V

Туман на Шипке рассеивался, но это не облегчало, а усложняло обстановку. Бородин все еще не знал, почему нужно ставить на карту жизнь людей, и без того выдержавших неимоверные испытания. А он привел их сюда, под пули и гранаты, на верную гибель. Если понимает бесцельность этих атак ротный Бородин, то неужели этого не понимает корпусной начальник Радецкий? Или он действует во имя каких-то высших целей, о которых не догадываются ни ротный, ни батальонный командиры?

— Шелонин! — позвал Бородин.

— Я здесь, — быстро отозвался Шелонин, подползая к подпоручику.

Бородин перешед на шепот:

— Сколько насчитал?

— Двадцать восемь, ваше благородие. Шесть раненых.

— Это сверх двадцати восьми или с ними вместе? — уточнил Бородин.

— Всего двадцать восемь, да нас двое, ваше благородие.

— Маловато, Шелонин!

— Мало, — согласился Иван.

Несколько часов назад в атаку шло сто двадцать восемь…

Отчаявшись, Бородин хотел встать во весь рост и бежать навстречу пулям, штыкам и прикладам. Но что-то сдерживало его, и он оставался на месте, придумывая способ, как уберечь подчиненных от полного истребления, и не находя спасительного варианта.

Позади послышались крики и лязг оружия. Бородин оглянулся. С горной вершины успели спуститься новые подкрепления, но они не порадовали ротного: какой толк? Подкрепление лишь увеличит потери и не принесет ничего путного.

К нему подполз незнакомый подполковник, уже отмеченный пулей или осколком: лицо его было залито кровью, с усов стекали темно-красные капли.

— Сильно побили вас, подпоручик! — сочувственно произнес он, ложась рядом с Бородиным. — Не ров, могила солдатская!

— Сотню потеряли за несколько часов!

— Тут похуже, чем на Райской долине! — заметил подполковник.

— Там кое-как можно укрыться, здесь спасения нет!

— Что ж, придется штурмовать, — проговорил подполковник, вытирая с лица капельки крови. — Если погибать, то лучше в штыковом бою!

— Турки не допустят до штыкового, убьют раньше, — спокойно заверил Бородин.

— К сожалению, ты, подпоручик, прав! — без энтузиазма согласился подполковник.

— Командуйте, вы тут старший, — предложил Бородин, давно понявший, что одинаково плохо и штурмовать, и лежать перед вражескими позициями.

— За мной, ребята! — по-молодому звонко крикнул подполковник. — Покажем сукиным детям, что такое русский штык!

Люди поднялись одновременно. Будто держа равнение, не отставали друг от друга и бежали к редуту солдаты двух подразделений. Турки усилили огонь. Бородин, не отдавая себе ясного отчета, бежал рядом с подполковником, стараясь не отстать от него и побыстрее добраться до противника. А там — что будет!..

— Ребята, траншея рядом! — подбадривал солдат подполковник. — Смелей, орлы!

Через мгновение солдаты уже были у вражеского укрепления. Бородин заметил, что высокий бруствер буквально ощетинился стволами ружей. Турки стреляли спокойно и расчетливо, не подвергая себя опасности.

— Подпоручик, я ранен! — услышал он. Подполковник лежал, из раны в его груди обильно сочилась кровь. Бородин наклонился к офицеру, чтобы по возможности оказать помощь, но она уже не требовалась. — Веди, подпоручик, и моих орлов, — прошептал подполковник и сразу же смолк.

— За мной! — крикнул Бородин. — Вперед, братцы!

Бородину теперь казалось, что спасение людей только в том, чтобы переправить их за бруствер, в турецкую траншею. Он сам был уже рядом. Подскочив, он ухватился за турецкий штык и вытащил ружье, вероятно, к немалому изумлению его хозяина. Второе ружье вырвал рядовой Шелонин, который старался не отставать от своего командира и подражал ему во всем.

— На редут, орлы! — крикнул Бородин, карабкаясь вверх и обрушивая под себя плохо державшиеся камни и сучья, напиханные в земляную насыпь.

Он прыгнул в траншею и сразу наскочил на вражеский штык. Турок норовил угодить в грудь, а проколол плечо. Бородин, плохо соображая, ринулся на турка, схватил его за горло и стал душить. Турок выронил ружье и плюхнулся на землю. Убежденные в неприступности своей позиции, турки оказались не готовыми отразить неожиданный яростный натиск. И все же они сопротивлялись. В конце траншеи они сделали попытку закрепиться: бросили перед собой мешки со съестными припасами, патронные ящики и всякий хлам. Из-за этого укрытия и повели беспорядочную пальбу.

— Огонь! — скомандовал Бородин, понявший, что лезть на эти мешки и ящики дело бесполезное и что, кроме лишних потерь, это ни к чему не приведет.

В траншее глухо затарахтели выстрелы, но пули застревали в мешках. Положение осложнилось. Оставалась единственная возможность уцелеть: перемахнуть и это препятствие и снова броситься на противника. В каком-то пьяном, полусумасшедшем состоянии он прыгнул на мешок с сухарями, увидел нацеленный в него штык, но успел отбить его в сторону. Ему пришлось бы плохо, не подоспей вовремя солдаты. Возбужденные его примером, они с необычайной быстротой преодолели гряду из мешков и ящиков и кинулись на турок. Нападавших оказалось больше, и они легко управились с противником. Но Бородин по-прежнему не знал, что ему делать дальше и какие распоряжения отдать своим солдатам.

На вершину наползли облака, в траншее стало темно, как в сумерки. Пальба грохотала со всех сторон, и Бородин слабо представлял, где наступают свои и где обороняются турки: били пушки и мортиры, стреляли разносистемные ружья, воздух рвали фугасные установки и бомбы. Кромешный ад, да и только!

И в этом аду вдруг жалобно пропел горн. Бородин прислушался: горн звал к отступлению. Неужели надо идти назад, потеряв столько людей? Да и каких людей! Защитников Шипки, ее чудо-богатырей, несокрушимых телом и духом, вынесших все испытания природы и военной страды! Неужели они сокрушены на этот раз?

А сигналист трубил и трубил, призывая возвращаться обратно. Бородину слышались в этих звуках п тревога, и боль, и мольба поторопиться. Подпоручик боялся ошибиться: а вдруг он ослышался, а если горн зовет не к отступлению? Он даст команду на отход, и тогда геройство его людей будет названо трусостью — в штабах умеют перекладывать вину на других!

Но горн звал к отступлению.

— Подобрать раненых! — устало распорядился Бородин, — За мной, братцы!

Он обождал, пока подберут раненых, и тогда вскарабкался на бруствер. Медленно сполз вниз, подошел к подполковнику, приложил ухо к его груди. Он был мертв. Бородин стал поджидать, когда из траншеи выберутся все солдаты, чтобы поручить им взять тело убитого. Солдаты возвращались, отяжеленные ношей: они несли раненых товарищей.

— Иди-ка сюда. Иван, — обратился Бородин к Шелонину, — Помоги мне.

В гору было подниматься трудно. Турки ожесточились еще больше и кучно сеяли шрапнелью, пулями и осколками снарядов. Многие раненые были тут же добиты, другие получили новые ранения.

— Быстрей, быстрей, братцы! торопил подпоручик.

Они и сами давно поняли, что в быстроте их спасение, что каждая минута грозит гибелью. Добитых раненых оставляли и подхватывали новых. Остановок не делали.

У Орлиного гнезда Бородин заметил генерала Радецкого. Тот осунулся и посерел. Над ним свистели осколки, а он даже не пригибал голову. Бородин хотел было направиться к нему, чтобы доложить, почему он отступил, но Радецкий пошел ему навстречу, обнял его, испачканного землей, копотью, своей и чужой кровью, и сказал тоскливо, с дрожью в голосе:

— Прости, брат, сгубил я твою роту. Надо, брат, ничего не поделаешь, на то и война!.. Я и сам бы… но не угоден, знать, богу…

Бородину почудилось, что сейчас генерал заплачет. И ему Стало жаль этого старого смелого служаку.

— Хороших людей всегда жалко, ваше превосходительство, — медленно, с трудом проговорил подпоручик.

VI

Атаки Радецкого захлебнулись. Потеряв полторы тысячи ветеранов Шипки, полки и батальоны вернулись на исходные позиции.