Она переводит мои слова Ду Лили, которая тоже воздевает руки кверху.

— Видишь? — говорит Кван. — Ничего.

— Ладно, я буду спать на полу, — великодушно соглашается Саймон.

Кван переводит Ду Лили и его слова, и та начинает хихикать.

— Хочешь спать с жуками? — осведомляется Кван. — Кусачими пауками? Здоровенными крысами? О да, здесь много крыс, съедят твои пальцы. — Она устрашающе стучит зубами. — Как тебе это понравится, а? Не понравится. У нас один выход — мы все трое спать на эта кровать. В конце концов, это только на две недели.

— Это не выход, — возражаю я.

Ду Лили что-то озабоченно шепчет Кван. Та шепотом отвечает ей, энергично кивая сначала в мою сторону, затем — в сторону Саймона. «Бу-бу-бу-бу-бу!» — ворчит Ду Лили, качая головой. Она хватает нас с Саймоном за руки и тянет друг к другу, словно двух капризных малышей.

— Слушайте меня, свою тетеньку, горячие головушки, — выговаривает она на Мандарине, — у нас недостанет роскоши для ваших американских глупостей. Спите в одной постели, и к утру вы согреете друг друга и будете счастливы.

— Ты не понимаешь, — возражаю я.

— Бу-бу-бу! — Ду Лили разом отметает невнятные американские оправдания.

Саймон испускает нетерпеливый вздох.

— Я немного прогуляюсь, пока вы решите ваши проблемы. Что касается меня, я либо подчинюсь вам, поскольку я в меньшинстве, либо крысам на полу. В самом деле, что бы вы ни решили.

Неужели он разозлился на меня за мои слишком рьяные протесты? Это не моя вина, мысленно кричу я. Когда он выходит, Ду Лили следует за ним, браня его по-китайски:

— Если у вас что-то не ладится, ты должен это исправить. Ты муж. Она послушает тебя, но ты должен быть честным и просить прощения. Муж и жена отказываются спать вместе! Это неестественно.

Когда мы остаемся одни, я набрасываюсь на Кван:

— Ты ведь заранее все продумала, не так ли?

— Это не продумала, это Китай, — отвечает она с обиженным видом.

После нескольких секунд неловкой тишины я раздраженно говорю:

— Мне нужно в туалет. Где здесь туалет?

— Вниз по улице, поверни налево, увидишь сарайчик, большая куча черной золы.

— Ты хочешь сказать, что в доме нет туалета?

— Что я тебе говорить? — отвечает она, победно улыбаясь. — Это Китай.

Обед вполне пролетарский — рис и соевые бобы. Кван настояла, чтобы Ду Лили на скорую руку соорудила это нехитрое блюдо. После обеда Кван отправляется в здание местной общины, чтобы подготовить Большую Ма к фотосъемке. Мы с Саймоном разбредаемся в разные стороны изучать деревню. Я выбираю дорогу, восходящую к мощеной улочке, которая прорезает затопленные поля. В отдалении замечаю уток, шагающих друг за другом вразвалочку параллельно линии горизонта. Видно, китайские утки более дисциплинированные по сравнению с американскими. Может, они и крякают по-другому? Я делаю несколько снимков, чтобы потом вспомнить, о чем мне подумалось в этот момент.

Когда я возвращаюсь в дом, Ду Лили сообщает мне, что Большая Ма уже около получаса ждет фотосъемки. Пока мы шагаем к зданию общины, она берет меня за руку и говорит:

— Твоя старшая сестра и я когда-то вместе плескались в этих рисовых полях. Вон там, гляди.

Я представляю себе Ду Лили молоденькой женщиной, играющей с девочкой Кван.

— Иногда мы ловили головастиков, — продолжает она свой рассказ тоненьким детским голоском, — использовали наши косыночки вместо сетей. — Ду Лили имитирует движения ловца, потом делает вид, что пробирается по грязи. — В те дни руководители в деревне говорили нам, что женщинам полезно глотать головастиков как противозачаточное средство. Мы понятия не имели, что это такое. Но твоя сестра сказала: «Ду Лили, мы должны быть хорошими маленькими коммунистами». Она заставляла меня глотать этих черных тварей.

— Не может быть!

— Как я могла ослушаться? Она ведь старше меня на два месяца!

Старше?! Как может Кван быть старше Ду Лили? Ду Лили — просто древняя столетняя старуха. Ее руки грубы и мозолисты, лицо изборождено глубокими морщинами, во рту не хватает зубов. Вот что происходит, если не пользоваться кремом «Ойл оф Юлэй» после долгого тяжелого дня на рисовом поле.

Ду Лили причмокивает губами:

— Я проглотила штук двенадцать, может, больше. Я чувствовала, как они извиваются у меня в горле, плавают в животе, скользят по моим венам. Они извивались во всем моем теле. А в один прекрасный день я заболела, и доктор из большого города спросил меня: «Эй, товарищ Ду Лили, ты что, ела головастиков? У тебя глисты!»

Она смеется, потом ее лицо серьезнеет.

— Иногда я спрашиваю себя, не потому ли никто не захотел на мне жениться. Да, наверное, именно поэтому. Все знали, что я ела головастиков и никогда не смогу выносить сына.

Я ловлю ее задумчивый взгляд, разглядываю ее кожу, загрубевшую на солнце. Как несправедливо обошлась с нею жизнь!

— Не волнуйся, — она гладит мою руку, — я не виню твою сестру. Сколько раз я радовалась, что не вышла замуж! Да, да, — так хлопотно заботиться о мужчине. Я слышала, что половина мозгов находится у них между ног — ха! — Она хохочет, имитируя разудалую походку пьяницы. Потом снова становится серьезной. — Иногда, правда, я говорю себе: Ду Лили, ты была бы хорошей матерью.

— Часто и дети доставляют кучу хлопот, — тихо говорю я.

Она кивает.

— Столько сердечной боли.

Какое-то время мы шагаем молча. В отличие от Кван, Ду Лили производит впечатление разумного, рассудительного человека, которому можно спокойно довериться. Она не общается с Миром Йинь или, по крайней мере, не болтает об этом. А может, я ошибаюсь?

— Ду Лили, — спрашиваю я, — ты можешь видеть призраков?

— А, ты хочешь сказать, как Кван? Нет, у меня нет глаз Йинь.

— Кто-нибудь еще в Чангмиане видит призраков?

Она качает головой.

— Только твоя сестра.

— А когда Кван говорит, что видела призрак, что, все ей верят?

Ду Лили отводит глаза. Ей неловко. Я пытаюсь вызвать ее на откровенный разговор:

— Я, например, не верю в призраков. Я думаю, люди видят то, что хотят видеть. Призраки — это плод их воображения и желаний. А ты как думаешь?

— А! Какая разница, что я думаю! — Она по-прежнему избегает смотреть мне в глаза. Она наклоняется и счищает грязь с ботинка. — Это сродни тому, как долгие годы нам указывали, во что нам верить. Верьте в богов! Верьте в предков! Верьте в Мао Цзэдуна, наших партийных лидеров, мертвых героев! Я же предпочитаю верить во что-нибудь разумное, чтобы иметь поменьше хлопот. Здесь почти все так думают.

— Так ты, значит, не веришь, что призрак Большой Ма с нами, в Чангмиане? — Мне хочется поймать ее на слове.

Ду Лили дотрагивается до моей руки.

— Большая Ма — моя подруга. Твоя сестра тоже моя подруга. И я никогда не предам их дружбы. Призрак Большой Ма, может быть, здесь, а может, и нет. Какая разница? Теперь понятно? А?

— Угу. — Мы идем дальше. Удастся ли мне когда-нибудь постичь логику мышления китайцев? Словно прочитав мои мысли, Ду Лили хихикает. Я знаю, о чем она думает. Я похожа на одного из тех интеллектуалов, которые приезжали в Чангмиань — такие образованные, уверенные в своих силах. Они пытались разводить мулов, а в результате остались в дураках.

Мы добираемся до ворот здания общины как раз в ту минуту, когда тяжелые капли дождя обрушиваются на землю. В моей душе нарастает волнение. Мы бросаемся через открытый дворик и, пройдя сквозь двойные двери, попадаем в просторную комнату, где холодно как в морге. Сырой воздух пропитан запахом, который в моем сознании ассоциируется с запахом гниющих в течение сотен лет костей. Мягкая осень, которой, как это ни странно, славится Гуйлинь, давно уже на исходе, и хотя я натянула на себя столько теплой одежды, сколько уместилось под курткой из «гор-текса», у меня стучат зубы, пальцы совсем занемели, и я плохо представляю, как буду снимать в этот промозглый полдень.