Но Гелланик придерживается другой точки зрения:

– Тимандр! – прокатилась волна по рядам справа, – синасписм! Сомкнуться в кулак!

Синасписм – это строй, еще более тесный, чем тот, которым обычно идет в атаку фаланга. Четные ряды входят в промежутки между воинами нечетных, отчего монолит становится еще плотнее, а его глубина меньше. Шагать в таком тяжело, используют синасписм для обороны. А что, следует обороняться? Не верит Гелланик, что сдюжим? Однако вспомнил Тимандр и желваки на скулах воинов и скрип зубовный. Лучше перебдеть...

– Синасписм!

Это вам не строй "пеших друзей" с их двенадцатилоктевыми оглоблями ворочать – сомкнулись вмиг, поучитесь-ка, "драконьи зубы".

Те и ухом не ведут, еще и скалятся. Ага, противник меняет построение, значит, заметался, значит дрогнул. Вот уже мы его сейчас приложим!

Ну, кто там самый шустрый?

И как по заказу клич с правого угла лаконского монолита:

– Кто из вас храбрец?! Кто сразит врага?

– Я!!!

Вот и все понятно с вами, спартанцы. Смертные вы, титан себя накручивать не станет.

А раз смертные...

Монолит рванулся вперед, бегом. Встретим, обнимем. Ну, македоняне?!

– Алалалай!

И дальше уже ничего человеческого в этом надрывном реве сшибающихся волн.

Столкнулись!

И пошла работа...

Принять удар на щит, отбросив вверх, поднырнуть в длинном выпаде в ноги и сразу бросок вперед, щит в щит, толкнуть, сбить с ног. Стоит, зараза. Второй ряд колет сверху вниз, прямо в рычащие рожи, и нащечников-то у них нет, только попади! Ага, попадешь тут, не для того их там с пяти лет гоняют, чтобы они стояли столбом рот разинув.

Спартанцы страсть, как любят потолкаться. Только они по всей Элладе предпочитают такую свалку, где и копьем не взмахнуть. Не бьются фаланги "продавливанием", хаос получается, передним не повернуться, и все преимущества монолита вмиг улетучиваются. Очень долго учиться надо такому бою, а какой полис себе может позволить столько времени выделить на подготовку гоплитов, обычных граждан, призванных на краткую службу? Даже богатые Афины не могут. А у спартанцев этот хаос управляемый, они ему с малолетства учатся, ибо ничем иным в жизни и не занимаются.

Но гипасписты не ополченцы, раз в год собираемые полисом на учения. Филипп создал постоянную армию и подготовкой она спартанцам уступать не желала. Значит, толкаться будем? Ну, давай!

Македонян больше, построились они плотнее. Вперед, Красные плащи, сдвиньте глыбу. Животы не надорвите. А глыба-то не лежит на месте, сама прет.

Агесилай, вне себя от изумления, сделал шаг назад. На периферии зрения пошло какое-то движение. Полемарх скосил глаза направо, а там...

– Кандаон!

У этих варваров половина имен эллинские, а все равно в атаке не Ареса поминают, а своего бога. Имя чужое, но сам бог вполне подходящий. В смысле, своим завсегда поможет.

Агриане, потрясая длинными ромфайями, врубились в ряды илотов, как волки в собачью свору. И у тех и у других клыки и когти имеются и облик схож, да вот что-то псы заскулили, хвосты поджали...

– О дисе, Кандаоне!

– Павсаний, прикрой!

Полемарх повернулся вправо и отточенным движением вогнал копье в незащищенный живот набегавшего фракийца. Наконечник вышел из спины на две длины ладони.

– А-а-а, улке мука! – фракиец и не думал умирать.

Полемарх легко отбил длинный слабоизогнутый вперед клинок, и хотел выдернуть копье из тела мертвого фракийца, но "покойник", бешено вращая глазами, вцепился в древко и, надеваясь на него, подтягивался к Агесилаю. В его рыке уже не осталось ничего людского.

– Да умри же ты! – Агесилай потерял хладнокровие, ударив фракийца по лицу краем щита.

Взгляд того сразу погас и он обмяк, но полемарх, открывшись на мгновение для напиравшего с фронта македонянина, вдруг ощутил острую боль в боку.

– Эх... – взмахнув тяжелым гоплоном, как дискобол, полемарх отбросил врага.

Край щита переломил кизиловое древко копья, торчавшего в пояснице, как раз в стыке между половинками кованного мускульного панциря. Огненный цветок распустился перед глазами. Полемарх отшатнулся, спасаясь от его обжигающих лепестков.

– Павсаний... – Агесилай осекся.

Царский советник лежал лицом вниз. Враги усилили натиск. Перед глазами все плыло, рана горела. Полемарх взмахнул голой рукой, не видя, что копья в ней нет, оно осталось в теле злого фракийца. Он уже не чувствовал, ни рук, ни ног, вообще ничего...

Вражеский воин сделал шаг вперед, толкнул полемарха щитом и, переступив через его труп, ударил копьем следующего спартанца.

Красные плащи, так и не ставшие сверхчеловеками за годы аскезы, самоистязания и воинских упражнений, попали в клещи и гибли один за другим. Что же, все зря?

Не зря. Перемалываемые в сжимающихся тисках, спартанцы дрались так, словно само право на существование их города отстаивалось в этом бою. Им некуда отступать, за спиной море, врагов очень много и они теснят. Неся потери. Большие потери.

– Ну же! – кричал Гелланик, работая копьем, – осталось немного! Навались!

Навалились.

– Дайте им еще! – рычал Тимандр.

Дали еще.

– Агесилай! Агесилай мертв!

Все, сейчас побегут.

Как бы не так!

– Эниалий! Тебе эта жертва!

Копья давно почти все переломаны, пляшут клинки.

– Ах ты тварь! – Тимандр швырнул в лицо спартанцу обломок своего меча, схватил его за щит, рванул на себя и боднул гребнем шлема прямо в лицо. А в следующее мгновение правое плечо обожгло льдом.

Стратег отшатнулся, укрылся за щитом, отразив пару ударов, нырнул вниз, подхватив первое, что в руку попалось, обломок копья, и, не обращая внимания на рану, вновь утонул в схватке.

Спартанцы умирали, но не сдавались, таща за собой в Аид десятки македонян, но те, ослепнув от ярости, не видели потерь и бились отчаянно, наказав сами себе непременно укрыть землю ковром из красных плащей.

Правая рука онемела, Тимандр почти не чувствовал ее и вынужден был отойти с первой линии. Он выбрался на небольшой бугор, позволивший ему осмотреть поле боя, и первым увидел конную лаву, переваливающую через холмы.

Менон. Явился наконец-то, бездельник, к самому концу. Не слишком торопился, мы пёхом быстрее управились. А скажет потом, что именно он решил все дело. Тимандр поморщился, зажимая рану. Щит он опустил и прислонил к ноге.

Пора заканчивать. Стратег набрал в легкие побольше воздуха и заорал:

– Гелланик! Явились фессалийцы! Давай отойдем, пусть закончат! – перевел дух и уже гораздо тише добавил, – хватит губить воинов зазря, нужно просто стоптать лаконских собак копытами.

Гелланик услышал, по рядам гипаспистов прокатилась команда отхода. Щитоносцы отхлынули, у спартанцев уже не осталось сил, подобно бойцовым псам, вцепиться зубами, и в смерти не отпуская врага.

– Ну, сдохните, твари, – процедил стратег.

Фессалийцы летели клином. А может своим любимым ромбом, отсюда не разобрать. Вот только как-то странно... Зачем взяли так круто вправо? Куда они?

– Куда ты прешь, придурок?!

От первого жеребца Тимандр увернулся, но в следующий миг что-то со страшной силой толкнуло стратега в спину и вышибло из него жизнь.

Конница врезалась в ряды гипаспистов, как тяжелый таран.

– Менон, предатель... – процедил Гелланик.

Он понял все и бросился в свою последнюю атаку, намереваясь подороже продать жизнь.

А над кровавым полем плыл в полуденном мареве торжествующий клич:

– Фессалия!

* * *

Наибольшего успеха на поле у западного устья Врат достигли Антипатр и Мелеагр. Перед ними стояли слабейшие отряды союзников: фокейцы, локры, аркадцы.

Регент, как издревле заведено у македонской знати, не отсиживался позади войск на высоком холме, взирая на битву, а самолично шел в бой и ничего, что стукнуло уже шестьдесят три года, навыков не убыло, как раз наоборот. Вот сила в руках уже не та, но педзетайрам вовсе не она нужна в первую очередь, а холодная голова[9]. Мышцы же и на смертном одре будут помнить, как нужно колоть сариссой.