Однако вслед за ночным горшком и бритвой пожаловал никто иной как Джалиль Брентон в сопровождении секретаря и сильного, неприветливого человека в треуголке и жилете из буйволовой кожи с медными пуговицами — по-видимому, констебля или помощника шерифа.

Мистер Брентон начал разговор примирительным тоном: он просил капитана Обри не волноваться; в прошлый раз имело место какое-то недоразумение; этот визит не имеет никакого отношения к «Элис Б. Сойер», его цель только проверить некоторые детали, которые не были прежде полностью освещены и попросить разъяснения некоторых документов, которые были найдены среди его бумаг.

— От нашего ведомства требуют, чтобы до принятия решения об обмене были проверены все документы, найденные при военнопленных. Например, вот это, — сказал он, показывая листок, покрытый цифрами.

Джек взглянул на него — почерк его, листок был знаком, хотя он не мог вспомнить почему. Это не были астрономические вычисления, ни что-то, имеющее отношение к курсу судна, расчету расстояния или местоположения. Откуда Киллик его вытащил? Почему сохранил? Неожиданно все стало понятно: это были произведенные им подсчеты провизии, потребленной эскадрой во время повторного посещения Мыса. Бумага хранилась все эти годы как нечто, что может понадобиться, нечто, что являлось частью общего понимания порядка и аккуратности, неотъемлемым качеством Джека как моряка.

— Это заметки, касающиеся провизии, — сказал он. — Составленные по моей собственной системе. Вы видите, что в целом ежегодное потребление составляет один миллион восемьдесят пять тысяч двести шестьдесят шесть фунтов свежего мяса, один миллион сто шестьдесят семь тысяч девятьсот девяносто пять фунтов сухарей и сто восемьдесят четыре тысячи триста пятьдесят восемь фунтов хлеба, двести семнадцать тысяч восемьсот тринадцать фунтов муки; одна тысяча шестьдесят шесть бушелей пшеницы, один миллион двести двадцать шесть тысячи семьсот тридцать восемь пинт вина и двести сорок четыре тысячи девятьсот четыре пинты крепкого алкоголя.

Секретарь записал объяснения, они с Брентоном переглянулись и фыркнули.

— Капитан Обри, — сказал Брентон. — Вы ожидаете, я поверю, в то, что «Леопард» потреблял один миллион восемьдесят пять тысяч двести шестьдесят шесть фунтов мяса и один миллион сто шестьдесят семь тысяч девятьсот девяносто пять фунтов сухарей в год?

— А кто, черт возьми, говорит о «Леопарде»? И что, черт возьми, вы имеете в виду, сэр, говоря «Вы ожидаете, что я в это поверю?», — начал было Джек, но внезапно смолк, повернулся к окну и стал напряженно прислушиваться.

Был ли то отдаленный орудийный выстрел, гром или грохот телеги на причалах? Он совершенно забыл про чиновников, и напряженное, отстранённое выражение его лица произвело на них странное впечатление. Взгляд мистера Брентона упал на бритву под рукой Джека. Американец решил оставить при себе резкий ответ и ровным голосом продолжил:

— Хорошо, отставим пока. А что вы на это скажете? — предъявляя другую бумагу. — И прошу, поясните, что означает «кики-вики»?

Джек взял бумагу, и его лицо побледнело от гнева: это было, очевидно, весьма очевидно, крайне личное письмо — он понял это сразу, как только узнал почерк адмирала Друри.

— Вы хотите мне сказать, — прогрохотал он голосом, наполнившем всю комнату, — что сломали печать личного письма и прочитали то, что было ясно адресовано леди и только ей? Господи помилуй!

С этого момента он говорил все громче и громче. Стивен услышал его голос, еще находясь на лестнице, а когда открыл дверь, громкость звука стала нестерпимой. Пока он пересекал комнату и мерял Джеку пульс, посетители сидели тихо.

— Вы должны уйти немедленно, сэр, — заявил Мэтьюрин. — Это приказ доктора.

Но Брентона обозвали жалким ничтожеством и многими другими словами, вынудили молчать и не шевелиться, пока капитан Обри прислушивается к раскатам пушек, унизили в присутствии своего секретаря и беспомощного помощника шерифа. Поэтому Брентон, тяжело дыша, стал орать, что не сдвинется с места, пока не получит обратно этот документ. И указал на письмо адмирала в руке Джека. Затем он разразился серией страстных и иногда связных реплик о своей важной роли в Департаменте, неограниченной власти оного над военнопленными и о своих полномочиях прибегать к любым средствам.

— Сэр, покиньте комнату, — сказал Стивен. — Вы причиняете пациенту серьезный вред.

— Не покину, — сказал Брентон, топнув ногой.

Стивен позвонил в колокольчик и попросил Брайди вызвать швейцара: мгновением позже, огромный индеец беззвучно появился в двери, целиком заполнив проем.

— Будьте так добры, покажите этим господам выход, — сказал Стивен.

Индеец холодным и довольно невыразительным взглядом окинул гостей — те уже встали, а затем и вышли. Но на пороге Брентон обернулся и, пригрозив Джеку кулаком.

— Вы еще обо мне услышите! — воскликнул он.

— Убирайся к черту, ты, маленький глупый человечишка, — устало сказал Джек, а когда дверь закрылась, добавил, — чиновники везде одинаковы. Подобная рептилия могла приползти из нашего Военно-морского департамента, чтобы изводить меня по накладным, которые я забыл контрассигновать в какие-нибудь допотопные времена. Но вот что я хочу сказать, Стивен: «Президент» и «Конгресс» выскользнули при отливе, и я очень боюсь, что они уже далеко.

— Мне бы очень хотелось, чтобы ты так не волновался, — сказал Стивен, которому отплытие фрегатов было в настоящий момент полностью безразлично. Он также крайне боялся, что в порыве любезности Джек спросит о Диане, а в своем теперешнем состоянии или, скорее, потрясении, он не хотел говорить о ней. — Пойду, переговорю с доктором Чоутом.

Он медленно спустился по лестнице и вошел в каморку швейцара, чтобы благодарить индейца за услугу. Индеец выслушал с чем-то похожим на одобрение на лице.

— Это доставило мне удовольствие, — сказал он, когда Стивен закончил. — Они были государственными чиновниками, а я ненавижу государственных чиновников.

— Всех государственных чиновников?

— Всех американских государственных чиновников.

— Вы удивляете меня.

— Вы бы не удивлялись, будь уроженцем этой страны, коренным уроженцем. Вот письмо для вас, его принесли после того, как вы ушли утром.

Стивен увидел стремительный почерк Дианы, и положил записку в карман. Если бы это можно было также легко выбросить из головы, стало бы легче, однако он очень хорошо знал, что потребуется немного покоя перед тем, как привести мысли в порядок и решить много проблем и очевидных противоречий. К счастью, индеец, казалось, был настроен поговорить.

— Почему вы говорите мне «уф»? — спросил он.

— Я полагал, что это обычное приветствие на языке вашей нации — как написано у многих французских и английских авторов, гуроны говорят «уф» бледнолицым. Но если я ошибаюсь, сэр, то прошу прощения: мною подразумевалась вежливость, хотя, возможно, и неуклюжая.

— У большинства гуронов, которых я знаю, есть все основания сказать «уф» бледнолицему: французу, англичанину или американцу. В языке, на котором я говорю, а должен сказать вам, сэр, что существует огромное количество языков, на которых говорят настоящие жители этого континента, «уф» выражает отвращение, ненависть, неприязнь. Я думал обидеться на это, но мне пришло в голову, что вы не хотели оскорбить, а потом я немного сочувствую — в конце концов, мы оба побеждены, оба — жертвы американцев.

— Доктор Чоут рассказывал мне кое-что о злополучных индейских войнах. Он, по крайней мере, очень настроен против них.

— Доктор Чоут? Да, есть немного хороших американцев, согласен. Мои дедушки, которые учились в Гарварде, в Индейском колледже, отзывались о мистере Адамсе как о превосходном человеке. Его мать была из племени шауни — из него же, как я могу добавить, и вождь Текумсе, который в настоящее время помогает вашим людям на канадской границе. А вот и доктор Чоут.

— Вы не видели доктора Мэтьюрина? — спросил Чоут. — Я ищу его.

— И я искал вас, коллега, — сказал Стивен из темноты каморки.