Но «неудачная экспедиция» на деле была полным поражением. На скалах Оркад и Гебридов, в фиордах Донегал, Коннот и Мюнстер осталась почти половина разбитых бурями кораблей, и даже католическое население этих ирландских графств истребляло испанцев и грабила обломки их каравелл.

Рамирес пристал в Лиссабоне, после чего через Ибрантес, Гуарду и Саламанку поспешил в Эскориал.

Он ехал по стране, превращенной в одну громадную святыню, в которой в соответствии с приказами Conseio de Estado возносились непрестанные молитвы о победе над еретиками. Крестьяне не работали в поле, стада разбежались по долинам, улицы городов, рыночные площади, мастерские ремесленников и таверны опустели, замерла торговля и всякое движение вообще; только нефы костелов, забитые верующими, душные от людского пота и чада кадил гремели молитвенными песнопениями, и гул колоколов и органов разносился вокруг.

Рамирес с суровым лицом снимал шляпу перед соборными крестами, сходил с коня, преклонял колени, набожно крестился и вытаскивал за шиворот из толпы хозяина местной почтовой станции. Скакал он почти без отдыха, днем и ночью, и потому естественно вынужден был часто менять лошадей, которые падали под ним от убийственной скачки по горным дорогам.

Через сорок восемь часов, сам едва живой, он стоял у ворот монастыря Сан Лоренцо эль Реал, чтобы у цели своего путешествия узнать, что будет принят королем только после полудня, поскольку Филип II лежит ниц крестом перед главным алтарем и никому нельзя к нему приближаться.

Бласко знал, что даже лежание крестом уже не отвратит катастрофического развития событий, но не осмелился высказать это мнение вслух. Однако уведомил кардинала Альбрехта Габсбурга о судьбе Непобедимой армады, после чего, не обращая внимания на ужас королевского секретаря, заснул непробудным сном в удобном кресле его святейшества.

Потрясение в Мадриде и Риме при вести о поражении было огромным. Медина — Сидония вернулся в сентябре, приведя едва половину кораблей, и то по большей части настолько поврежденных, что не стоило возиться с их ремонтом. Погибло больше десяти тысяч человек, а материальные потери достигали головокружительных сумм.

Неприятели, и прежде всего удерживаемые до тех пор в руках вассалы Испании, подняли головы, готовясь к новым бунтам и восстаниям. Слава испанской монархии померкла, и под рев штормов, среди воя вихрей и треска каравелл, разбивавшихся о скалы Шотландии и Ирландии, родилась новая морская держава — Альбион.

Наибольшее спокойствие сохранял в этом несчастьи Филип II, хотя все его мечты и планы, главная цель, которую он поставил себе в жизни, — завоевание Англии и покорение Елизаветы — рассыпались в прах.

Он мог ещё выставить новый флот, мог выжать для этого достаточно золота из своих подданных и из богатого духовенства, мог бросить на весы войны сокровища Вест — Индии и наемные армии из Нидерландов, Неаполя и Милана, из немецких и австрийских земель. Надлежало только мужественно сносить волю Божью и вымолить у Создателя благословение для следующей экспедиции.

Этот последний способ, хоть раз он уже подвел, казался Филипу самым надежным, и для подкрепления его действенности во всей стране была усилена деятельность святой инквизиции, которая приговаривала и сжигала на кострах десятки и даже сотни инакомыслящих.

Тем временем в Англии праздновал победу протестантизм. Ведь Господь, в которого там верили, наслал бури и штормы на папистов, неоспоримо тем самым показывая, что он на стороне Реформации. Елизавета, быть может, и не разделяла столь наивной веры и приписывала победу не только воле Провидения, но не высказывала своего мнения публично. Разумеется, она была рада, что заслуги её адмиралов и каперов остаются в тени в пользу сил сверхъестественных. Провидению не нужно было платить жалования — хватит свечек и псалмов, в то время как адмиралы требовали денег для своих экипажей, наград и титулов для себя.

Скупая монархиня торговалась с ними, как барышница, кланяясь, плюясь и стуча кулаком по столу. Раз опасность миновала, она не собиралась выполнять обещаний. Была слишком рассудительна для этого: в искусстве правления избегала широких жестов, которые слишком дорого обходились. Героям должно было хватить их геройской славы; принципы, которыми она руководствовалась, не имели с героизмом ничего общего, хоть её и называли королевой с львиным сердцем.

Сердце, а может быть ещё в большей степени разум Елизаветы подсказывали ей хитрость, гибкость и неторопливость в решениях, и прежде всего — экономность. Ведь поистине ей нужна была лисья хитрость, чтобы добрых двенадцать лет морочить всех своей мнимой любовью к герцогу Анжуйскому, или не выплатить жалование людям, которые разгромили Великую Армаду.

В числе обиженных королевой оказался среди прочих и Ян Мартен. В ходе военных действий экипажу «Зефира» редко удавалось взять добычу на испанских судах, а корабль серьезно пострадал, так что стоимость ремонта поглотила всю небольшую долю капитана. Его кредиторы настойчиво требовали возврата займов вместе с грабительскими процентами и добились в конце концов для их уплаты продажи некогда роскошного, а теперь запущенного и опустевшего поместья в Гринвиче.

Чтобы возместить понесенные потери, «Зефир» принял участие в налете Френсиса Дрейка на Лиссабон, но эта экспедиция, имевшая целью оторвать Португалию от монархии Филипа II, не удалось, и Мартену пришлось снова обратиться за денежной ссудой к Генриху Шульцу.

Генрих принял его в своем новом поместье в Холборне неожиданно любезно — почти сердечно. Оказался весьма великодушен, ни разу даже не помянув об идее продажи «Зефира», словно согласился с мыслью, что никогда ему не стать хозяином этого корабля. Предоставляя Мартену заем, поставил лишь одно скромное условие: до момента его возврата Ян обязуется во время каждого из своих плаваний заходить в Кале, чтобы высадить там одного из агентов Шульца или же забрать его на борт, возвращаясь в Англию.

— Люди эти будут ссылаться на некоего Лопеса, — добавил Генрих. — Он мой приятель.

Мартен согласился без колебаний — ему и в голову не пришло, что «агенты» Генриха Шульца могут иметь и иные задания, кроме коммерческих интересов своего работодателя. Только гораздо позднее он понял, а скорее догадался, в какую кабалу могли его впутать с виду невинные путешествия прилично выглядевших и солидных компаньонов бывшего помощника с «Зефира».

Открытие это состоялось после многих более или менее удачных каперских плаваний, которые Мартен предпринял на свой страх и риск или вместе с шевалье де Бельмоном и Уильямом Хагстоуном при негласной поддержке сэра Роберта Деверье, графа Эссекса.

Соломон Уайт, тесть Хагстоуна, чувствовал себя слишком старым, чтобы командовать «Ибексом», особенно в нелегких условиях все ещё продолжавшейся войны с Испанией. Он достиг того, чего желал в этой жизни и что, как он считал, обеспечивало ему спасение в жизни иной: стал богатым человеком и отправил в ад бесчисленное множество папистов на вечные муки. Так что он передал свой корабль Уильяму, а сам обосновался на южном побережье Девона, чтобы до конца своих дней греться на солнце, ловить рыбу в тихом заливе и петь псалмы в местном соборе, который поддерживал скромными пожертвованиями как уважаемый и почтенный благодетель.

Что же касается Роберта Деверье, фаворита королевы, который однако вечно вступал в конфликты со своей монархиней, то теперь тот стал вопреки её воле предводителем антииспанской партии в Англии. Это по его приказу Френсис Дрейк предпринял неудачную атаку на Лиссабон, чтобы посадить на португальский трон дона Антонио; по его повелению несчастный претендент на корону, захваченную Филипом II, получал постоянное пособие из казны и жил в Итоне, ожидая более благоприятных обстоятельств; наконец, по его повелению все английские корсары, в их числе и Ян Куна, именуемый Мартеном, пользовались убежищем во всех портах английских и во многих французских.

Пожар испанской войны понемногу стихал; она тянулась больше по инерции, без надежд на конкретный выигрыш для одной или другой стороны. Лорд Сесиль выступал за её окончание, и королева, казалось, склонялась на его сторону. В то же время граф Эссекс был настроен скорее воинственно. Он жаждал славы, а романтический и беспокойный темперамент толкал его на великие приключения. Хотел раз навсегда сокрушить мощь Испании, и упорно стремясь к этой цели, не брезговал ни помощью корсаров, ни жалким доном Антонио, который мог ещё сыграть свою роль.