Важным моментом в формировании характера Рихарда Вагнера оказалась ранняя смерть его отца; отчим же, который был актером и писателем, сумел привить юноше с развитым воображением любовь к музыке и театру. В становлении этой одухотворенной, порывистой натуры с неослабевающей потребностью творить невозможно переоценить роль раннего прикосновения к музыке и искусству. Благодаря отчиму и его богемно-возвышенному окружению Рихард оказался насквозь пропитанным музыкой Бетховена, он самозабвенно полюбил оперы Вебера, вхожего в их дом. Биографы композитора уверены, что именно Вебер оказал неизгладимое влияние на формирование взглядов молодого человека, наметив цель, к которой стоит устремиться. В пятнадцать лет Рихард уже сочинил первую трагедию. Говорят, чашу его тонкого восприятия переполнило услышанное и увиденное – исполнение музыки Бетховена оркестром Гевандхауза, после чего юноша твердо решил стать композитором. Но, пожалуй, главное, что он вынес из юношеского периода, – это понимание необходимости разностороннего развития собственной личности, в отношении к которой он уже тогда начал испытывать чувство обожания и неестественной эгоцентрической восторженности. С каждым своим новым творческим порывом он все больше будет терять чувство земного притяжения, чувство реального, что прямо отразится на его будущей семейной жизни.

Небезынтересным в бурной биографии Вагнера является его надменное и порой даже предвзятое отношение к университету, да и вообще к любым авторитетам. В стенах учебного заведения его духу было явно тесно, он уже в юном возрасте демонстрировал решительный отказ от шаблонов и догм. Молодой Вагнер не мог втиснуть свое слишком широкое, рельефное мировоззрение в рамки какой-либо школы, что свидетельствует, прежде всего, о насыщенности его детского и юношеского периодов. К тому времени он уже был готов к самостоятельным поискам, но ключевым моментом явилось верховенство собственного волевого импульса, способность отвергать и презирать все навязываемое силой, в том числе систему ценностей. Кажется неслучайным и знакомство неоперившегося Вагнера с революционерами – ив молодости, и в более зрелые годы в нем неизменно присутствовала тяга ко всему экстраординарному, резонансному, возмущающему общественный покой и сознание успокоенного бюргера. В душе он всегда оставался мятежником, поэтому семья для него должна была играть роль амортизатора, а не дополнительного возбудителя и без того воспаленного мозга. Безотносительно к его творческим достижениям повышенная возбудимость и взрывоопасность его натуры превратились в основные формы влияния не только на творческую элиту, но и на женщин, с которыми пересекался его жизненный путь. Когда музыкант-скороспелка в возрасте двадцати одного года мастерством исполнения добился невероятного внимания к своей персоне и занял место дирижера в Магдебургском театре, его самооценка взлетела до небес, иллюзорностью затмив реальность. Познакомившись после серии успешных выступлений с блиставшей в то время актрисой Минной Планер, он начал долгую осаду девушки. В этом его невероятном упорстве, непрестанном прессинге мужской ураганной силы, непреложном желании и не подлежащем сомнению решении прослеживается главная форма его взаимоотношений с миром. Против такого шквала страстей, к тому же втиснутых в рамки утонченного ухаживания, могла бы устоять разве что мраморная статуя. В Рихарде, по всей видимости, каждая особа прекрасного пола ощущала глубину океана едва маскируемых страстей.

Но, кажется, молодой музыкант перехитрил сам себя, когда после двухлетней осады дождался капитуляции и женился. Он всегда был азартным игроком, и в случае с актрисой Планер просто заигрался: очевидно, ему, как во всем, к чему он приступал, важно было добиться задуманного. Он ошибся лишь в одном: добиться и победить вовсе не обязательно означает переделать. Неуравновешенная и постоянно взвинченная Минна видела в нем лишь преуспевающего дирижера, а в перспективе – создание уютного гнездышка, в котором тепло благополучия способно заменить трепет трогательной и прерывистой, как дыхание, любви. Она, как бывает в большинстве тривиальных браков, искала твердой руки, на которую можно было бы опереться. В обществе, где брак для женщины служил эквивалентом успешности, ей необходим был кто-то, кто мог заботиться, внимательно выслушать, остудить обуревавшие ее эмоции. Но неискушенный Рихард при всей своей пленяющей твердости тоже искал опору, в его тайных бессознательных мечтах супруга, которая была старше его на четыре года, должна была играть роль матери, поддерживающей его творческие искания и направляющей на некие ошеломляющие не только музыкальное сообщество, но всю европейскую сцену подвиги.

Поиски самого себя и возможностей влияния на неподатливое общество вместо создания устойчивого, стабильного положения быстро разочаровали и измотали обманувшуюся в ожиданиях женщину. Тем более что сам Вагнер придерживался в отношениях с женой известной немецкой догмы, выражавшейся в недвусмысленном мужском лидерстве при управлении семейным кораблем. Освоить же тайные способы влияния на мужчину первая жена композитора не сумела – она, как и сам Вагнер, была слишком занята собой и своими ощущениями. Кроме того, Минна натолкнулась на непрошибаемое намерение мужа оставаться полным хозяином своей судьбы, совершенно не считаясь с желаниями близких людей. Этот человек с детства пестовал в себе такое несусветное самомнение, что отталкивал от себя даже родственников. Он, кроме того, оказался не подарком для жаждущей размеренной жизни Минны и в вопросе сохранения верности, причем колоритные истории его амурных похождений всякий раз имели скандальный оттенок, убивавший остатки чувства Минны. Но эта женщина была удручающе одиноким существом, поэтому и предпринимала отчаянные попытки воссоединения с мужем, которого в душе считала нерадивым и недостойным ее, к тому же предателем. Описывая в автобиографии «Моя жизнь» злоключения своей первой семьи, Рихард Вагнер отмечал, что именно жена вынудила его отправиться за музыкальным счастьем в Париж, упрекая в несостоятельности «жалкого писаки и дирижера захудалых концертов». В то время, в начале своего творческого пути, ему, честолюбивому и все-таки сомневающемуся в своих возможностях, необходима была, как уже упоминалось, женщина, умеющая играть роль матери, которая сохранила бы и усилила его самооценку, сумела бы воодушевить и, главное, понять творческие порывы спутника жизни. Минна же злонамеренно пыталась опустить зарвавшегося мужа на землю и, как отважный пожарник, старательно тушила в нем огонь творчества, намереваясь сделать из мужа успешного буржуа.

Неудивительно, что при таком отсутствии духовной связи между ними Вагнер, во время очередного примирения, больше радовался встрече с их собакой и попугаем, нежели с женой. Совместная жизнь этих двух людей ясно продемонстрировала одно: их духовные миры были абсолютно разными и разобщенными, они находились на противоположных полюсах, а прислушиваться к голосу друг друга ни у кого из них не хватало ни желания, ни чуткости, ни такта. Интимной идиллии в таком союзе не могло быть априори, а обоюдная тяга к роскошной жизни не соответствовала способности Вагнера зарабатывать денежные знаки, как и способности Минны ободрять мужа и проявлять терпение. Единственное, что их связывало, – беспросветное, тяжелое, как свинцовый панцирь, одиночество каждого в отдельности, из которого сам Вагнер пытался выбраться с помощью клокочущих в нем гейзеров творческих идей и в котором невротичная Минна сгорала, как щепка, попавшая в доменную печь. Минна была настолько несчастна в жизни, что это отразилось даже на ее удивительно нервной собачке, в сердцах прозванной друзьями Вагнера «сумасшедшим Пепсом». Их семья была очевидной для всех ошибкой молодости и только усугубляла тяготы их сосуществования, никак не облегчая психологических проблем каждого. Оба они не сумели рассмотреть в попутчике перспектив, и особенно это непростительно Вагнеру, который, будучи по жизни сумрачным разрушителем, исковеркал жизнь Минны, приблизив ее раннюю смерть.