даже если они и заметят нас, будет не до нас. Если резервы в другом месте, мы вернемся назад, а наши начнут наступать в другом районе. Теперь сам подумай, что будет, если резервы будут как раз там, где наши начнут наступление?