Минут через пять казначей воротился, и за ним принесли уху из свежей рыбы, паровую севрюгу, осетрину с хреном и кислую капусту с квасом и свежепросольной белужиной. Ужин, пожалуй, хоть не у старца в келье великим постом. И старцы и гости, кроме паломника, все согрешили — оскоромились. И вина разрешили во утешение довольно. Кончив трапезу, отец Михей да отец Спиридоний начали носом окуней ловить. Сильно разбирала их дремота. — Ты бы, отче, благословил отцам-то успокоиться, смотри, глаза-то у них совсем слипаются, — молвил Стуколов, быстро взглянув на игумна. — Ин подите в самом деле, отцы, успокойтесь, бог благословит, — молвил игумен. Положив уставные поклоны и простившись с игумном и гостями, пошли отцы вон из кельи. Только что удалились они, Стуколов на леса свел речь. Словоохотливый игумен рассказывал, какое в них всему изобилие: и грибов-то как много, и ягод-то всяких, помянул и про дрова и про лыки, а потом тихонько, вкрадчивым голосом, молвил:

— А посмотрел бы ты, касатик мой, Патап Максимыч, что в недрах-то земных сокрыто, отдал бы похвалу нашим палестинам.

— А что такое? — спросил Патап Максимыч.

— От других потаю, от тебя не скрою, любезненькой ты мой,отвечал игумен. — Опять же у вас с Якимом Прохорычем, как вижу, дела-то одни… Золото водится по нашим лесам — брать только надо умеючи.

— Слыхал я про ваше ветлужское золото, — сказал Патап Максимыч, — только веры что-то неймется, отче святый… Пробовали, слышь, топить его, одна гарь выходит.

— Это ему вечор Силантий насудачил, — вступился Стуколов.

— Какой Силантий? — спросил игумен. — Да в деревне Лукерьине Силантия Петрова разве не знаешь? — молвил паломник.

— А, лукерьинский!.. Коротенька-Ножка?.. Как не знать! — отозвался игумен. — Да чего ж он в этом деле смыслит! Навалил, поди, песку в горшок, да и ну калить!.. Известно, этак, окроме гари, не выйдет ничего… Тут, любезненькой мой Патап Максимыч, науку надо знать. Кого бог наукой умудрил, тот и может за это дело браться, а темному человеку, невегласу, оно никогда не дается… Читал ли «Шестоднев» Василья Великого? Там о премудрых-то хитрецах что сказано? «Тайны господни им ведомы, еже в пучинах морских, еже в недрах земных».

— Это так, отче, это ты верно говоришь, — сказал Патап Максимыч. — Ну, так как же из того песку золото делать?

— Не умудрил меня господь наукой, касатик ты мой… Куда мне, темному человеку! Говорил ведь я тебе, что и грамоте-то здесь, в лесу, научился. Кой-как бреду. Писание читать могу, а насчет грамматического да философского учения тут уж, разлюбезный ты мой, я ни при чем… Да признаться, и не разумею, что такое за грамматическое учение, что за философия такая. Читал про них и в книге «Вере» и в «Максиме Греке», а что такое оно обозначает, прости, Христа ради, не знаю.

— Почему ж ты знаешь, отче, что из того песку можно золото делать? — спросил Патап Максимыч.

— Ах ты, любезненькой мой!.. Ах ты, касатик! — восклицал отец Михаил. — А вот я тебе все поряду скажу. Ты вот у нас в часовне-то за службой был, святые иконы видел?

— Видел, — отвечал Патап Максимыч.

— Хороши? — спросил игумен.

— Нечего и толковать, — отвечал Патап Максимыч. — Такого благолепия сроду не видал. У нас, в Городецкой часовне, супротив вашей — плевое дело.

— То-то же, — сказал игумен. — А чем наши иконы позолочены? Все своим ветлужским золотом. Погоди, вот завтра покажу тебе ризницу, увидишь и кресты золотые, и чаши, и оклады на Евангелиях, все нашего ветлужского золота. Знамо дело, такую вещь надо в тайне держать; сказываем, что все это приношение благодетелей… А какие тут благодетели? Свое золото, доморощенное.

— Так неужель у тебя в скиту про это дело вся братия знает? — сказал Патап Максимыч.

— Как возможно, любезненькой ты мой!.. Как возможно, чтобы весь монастырь про такую вещь знал?.. — отвечал отец Михаил. — В огласку таких делов пускать не годится… Слух-от по скиту ходит, много болтают, да пустые речи пустыми завсегда и остаются. Видят песок, а силы его не знают, не умеют, как за него взяться… Пробовали, как Силантий же, в горшке топить; ну, известно, ничего не вышло; после того сами же на смех стали поднимать, кто по лесу золотой песок собирает.

— Как же, честный отче, сами-то вы с ним справляетесь? — спросил Патап Максимыч.

— Ох ты, любезненькой мой, ох ты, касатик мой!.. Что мне сказать-то, уж я, право, и не знаю, — заминаясь, отвечал отец Михаил, поглядывая то на паломника, то на Дюкова.

— Сказывай, как есть, — молвил Стуколов. — Таиться нечего: Патап Максимыч в доле по этому делу.

— По золотому? — спросил игумен, кидая смутный взгляд на паломника.

— А по какому же еще? — быстро подхватил Стуколов и, слегка нахмурясь, строго взглянул на отца Михаила.

— Какие еще дела могут у тебя с Патапом Максимычем быть? Не службу у тебя в часовне будет он править… Других делов с ним нет и быть не должно.

— А я думал, что ты, любезненькой мой, с Патапом Максимычем по всем делам заодно, — несколько смутившись, молвил игумен. Быстро Стуколов с места встал и торопливыми шагами прошелся по келье. Незаметно для Патапа Максимыча, легонько толкнул он игумна.

— Расскажи ему, отче, как вы с песком тем справляетесь, — сказал он потом мягким голосом.

— Да уж, пожалуйста, поведай мне, — молвил Патап Максимыч. — Бог даст, заодно станем работать… Прииски откроем.

— Ах ты, любезненькой мой! ах ты, касатик!.. — воскликнул отец Михаил, обнимая Патапа Максимыча— А ты вот облепихи-то рюмочку выкушай. Из Сибири прислали благодетели, хорошая наливочка, попробуй… Расчудесная! Патап Максимыч выпил облепихи. Наливка оказалась в самом деле расчудесною.

— Ну, так как же, отче?.. — сказал он. — Как у вас песок-от в золото переделывают?

— Теперь у нас такого знатока нет, — отвечал игу мен. — Был да годов с десяток помер. А ноне, любезненькой ты мой Патап Максимыч, вот как мы делаем. Я, грешный, да еще двое из братии только и знаем про это дело. Летней порой, тайком от других, мы и сбираем сколько бог приведет песочку, да по зиме в Москву его и справляем… А на Москве есть у нас други-приятели, в этом деле силу они разумеют. Господь их ведает, какою хитростью делают они из нашего песку золото, а на нашу долю сколько его причтется, деньгами высылают… По науке, касатик ты мой, по науке до этого доходят, а мы что? Люди слепые, темные, куда нам разуметь такую силу!..

Задумался Чапурин… Обращаясь к отцу Михаилу, сказал он: — Вот и я тоже говорю Якиму Прохорычу: прежде испытать надо, а потом за дело браться.

— Справедлива речь твоя, любезненькой ты мой, — отвечал игумен,справедливая речь!.. «Искуси и познай», в писании сказано. Без испытания нельзя.

— Вот и думаю я съездить в город, — сказал Патап Максимыч, — там дружок у меня есть, по эвтой самой науке доточный. На царских золотых промыслах служил… Дам ему песочку, чтоб испробовал, можно ль из него золото делать.

— Что ж, съезди, съезди, любезненькой ты мой!.. Уверься!.. Не соваться же и в самом деле в воду, не спросясь броду? — говорил игумен. Паломник с досады опять вскочил, пройдясь раза два по келье, сердито он взглянул на отца Михаила и вышел.

— А много ль, примерно, каждый год наберете вы этого песку? — спросил Патап Максимыч игумна.

— Да что наше дело! Совсем пустое, — отвечал отец Михаил. — Ино лето чуть не полпуда наберешь, а пользы всего целковых на сто, либо на полтораста получишь.

— Что так мало? — спросил Патап Максимыч. — Ведь золота пуд на плохой конец двенадцать тысяч целковых.

— Ах ты, любезненькой мой!.. Что же нам делать-то? — отвечал игумен.Дело наше заглазное. Кто знает, много ль у них золота из пуда выходит?.. Как поверить?.. Что дадут, и за то спаси их Христос, царь небесный… А вот как бы нам с тобой да настоящие промысла завести, да дело-то бы делать не тайком, а с ведома начальства, куда бы много пользы получили… Может статься, не одну бы сотню пудов чистого золота каждый год получали…

Смолк Патап Максимыч. Погрузился он в расчеты. Между тем вошел Стуколов и еще суровей взглянул на отца Михаила. Тот вздохнул тяжело, спустил на лоб камилавку и потупил глаза.