Это описание можно отнести лишь к аристократии и буржуа, а вот народ Франции начал пить в XIX веке уже крепко и мрачно. Как в городах, так и в деревнях.
Сегодня во Франции вся «алкогольная слава» принадлежит лишь бретонцам.
Пьянство во Франции имеет глубокие корни. До наступления «века просвещения» вино не было ежедневным напитком простолюдинов: обходились без него. Вино, начиная с рыцарских времен, когда к столу герцогов Бургундских подавали даже не грубые французские вина, а более тонкие итальянские, оставалось уделом аристократии.
До конца XVIII века, то есть до начала революционных перемен в стране, в народе употребляли все больше естественно перебродившие напитки: для того чтобы напиться сидром, выпить его нужно немало. Вместе с революцией во французскую жизнь пришло производство спиртных напитков в товарных количествах, а с ними и закусочные, где можно было быстро пропустить стаканчик или провести весь вечер. Постепенно в кафе и «брассери» (закусочные) переместилась вся социальная жизнь. Употребление вина стало привычкой и признаком хорошего тона. По количеству потребляемого алкоголя к концу XIX века Франция выдвинулась на первое место в Европе. Алкоголизм стал не частным делом монмартровской богемы, а коллективным недугом нации. И важно другое: качество напитков было низким. Дважды случилась массовая гибель виноградников, в результате вина стали производить не натуральные, а с добавлением немецкого спирта из картофеля.
Подобная «винная» часть французской культуры вполне устраивала легионеров-иностранцев: жизнь этих немолодых и одиноких мужчин наполнялась все большим смыслом, по мере того как пустела очередная бутылка. Разумеется, легионеры, так же как крестьяне и рабочие, пили дешевое красное вино и абсент. Гюстав Флобер в «Лексиконе прописных истин» замечает об абсенте: «…он убил больше солдат, чем бедуины. От него погибнет французская армия».
Возникшая во время завоевания Алжира мода на абсент в Париже во многом обязана офицерам колониальных войск, в том числе и легионерам. До этого никому и в голову бы не пришло потягивать эту зеленоватую микстуру в фешенебельных кафе на больших бульваpax. Солдатский напиток потребляли строго в «зеленый час» («l’heure verte»): с пяти до семи в качестве аперитива, улучшающего аппетит.
Запах абсента смешивался с запахами цветущих каштанов в дразнящем воображение воздухе Больших бульваров. Стодвадцатиградусный напиток — в три раза крепче водки — постепенно превратился в такой же необходимый аксессуар всякого мопассановского «милого друга», как подвязка кокотки или зонтик светской дамы. А позже стал символом «belle epoque» — конца века.
Абсент стал символом армейского мужества и синонимом видимых успехов Второй империи, столь похожей на Россию наших дней. Вскоре к сообществу военных героев присоединилась преуспевающая часть общества — буржуа. К 1860 году мода в армейских кругах и среди буржуа так же быстро исчезла, как появилась. А после разгрома во Франко-прусской войне употребление абсента и вовсе стали считать «моветоном». Причиной тому было не только проявившиеся побочные явления напитка «африканцев», но и то, что его массово стали пить богема и пролетариат.
Эту горьковатую лечебную настойку из полыни изобрели в Швейцарии в конце XVIII века, а затем наладили производство во Франции. Считалось, что абсент помогает от несварения желудка, улучшает аппетит, снимает жар и озноб.
В Британской армии солдатам выдавали джин, а во французской — абсент. Все были уверены, что ежедневная порция абсента предохраняет от малярии и дизентерии — этих постоянных спутников легиона в войне с нецивилизованными народами. И дезинфицирует воду — поэтому микстуру стали разбавлять водой. Вера в силу абсента быстро распространилась среди французских колонистов в Алжире и перекинулась даже на местное население. Однако арабам приходилось покупать его на «черном рынке», то есть с рук. Это не составляло особого труда — достаточно было подойти к легионеру и сказать, что его верблюд страдает глистами. Это был пароль, после которого солдат мог за небольшую прибавку к своему скромному жалованью поделиться казенным продуктом.
Абсент оказался настолько чудодейственным средством от превратностей колониальных походов, что прочно вошел в быт французской армии от Алжира до Мадагаскара, а потом и до Индокитая. Но вскоре в полках стала проявляться странная «легионерская» болезнь, которую назвали «le cafard», то есть «таракан». «Кафар» по-русски — это не аристократический «сплин» пушкинских времен, а самая обычная хандра. Выражалась она в необъяснимых и неожиданных приступах тоски. Появление «тараканов» в голове легионера с медицинской точки зрения — случай параноидальной шизофрении. Но болезнь протекала не буйно — солдат просто глухо пил и хандрил. Часто пел в одиночестве на родном языке… В 1915 году производство и распространение абсента во Франции запретили повсеместно. Политики и журналисты сделали из «зеленой феи», как называли абсент его поклонники, козла отпущения, назвав его едва ли не главной причиной поражений и полной неготовности армии к войне. Флобер оказался прав — абсент подорвал армию изнутри.
На фронте нет ни атеистов, ни трезвенников: «кафар» продолжал давать о себе знать, а в окопах — особенно. Абсент исчез из обихода легионеров, но параноидальную шизофрению вызывают уже другие напитки, а пуще всего — сама жизнь легионера. Вот как описывает советский писатель Виктор Финк, воевавший во Втором маршевом полку легиона в Первую мировую войну, приступ «кафара». «Легионер Бланшар, по прозвищу Лум-Лум, рослый бородатый солдат… обошел всю роту и выклянчивал у каждого в отдельности понемножку коньяку, который нам выдавали в рационе. Он напился и ходил мрачный.
— У парня тоска, — сказал сочувствующим и почтительным шепотом мой приятель люксембуржец Жиру. — Тоска! Полный кафар! Не трогай легионера, когда у него кафар…
— Есть от чего!.. — ворчал Кюнз. — Ребята забыли, как устроены человеческие дома!
— Я бы лучше посмотрел, как устроены мамзели! Забыл! Клянусь кровью спасителя, забыл! — вставил Пеппино Антонелли, по прозвищу Колючая макарона.
…Вечером Лум-Лум был снова пьян и грустен. Он сидел на мешке с хлебом и угрюмо пел на жаргоне североафриканских колоний песню с припевом: «Сунь свой зад в котел! Скажешь мне потом, горячо ли тебе было». Он обвел канью и всех нас грустным взглядом, выплеснул остаток вина из кружки и лег спать.
У него был «кафар»».
Пьянство на фронте не было свидетельством разложения легионеров в траншеях на территории страны, в которую большинство из них попало впервые. Виной тому были свинские условия жизни и массовая смерть солдат под командованием бездарных маршалов, памятники которым давно украшают площади французских городов, а их именами названы бульвары и проспекты. Легионеры не привыкли к такой «позиционной» войне. Они умели быстро передвигаться и нападать, а не тупо ждать, как на скотобойне, миг своей смерти. Они даже не привыкли носить ту обычную, как у всех, военную форму: в синих шинелях обычных «пуалю», выданных в 1914 году, трудно красоваться после мундиров, в которых легионеров узнавали издали.
«Солдат без задачи — потенциальный преступник!» — говорили в Советской армии. Действительно, армию, которая не воюет, а лишь годами ждет нападения потенциального противника «из-за бугра», трудно уберечь от разложения. Пьянство во время боевых действий было не принято среди легионеров. Нет, разумеется, никто себе не отказывал в стаканчике красного вина или коньяка вечером у костра на бивуаке после тяжелого дневного перехода… а абсент было положено принимать по уставу! Однако по-настоящему солдаты напивались лишь дома: от скуки гарнизонной жизни. И дело было не только в их дисциплинированности во время боевого похода, ведь подвыпивший солдат — легкая добыча. К унылому гарнизонному пьянству толкало и то, что вина вокруг казарм было много и стоило оно дешево, а вот в походе в алжирской или марокканской глубинке разжиться им у мусульманского населения было совсем непросто.