Такие жестокости действовали ошеломляюще. Я долгое время пребывал в состоянии странного, тупого смирения и был готов разделить веру своих товарищей, что мы все обречены, что все на свете яйца выеденного не стоит, поскольку все без исключения люди злы и низменны.

Гауптман фон Барринг начал пить.

ОСТАВЛЕНИЕ КИЕВА

Ничто, кроме пулемета, не было снято. Мы схватили крестьянина и спросили, как, черт побери, у него в сарае оказался немецкий танк. Он охотно показал нам бумагу, где было написано по-немецки:

На Украине почти в каждом крестьянском дворе, большом и маленьком, можно было найти немецкую легковую машину или другое транспортное средство.

Причиной, по их словам, явилось то, что на околице деревни был убит унтерштурмфюрер СС. В назидание остальным командир эсэсовцев приказал повесить всех мужчин и женщин в возрасте от четырнадцати до шестидесяти лет. Их поместили в два грузовика, грузовики подъехали задом к виселицам; людям надели на шеи петли, и грузовики отъехали.

В наших рядах поднялся громкий, угрожающий рык, когда мы шли мимо. Эсэсовцы нервозно косились на нас и крепче сжимали оружие, а наши офицеры приказывали ускорить шаг, чтобы избежать столкновения.

Вражда между армией и СС готова была перейти в открытую форму. Гиммлер подавлял все попытки создать организованное подпольное движение против режима, цепным псом которого являлся, но безуспешно, потому что не распознал своего врага. В сущности, подавлял он не тех. Настоящим врагом — хотя, естественно, Гиммлер не мог этого знать — было то оружие устрашения, которое, как он полагал, мог использовать, когда сочтет нужным. Собственно говоря, использовалось оно безо всякого плана и в конце концов погубило его. Оно-то и порождало немецкое сопротивление, ставшее в конце концов подпольным движением; хроники его не написаны, и написать их невозможно, поскольку не существует никаких документов. Движение это не было организованным, но оно действовало незаметно и будто непреднамеренно — как мы, когда ликвидировали свинью Майера.

Когда мы вошли, русские заняли уже половину Киева. В городе мы разделились на маленькие боевые группы, проникавшие независимо друг от друга на разные улицы. Я ехал за танками Порты и Старика. Мы миновали Воздуховодское, пересекли железнодорожную линию и двинулись по улице Дьякова, все дома на ней были заняты немцами; затем свернули к Паволо[70] на северной окраине города. Ехали мы по узким улочкам и переулкам и на рассвете оказались у старого завода.

В огромном дворе оказалось восемнадцать Т-34 и пять КВ-2, стоявших бок о бок, экипажи выстроились перед своими танками на перекличку. Внезапное появление наших танков меньше чем в двадцати метрах парализовало их.

Я оттащил от прицельных приспособлений нашего неопытного унтер-офицера, и огнемет, пулемет, пушка одновременно заработали. Выстроившиеся в линию экипажи повалились, как кегли, и вскоре все русские танки были в огне[71]. После этого мы понеслись на полной скорости по окраинным улочкам, наткнулись на пехотную роту и уничтожили ее, пустив в ход сперва огнеметы, затем пулеметы; стальные гусеницы давили немногих уцелевших.

Мы неслись вперед, круша все на своем пути. Внезапно раздался громкий взрыв, и танк Старика остановился с перебитой гусеницей. Я повернул на полной скорости и загромыхал по переулку с целью зайти в тыл русскому противотанковому орудию. Его и расчет из восьми человек я просто раздавил; но они уже подожгли танк Старика и убили двух членов его экипажа. Старик перебрался в танк ко мне, двое других — к Порте.

Так продолжалось весь день. Он выдался изматывающим, однообразным; постоянное напряжение едва не сводило нас с ума. Возвратясь, мы узнали, что пятая рота лишилась всех танков и что оберст фон Линденау сгорел заживо.

Киев пылал.

Более нервирующих и жестоких форм боевых действий, чем уличные бои, не существует. Никогда не знаешь, чего ждать, когда перебегаешь от двери к двери, подчас с внезапной необходимостью укрываться за бетонным фонарным столбом, так как из окон домов в тебя летят воющие, свистящие, грохочущие штуки.

Несколько раз нам приходилось покидать дома, потому что под нами рушились полы, и мы проваливались на три-четыре этажа вниз. Мы вели ожесточенные рукопашные бои, пуская в ход ножи и саперные лопатки, и все это время город пылал; вокруг нас постоянно было пламя, взрывы, крики, люди обмораживались, потому что стоял лютый холод.

Громадный железный мост через Днепр был взорван, из воды торчала лишь искореженная арматура. Гордость города — радиостанция с мачтами — представляла собой груду железного лома и перекрученных кабелей. На громадных скотобойнях тысячи туш были залиты кислотой. Сотни тонн семечек и подсолнечного масла залили бензином и подожгли. Громадные локомотивные депо напоминали слоновьи кладбища.

Во время этого отступления наша ненависть к СС вскипела и нашла открытое выражение. Дошло до того, что эсэсовцы не осмеливались вступать в бой, если его вели армейцы. Не раз случалось, что когда русские и немцы палили друг в друга с разных сторон улицы, и к ней подкрадывалось подразделение СС, в перестрелке наступал перерыв, чтобы дать немцам возможность скосить эсэсовцев. Когда с ними было кончено, бой возобновлялся.

Утром перед самым рассветом мы достигли района неподалеку от Бердичева, где готовилось сражение. Кроме нашего полка там находился резервный пехотный. Мы лишились своих танков, и нас использовали как пехотинцев.

Мы, танкисты, сразу же выползли на ничейную полосу, она всегда была нашим местом. Вырыли себе узкие одноместные окопы, где можно было невредимо лежать, пока сверху катили русские танки. Замысел состоял в том, что когда русские танки пройдут, мы встретим следующую за ними пехоту огнеметами, пулеметами и, возможно, оружием рукопашного боя — штыками и лопатками.

Гренадеры в траншеях позади нас подвергались яростному артобстрелу. Шел час за часом, а артиллерийская дуэль только усиливалась; потом, в три часа, наступила краткая пауза, затем огонь был перенесен за передний край и возобновился с ураганной силой.

Зрелище, представшее тут нашим испуганным глазам, едва не повергло нас в обморок. Сквозь низкий туман на нас с грохотом надвигались полчища Т-34, следом за ними бежала масса пехотинцев с примкнутыми к винтовкам штыками.

В моем окопе вдруг потемнело, сверху осыпалась струйка рыхлой земли. На лбу у меня выступил холодный пот, колени задрожали. Надо мной проехал еще один танк, затем третий[72].

Потом заработали пулеметы, раздался грохот орудий. Это означало, что русских встречают наши гренадеры и противотанковая артиллерия.

Я не осмеливался высунуть голову из опасения, что ее раздавит Т-34, но когда в соседнем окопе заговорил пулемет, пришлось встать.