Изменить стиль страницы

О последнем Филип II думал точно также. Дон Антонио был лишь жалкой пешкой в большой игре, но в руках Эссекса мог объявить шах королю, и даже привести к мату. Потому извилистым путем из Эскориала во Фландрию и оттуда в Кале и в Англию стала сочиться тонкая струйка испанского золота, за которое обнищавшие дворяне и слуги дона Антонио затевали заговор на жизнь претендента. Часть этого ручейка таинственным образом перетекала по дороге в кассу известного солидностью и состоятельностью банкира и гданьского купца Генриха Шульца, до сих пор пребывавшего в своем лондонском филиале, в Холборне, а невольным посредником в этом стал Ян Мартен.

Ближайшим соседом Шульца в Холборне был доктор Руис Лопес, португальский еврей, изгнанный с родины инквизицией. Когда Генрих Шульц столкнулся с ним впервые в 1593 году из-за желудочного недомогания, Лопес пользовался заслуженной славой и авторитетом, был придворным лекарем королевы Елизаветы, в числе его пациентов были молодой Бен Джонсон и сэр Уолтер Рейли, а прежде также Уолсингем и Лейчестер.

Генрих с помощью лести и ценных подарков добился его приязни и доверия, а потом воспользовался как прикрытием для своих интриг. В доме врача останавливались ложные сторонники дона Антонио, состоявшие на испанском содержании, а когда один из них, некий Эстебан Ферейра, был разоблачен шпионами графа Эссекса и арестован, Шульц добился от Лопеса вмешательства у королевы с целью освобождения «невиновного».

Но Елизавета отказала, а через несколько недель схвачен был ещё один подозрительный португалец, Гомес д'Авило, который по странному стечению обстоятельств также жил в Холборне, неподалеку от дома доктора.

Когда д'Авило был заключен в Тауэр и увидел камеру пыток, он тут же рассказал все, что знал о заговоре против дона Антонио, а когда его начали припекать железом — добавил ещё немало всяких фантазий.

Результатом этих признаний стало то, что теперь в руки Эссекса попал некий Тиноко, свежеприбывший из Кале. У того оказались при себе какие-то подозрительные письма, содержание которых касалось с виду торговых операций, но могло иметь скрытое политическое значение.

Под перекрестным огнем вопросов Тиноко лгал, как по нотам. Заявил, что прибыл в Англию, чтобы предостеречь графа о затеянном иезуитами покушении на жизнь королевы. Однако и он испугался пыток. Перевезенный в Тауэр, признал, что был направлен в Лондон испанским губернатором Фландрии с целью встретиться с Ферейрой и склонить доктора Лопеса, чтобы тот согласился оказать известную услугу Филипу II.

Известную услугу! Что это могла быть за услуга?

Эссекс заново начал следствие. В вырванных под пытками признаниях узников раз за разом появлялось имя придворного лекаря королевы. И граф утверждался во мнении, что Руис Лопес служит осью какого-то заговора. Был это заговор на жизнь дона Антонио, или следы вели выше?

Эссекс потребовал ареста Лопеса. Первого февраля 1594 года придворный лекарь Ее Королевского Величества Елизаветы был помещен в Эссекс хаус, а его дом в Холборне подвергли тщательному обыску, который однако не дал ожидаемых результатов.

Несмотря на это Генрих Шульц, испуганный таким оборотом событий, появился вдруг в Дептфорде и потребовал от Мартена немедленно отправляться в Кале, обещая покрыть все расходы.

«Зефир» поднял якорь, вышел в море и наутро пересек пролив. Генрих почувствовал себя в безопасности; теперь он мог спокойно ожидать дальнейшего развития событий хоть в Амстердаме, где процветал филиал его торгового дома, хоть в Брюсселе, где сплетались нити политических интриг, в которых он принимал участие. Мартен немедленно, по-прежнему не сознавая опасности, вернулся в Дептфорд, лишь случайно не везя на борту «Зефира» никого из агентов своего кредитора.

Тем временем дело Руиса Лопеса топталось на месте. Его допрашивали и сам Эссекс, и его политический противник, сэр Роберт Сесиль, граф Солсбери; но доктор Лопес отвечал спокойно, логично объясняя любые подозрительные обстоятельства. Оба Сесиля, Уильям лорд Барли и его сын Роберт, пришли к выводу, что он невиновен, и Елизавета разделила их мнение.

Когда наконец Эссекс потребовал процесса о государственной измене, королева впала в ярость. Обвинила его, что он зарвался и что его зловредные безосновательные обвинения оскорбляют не только невинного человека, который издавна верно ей служит, но задевают и её честь.

Королева все это приписывала антииспанским настроениям графа, который вокруг видит одних заговоры и только шпионов, и все только для того, чтобы склонить её на новую военную авантюру. И наконец велела ему уйти, не дав сказать ни слова.

Эссекс вышел, униженный и взбешенный, но Руис Лопес отнюдь не получил свободы. Даже лорд Барли не хотел взять на себя ответственности за столь рискованный шаг.

Ведь совсем недавно по приказу Филипа был убит Вильгельм Оранский, а через пару лет за ним — проклятый папой Генрих III. На жизни и судьбе королевы Елизаветы держался весь порядок в англии; её смерть означала бы переход власти к католической линии — полный переворот, упадок, может быть даже истребление людей, ныне стоящих у кормила власти.

Граф знал об этом столь же хорошо, как и его противники, и решил довести дело до конца. Не мог, правда, вопреки повелению Елизаветы подвергнуть истязаниям её лекаря, а д'Авило умер под пытками в Тауэре, но оставались ещё Ферейра и Тиноко. Их новые показания, вырванные под пыткой, настолько вопиюще обвиняли Лопеса, что даже Сесили убедились в его вине.

Эссекс настоял на своем: начал процесс о государственной измене — процесс, в котором несчастный старый еврей не имел права ни на какого защитника и должен был сражаться в одиночку против целого сборища изощреннейших юристов и судей с каменными сердцами. Это была ужасно неравная схватка, тем более что по жестокому тогдашнему обычаю ни один человек, обвиненный в государственной измене, не мог быть оправдан.

Вскоре он сдался: исчерпав силы долгим следствием, многомесячным заключением и ужасной тревогой, на беспрестанно повторявшийся вопрос, обещал ли он испанским заговорщикам, что отравит королеву, ответил утвердительно.

Приговор был ясен. Руиса Лопеса вместе с двумя несчастными, которые дали на него ложные показания, приговорили к смерти по процедуре, предусмотренной для изменников. Но Елизавета дольше, чем обычно, тянула с разрешением на экзекуцию. Только по истечении четырех месяцев согласилась она передать их в руки палача.

Генрих Шульц вернулся в Лондон в первых числах июля 1594 года. Знал уже, что Лопес его не выдал, а поскольку непосредственно не имел дела ни с кем из остальных заговорщиков, чувствовал себя относительно безопасно. Беспокоило его только одно: не упомянул ли кто из них во время следствия о «Зефире»? В руках ловкого прокурора это стало бы нитью, позволяющей распутать клубок…

Со всяческими предосторожностями переслал он Мартену весточку о своем возвращении и пригласил того в Холборн, а когда Ян наутро туда прибыл, принял его за роскошным завтраком.

Был в прекрасном настроении, что впрочем не отразилось на меланхолическом выражении его бледного лица с прищуренными глазами и длинном краснеющем носе. Из разговора, который он перевел на громкий процесс Руиса Лопеса, сделал вывод, что ему ничего не грозит. Мартен знал, разумеется, о планировавшемся покушении на жизнь королевы и о смертном приговоре изменникам, но явно не был ни во что замешан и ему даже в голову не могло прийти, что имел что-то общее с этим делом.

Неожиданное озарение пришло совершенно случайно, благодаря стечению обстоятельств, которого Шульц предвидеть не мог. В день его возвращения королева Елизавета приняла решение исполнить приговор, и в ту минуту, когда они с гостем садились к столу и наливали первый бокал вина, за окнами раздался громкий шум: стражники графа Эссекса волокли троих приговоренных через Холборн.

Генрих, уведомленный об этом прислугой, побледнел как стена, а Мартен выбежал на балкон, посмотреть, что происходит. Перед домом доктора Лопеса стояла высокая деревянная двуколка, на которую втаскивали трех перепуганных изувеченных людей. Шестеро конных разгоняли собиравшуюся толпу. Из толпы летели камни и отбросы, которыми забрасывали и стражников, и узников.