— Большое спасибо... дай Бог вам здоровья.

Директор посмотрел на женщину, сколько сейчас таких но всей России в одиночку поднимают детей из последних сил. Молодая ещё, а в гроб краше кладут. Он подошёл к окну и посмотрел, как мать обняла сына, прижала его голову к груди и поцеловала. Н-да, по заднице его надо бы, а она целует. Мать она и есть мать. Он вернулся к столу и разорвал на мелкие кусочки все докладные. На автобусной остановке Дорка уселась на тёплый большой камень, Вовчик прижался к матери.

— Вовчик, так получилось, в общем, я пожалела его, и он сейчас живёт у нас. Ему некуда идти пока. Он подыскивает себе комнату, но ты же знаешь, как в городе тяжело найти жильё. Всё это она проговорила быстро, опустив голову, боясь посмотреть на сына. Вовчик молчал, только отодвинулся от матери.

— Вставай, автобус.

Больше они не произнесли ни слова. Квартирант был на работе, Дорка нагрела воды и, пока Вовчик мылся, сварганила овощной супчик, запекла синеньких на икру. Потом сидела напротив сына и смотрела, как тот ест, совсем взрослым стал. Потом Вовчик хотел зайти за занавеску к печке, но увидел тапки Алексея Михайловича и с силой их зафутболил под кровать.

— Он что, здесь спит?

Дорка смогла сказать только: «Ага».

— А ты где?

— На диване.

— А я где буду спать?

— Хочешь на диване, а я на топчане.

— А когда он найдёт себе жильё?

— Не знаю, он ищет.

Вовчик постоял посреди комнаты, посмотрел на фотографию отца, бабушки: «Ладно, я пошёл...»

— Куда? — Дорка побежала за сыном, который так и не ответил на вопрос матери, даже не оглянулся.

— Дорочка, ну что вы хотите. У нас на Греческой тоже так было. Он ревнует вас к мужу. А вы должны о себе подумать и судьбу свою устроить. А детям и соседям никогда не угодишь. Главное, что вам хорошо и вы счастливы. Весь двор только и говорит о вас. Сидела, сидела и высидела, да такого мужа отхватила, всем на зависть.

— Кто вам сказал, что он мой муж? Он просто квартирант, квартирант, понимаете, и временно здесь живет, понятно?

— Все понятно, Дорочка, дети большие эгоисты, а матери им всегда потакают, на Греческой так тоже было.

Дорка всю свою жизнь, даже в самые тяжелые времена, жила в любви близких людей. А сейчас для неё начался самый настоящий ад. Утром, не разговаривая, молча пили чай. Дорка заворачивала в газету бутерброд сыну, и тот уходил в школу. Потом, не спеша, нервируя Дорку до невозможности, уходил Алексей Михайлович. Последней, доваривая суп со слезами, убегала на работу Дорка. Каждый день на работе Надька доканывала подругу своими вопросами: как относится Вовчик к Алексею Михайловичу — не ревнует ли он её, как Алексей Михайлович относится к Вовке, не обижает ли его. В конце концов Дорка не выдержала и во всём призналась подруге.

Надькиному возмущению не было предела. И как ни просила Дорка никому не рассказывать, та всё равно не выдержала и потихоньку поговорила с Верой Борисовной, а та, в свою очередь, с Жанночкиным мужем.

Через какое-то время Алексей Михайлович, что называется, притих, не грубил Дорке, даже стал как бы подлизываться, чем вызывал у неё ещё большее отвращение. Вовчик же его в упор не видел, домой возвращался поздно. Молча ужинал и ложился спать. Эта неприкрытая вражда довела Дорку до сердечного приступа. Ещё она очень переживала за Жанночку, у которой родилась девочка, не прожившая и одного дня. Кончилось всё тем, что Дорку «скорая помощь» увезла в больницу. Надежда в тот же день перебралась к подруге навести порядок. Когда Дорка вернулась из больницы, на столе её ждала записочка от квартиранта, в которой он благодарил её за всё, поздравил с Новым годом и желал счастья. Дорка с такой силой дёрнула занавеску, что вырвала гвоздь, на котором та держалась. Кровать аккуратно была застелена, его вещей в шкафу не было. Ничего не было, об этом подруга позаботилась со всей ответственностью. Вовчик прибежал с мороза весь мокрый. Щёчки, как яблочки, горели на его повзрослевшем лице. Не успели даже двумя словами перемолвиться, как в дверь постучали и на пороге появились гости. Девчата из магазина с шампанским, закусками, ёлкой. Сами хулиганистые милиционеры эту ёлку у кого-то отобрали, или конфисковали, никто не интересовался. К полудню во двор въехала Лёвкина машина, со всем народом с Пересыпи.

— Мы решили к тебе, Дорочка, приехать Новый год встречать! Комната у тебя большая, гулять будем.

Дорка порывалась объяснить, почему нет Алексея Михайловича, но Жанночка увела её на кухню, прошептала на ухо: «Дора, это ребята его выставили, больше он тебя не потревожит. Этот паразит думал, что некому за тебя заступиться, он ошибся, у тебя есть мы».

Давно Дорка не видела своего сына таким счастливым. Он сидел со взрослыми за одним столом, пили и гуляли почти до утра, потом улеглись вповалку на пару часов, кто где, и на кухне, и у соседей. С утра ведь всем на работу. Дорка была счастлива, оказалось, что сын нигде вечерами не пропадал, а делал уроки у Жанночки, просто не хотел видеть эту пьяную рожу гада. Год пролетел, как один день. Жанночка опять была беременна, но теперь к своему положению она относилась серьёзно, даже в больнице два раза лежала. Дорка с Вовчиком не позволяли ей ни на базар бегать, никуда. Даже с работы домой провожали, мало ли чего, по такой скользкоте — только под конвоем.

День был морозный, солнечный. Девчата в обеденный перерыв гурьбой высыпали на улицу из магазина, подышать свежим воздухом и погреться на солнышке. Дорка вынесла для Жанночки табурет и одеяло: садись, не гуляй и одеялом обернись.

— Дора, что, невестку для сына ждёшь?

— Для моего не подойдёт, старым будет, пока она вырастет.

— А вот говорят, что сейчас, после войны, девок больше, чем хлопцев рождается. Это примета такая, значит, войны не будет.

— Когда такое было, что войны не было? А американцы?

— А что американцы? С нами теперь китайцы! А их вон сколько миллионов. Теперь война, если и будет, то другая... Атомные бомбы покидают и нам и им, даже пёрнуть не успеем, как в Японии. Как там их города, сразу и не выговоришь — Хиросима и Нагасаки, что ли.

— Ну, бабы, политики, тьфу, только бы настроение испортить. Лучше о мужиках погутарьте, и то больше толку.

— А что впустую гутарить. Всё равно их нет, и для нас уже больше не предвидится.

Надька толкнула продавщицу в бок.

— Заткнись ты, надоело одно и то же, как пластинка долгоиграющая, другой темы не нашли.

— Жанка, смотри, по-моему, к тебе сестра твоего мужа бежит.

Никак опять что-то случилось. Вот семейка, не отстанут никогда.

Жанночка сбросила одеяло и пошла навстречу родственнице:

— Жанна, мне твой Лёнька срочно нужен.

— Что случилось?

— Та ничего такого, дома всё в порядке, не волнуйся.

Жанночка про себя подумала, как же не волноваться, когда

Анька вот так же прибежала и сообщила о смерти младшей Лениной сестры — Ноночки, которой не исполнилось еще и двадцати лет. Она, молодая, красивая девушка, вечером с молодым человеком пошла гулять. Катались на санках. Шутя он накормил её чистым белым снежком, да так, что она простудилась и через две недели в больнице сгорела от двухстороннего воспаления легких, не достали пенициллина. Хоронили как раз в канун Нового года, 31 декабря 53-го года.

— Пойдём в отделение, может, он там.

Но в отделении Леонида Павловича не было, ребята сказали, что на задании, когда вернётся, ему обязательно сообщат.

Анна устало опустилась на ледяную скамейку

— Ты можешь мне сказать, что случилось?

— Не здесь. Ты можешь мне в долг продать вещи?

— Аня, какие вещи? Что случилось?

— Жанна, это никто не должен знать, вернулась жена Соцкого и её надо одеть.

— Откуда она вернулась? Аня, объясни толком, ничего не пойму

— И не надо, вас это никого не касается. Только ты никому ничего не говори.

— Только Дорке и Надьке, без них никак, ведь без денег.

— Я завтра же верну.