Золотинка была с полгорошины, крупнее тех, что остались в ладанке. Егор теперь совсем по-другому разглядывал золото. Может быть, с этой желтой капельки начинается его судьба. Если нашлась щепотка золотинок, найдется и много. Русское золото! Искать надо, искать.

В уши Егорушке засвистел ветер. Озера, синие горы, лесные тропы замерешились, проплыли перед глазами. Писчиком стал, засиделся в канцелярии, — разве что путного найдешь, сидя на месте? На поиск, скорее на поиск! А то — княженика… Что там княженика? Ребячество пустое!

На другой день Егор корпел в конторе над списками минералов коллекции. Было душно. Воспаленное солнце остановилось против распахнутых окон. Вдалеке погрохатывало.

За соседним столом старик-канцелярист резал на ломтики свежий огурец, собирался полдничать. От огурца пахло рекой и утром. Егор отложил перо.

— Гороблагодатское дело мне надо, Алексей Василич, — сказал он старику.

Тот показал ножом:

— Вот оно, как раз подшиваю.

— Знаю, что подшиваете. Я его с утра жду. Пока полдничаете, я посмотрю.

— Ну, тогда и дошьешь за меня.

— Извольте, Алексей Василич, дошью.

В «деле» торчало шило и болталась игла на суровой нитке. Наскоро, не дочитывая строки, Егор просматривал рапорты и доношения. «О гнилости муки» — рапорт надзирателя работ Андреянова. И резолюция: «Мешать с годной. Леонтей Угримов». Майор Угримов остался сейчас заместителем всего высшего начальства в крепости. «Ведомость о множестве и доброте руд в горе Благодать». Вот в ведомости надо поискать!..

Где-то теперь Чумпин? Совсем пропал человек с тех пор, как награду получил. Дальше: «… Избы строены для скорости из самосушного лесу…» Не то. Наконец среди не подшитых еще бумажек нашел одну годную: надзиратель работ жалуется, что добываемые руды по качеству разные, а складывать приходится без разбора, вместе, нет знающего рудоведца. Резолюция: «Ждать из похода пробирера Юдина».

Егор снял с нитки бумажку и кинулся к дверям. «Я к Угримову!» — крикнул канцеляристу с порога.

Вернулся через полчаса, взмокший, запыхавшийся, но радостный:

— Еду на Благодать! Дня на три. Там с рудой чего-то неладно. Разборы перепутали. Подорожную мне уже пишут.

Канцелярист со скрипом проткнул пачку бумаг:

— А подшить хотел за меня?

— Простите уж, Алексей Василич. Торопно очень. И еще одно просить хочу…

— Постой, бумажку ты утащил, Сунгуров. Где она?

— Осталась у майора. Вы сами уж возьмите. Вот что, Алексей Василич: перебелите за меня списки минералов. Они готовы, только по азбуке проверить и переписать.

— Вон чего захотел! Тьфу, тьфу! Я тебе кто, ясашный сдался?

— Так не сам я выдумал. Майор Угримов велел.

— Мм-м… майор. С того и начинал бы. Кажи списки, а то убежишь, не растолковавши, потом разбирайся.

— Я до «иже» сделал. На «иже» нету названий, кроме известняка. Вы с него и начинайте, Алексей Василич. А потом «како»: каменная кудель, камень наждак, кварц, кровавик…

— Погоди, постой, камень наждак куда? На «како» или на «наш»?

— Да хоть на «кы», хоть на «ны» — всё одно.

— Гусь ты, Сунгуров, погляжу я на тебя. Как это всё одно? На всякое дело своя инструкция есть.

Старик забрал списки и глядел их по очереди, водя бумагу перед самым носом. Вернул Егора еще раз, уже с порога:

— Это что за минерал? Тоже перебелять?

Егор глянул, багрово покраснел и вырвал лист. На нем десятки раз на разные манеры было выведено слово: «Янина».

— Это не надо, — пробормотал Егор.

— Знаю я оный яхонт, довольно знаю, — захихикал канцелярист. — Тут геодезисты молодые сидели, так другого разговору у них не было — всё о премиер-майорской дочке.

На улице хлестал дождь. Гром перекатывался над крепостью из края в край. Водяные струи били с шипеньем о камни, разлетались в пыль. Две красивые радуги выгнулись одна над другой. Гроза была мимолетная, вдали уже голубело небо.

Егор постоял минуту в сенях Главного правления, среди кучеров и просителей, потом решительно протолкался к дверям и выскочил под прохладные струи. Сразу вымок до нитки. Крикнул под гром что-то веселое и ему самому неслышное и припустил бегом по пустынной улице.

ГОРА БЛАГОДАТЬ

Гора поднималась из лесов тремя вершинами. На ближней, самой крутой вершине, виднелись черные столбообразные скалы сплошного магнита.

По склону горы лес повырублен и стоят избы мастеровых людей. Отдельно, за бревенчатым забором, длинные и приземистые казармы каторжников. Крестьян к горе еще не приписали, и жилье имеет вид военного поселка. Ни женщин, ни детей не видно.

Караульный в армяке и с палашом указал Егору на избу, сказав: «Контора». Егор слез с телеги. В задымленной, с затоптанным полом конторе застал он надзирателя работ Андреянова. Надзиратель так свирепо орал на двух вольных рудокопов, что Егору подумалось: «Каково-то он с каторжными говорит?»

Ждать долго Егор не стал, осмотрелся и положил перед надзирателем свою бумагу.

— От Конторы горных дел. Проверить, как руда складывается. — Сказал негромко, с весом, самому понравилось.

Надзиратель смерил его недобрым взглядом и, должно быть, решил: не велика шишка. Пальцем отодвинул бумажку, не читая.

— Не отвертитесь деньгами! — продолжал он кричать на рудокопов. — Деньги само собой. Три кайла, им цена грош, а ежели к этим в руки попали? А? За такую пропажу плетей вам до сытости.

С каел на какую-то кожу для насосов перешел, будто бы кем-то истраченную на подметки. Егор наливался злостью: чуял, — нарочно над ним измываются, нарочно не замечают.

Еще дорогой, от подводчиков, наслушался Егор про самодурство надзирателя. Зверь, не человек. На Благодати он полный хозяин, — захочет, со света сживет. Рабочих при постройке плотины загонял в ледяную воду, не снимая цепей; кого сшибет струя — плыть не может, цепью за коряги зацепляется, тонет. Кормит народ гнильем, да и то впроголодь. Больных лечить не приказывает: сами-де отлежатся, а нет, так туда и дорога. Вот у такого-то ирода под властью и Андрей Дробинин, человек справедливый и добрый, ни за что на каторгу угодивший.

Егор с ненавистью глядел на бычьи глаза надзирателя. И сорвался неожиданно для себя.

Схватил бумагу со стола, сунул за пазуху.

— Так не допускаешь к проверке, эй ты? — крикнул звонко, с дрожью. — Ино я так главному командиру и доложу.

Надзиратель опешил — на один только миг, но этого было достаточно, все заметили. Рудокопы переглянулись. Мальчишка-писарь подскочил в углу.

— А ты кто? Куда тебя допустишь? — попробовал Андреянов напуститься на Егора. — Какие такие у тебя права-бумаги?

— Показывал уж я тебе, — еще напористее отвечал Егор. — Время у меня не даровое.

И еще что-то накричал. Дело было не в словах, — Андреянов и не слушал, тоже орал навстречу, — а кто больше дерзости в крике окажет.

Надзиратель вдруг поднялся с лавки и велел рудокопам итти за ним. От дверей вполоборота кинул писаренку: «Разбери, чего там у него». То есть, вышло, будто он и рук марать не хочет о такую мелочь, — подчиненному передает. А всё-таки сбежал с поля сражения. Победа досталась Егору.

Писаренок выглянул за двери, обождал и, ухмыляясь, сказал Егору:

— Я тебя признал, Сунгуров.

Егор присмотрелся, — нет, незнакомый.

— В арифметической школе вместе были, — подсказал писаренок. — Я-то недолго пробыл: непонятный к обученью оказался. Меня в Контору денежных дел отдали, подкладчиком полушек был на монетном дворе. А здесь я с весны.

— Помню теперь.

— Ловко ты его, хи-хи! Покажи бумагу… Так, «ученик рудознатного дела»… Чин-то у тебя не ахти. Ничего, всё форменно, допустит. Сейчас я сбегаю покажу ему. Только теперь гляди, Сунгуров, у бережно ходи: камешек бы на тебя с горы не упал.