Но впечатления впечатлениями, детали деталями, а все же пищи для больших идей, чувствовал Николай Григорьевич, не хватает, решающие обобщения нуждаются в гораздо более обширном исходном материале. С таким вот чувством неудовлетворенности, гнетущего недовольства своей работой на рудниках — ее эпизодичностью, невольной обрывочностью — приехал Дубынин в очередной раз в Таштагол. Приехал, надел брезентовую робу, каску и спустился в шахту. А там — аврал, генеральная, что называется, уборка: ждут, оказывается, приезда Ивана Федоровича Тевосяна, который в то время был заместителем Председателя Совета Министров СССР, одновременно исполняя обязанности министра черной металлургии.
В откаточном штреке Дубынину повстречался коногон, который вел в поводу полдесятка лошадей. Вслед ему кто-то кричал раздраженно:
— Да не вздумай мне в шахте спрятать: ненароком еще попадутся на глаза. В клеть их — и наверх, пусть на воле до завтра погуляют.
Пропустив табунок, с неохотой трусивший за коногоном, Дубынин увидел в глубине штрека молодого проворного горняка с метлой и совковой лопатой. Он подбирал оставленные лошадьми шматки «пустой породы», ссыпал в большое ведро. Когда Дубынин поравнялся с ним, горняк, резко выпрямившись, спросил в упор:
— Проходчик?
— Нет.
— Забойщик.
— Нет.
— Значит, люковой?
— Да нет же, я не работаю в шахте, приехал в научную командировку…
— А-а, значит, свободный человек. Держите вот метлу: поможете навоз убрать. Да шевелитесь же: не то как раз министр нагрянет!
Дубынин невольно рассмеялся.
— Если он — министр, так думаете, ему никогда в жизни и конского навоза видеть не доводилось?
Горняк поджал губы.
— Сразу видно чужака, не болеете душой за шахту. А нам поди-ка обидно, что мы тут, в Сибири, на лошадином уровне еще перебиваемся — обидно и неохота этот уровень министру показывать.
Дубынин не нашелся что сказать, молча протянул руку за метлой.
…Министр нагрянул, когда они дошли почти до самого ствола шахты, совсем немного оставалось убрать.
А штрек же был совершенно пустой — заранее всех предупредили, чтобы без особой нужды тут не появлялись, — и в этом пустом штреке они двое — с лопатой, метлой и ведром — оказались как на сцене. Только с той разницей, что сцена имеет кулисы, за которыми можно укрыться.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал с легким кавказским акцентом Тевосян, сопровождаемый группой работников министерства и руководителями рудника.
Смущенные Дубынин и его новый знакомый, ответив на приветствие, отошли к стене штрека. Однако министр не спешил пройти.
— Вы что, конюхами здесь работаете? — обратился он к ним.
— Я горный мастер, — не очень внятно пробормотал горняк.
Дубынин молчал, сознавая всю нелепость ситуации. За него ответил из-за спины министра директор рудника Семен Иванович Дегтярев.
— А это Николай Григорьевич Дубынин, научный сотрудник Института горного дела из Новосибирска.
Тевосян с любопытством поглядел на Дубынина, потом бросил насмешливый взгляд через плечо на Дегтярева.
— Кто-то мне говорил, что лошади в шахте уже не используются.
Тот молчал, потупившись.
— Бедность в самом голом виде надо министру показать, — продолжал Тевосян, — показать и потребовать, чтобы министр помог, а вы пытаетесь спрятать ее, да еще и ученого на помощь привлекаете. Как будто он не найдет лучшего применения своим силам!
И заговорил с Дубыниным:
— Значит, из Новосибирска? А здесь часто бываете?
— Довольно-таки часто.
— И что, уже родились какие-нибудь идеи?
— Так, по отдельным элементам технологической цепочки. А общее…
— Общее пока не ухватывается? — подсказал Тевосян. — Не отчаивайтесь, на это нужны годы. А скажите, Николай Григорьевич, кто вам здесь, на месте, из числа работников рудника помогает?
— Да никто не отказывается…
— Вы не поняли меня: я имею в виду не просто содействие, а участие на равных в вашем научном поиске. Есть такие люди?
Дубынин почувствовал, что не может сдержать довольную улыбку: получалось, у него одинаковые с министром мысли по поводу организации научной работы на рудниках. Позабыв о нелепой метле, о ведре, которое продолжало оттягивать руку, не думая, что, быть может, злоупотребляет временем министра, он принялся рассказывать о создаваемой вот как раз теперь совместной исследовательской, или, как ему еще хочется ее назвать, научно-производственной, группе. Она формируется из числа специалистов рудника (четыре-пять человек) и научных сотрудников Института горного дела (один-два). Итого — целый, можно считать, батальон рыцарей науки. От института в данном случае будет пока один он, Дубынин. Естественно, по-прежнему наездами. Группе, освобожденной от всех иных дел, предстоит заниматься опробованием и внедрением новой техники, разработкой рекомендаций для создания новой технологии, проведением необходимых опытов, обучением авангардного звена рабочих навыкам применения новой технологии…
— Институт зачисляет всю группу в свой штат? — живо поинтересовался Тевосян.
— Нет, Иван Федорович, — донесся из-за спины министра голос Дегтярева, — группа будет в штате рудника, на полном нашем содержании. За институтом — научное руководство.
— Вот это правильно, — поддержал Тевосян. — Надо, чтобы здесь, на руднике, эти люди воспринимались как свои, только тогда можно ждать результатов, только в этом случае будет действовать предложенный Николаем Григорьевичем метод…
Он помолчал, на мгновение задумавшись, добавил с ободряющей улыбкой:
— Метод ПС — Подумаем Сообща. Так, Николай Григорьевич?
— Так, Иван Федорович, — кивнул Дубынин.
Рискованный эксперимент
Из окна гостиничного номера хорошо видны два огромных колеса на верхней площадке копра шахты, на высоте 25-этажного дома. Они одинакового размера, одинаковой формы (со спицами, как у тележных колес) и оба в непрестанном вращении: от мелькающих спиц рябит в глазах. И только одно у них отличие: вращаются колеса в разные стороны. Иными словами, если спицы одного в данную минуту торопятся по ходу часовой стрелки, то спицы второго непременно пойдут против, чтобы в следующую минуту, после небольшой паузы, проделать все наоборот.
Назначение у этих колес-блоков простое: перепускать через себя толстенный канат с привязанным к нему скипом — железным ящиком, в котором поднимают из шахты руду.
Колеса попеременно вращаются то в одну, то в другую сторону, и, послушный их воле, скип то ныряет на полукилометровую глубину — на самое дно шахтного ствола, то, нагруженный рудою, взлетает вверх. Вниз-вверх, вдох-выдох, и при каждом выдохе — по двадцать пять тонн от земных щедрот.
Мелькают спицы, крутятся колеса — днем и ночью, не зная передышки, с противоречащей законам природы неутомимостью вечного двигателя. И это как пульс шахты, как зримое проявление той жизни, которая ни на один час не замирает в земных глубинах.
Всякий раз, приезжая в Таштагол, Дубынин просит администратора гостиницы поселить его в комнате, из окна которой видна была бы шахта. И каждое утро, еще не умывшись, он спешит к окну, чтобы бросить короткий взгляд на верхнюю площадку копра.
Вообще-то говоря, ему и без того прекрасно известно, что шахта живет, дышит — не может не дышать! — однако лишь увидев мелькающие спицы, он обретает душевное равновесие. Такое стало потребностью, непроизвольным, подсознательным ритуалом.
В это утро он подошел к окну с особым чувством. Сегодня будет решаться судьба новой технологии, и еще никто не знает, станут ли в привычном ритме крутиться колеса к концу дня. Больно уж смелый они задумали эксперимент, можно даже сказать — дерзкий. Во всяком случае — небывалый: в истории горных работ ничего похожего не зафиксировано.
Нет, за один день, естественно, ничего не решится, для проведения эксперимента шахта отдана им во власть на целый месяц — с первого по тридцатое апреля, — но уже сегодня с достаточной отчетливостью выявится, оправданной ли была их дерзость, не чересчур ли много на себя взяли.