Тем временем Кирилл тоже работал. Он послал Гиеракса навстречу отшельникам, шедшим под предводительством Исидора, и немедленно вслед за тем имел конфиденциальную беседу с начальником полка нижнего Египта. Полковник стоял перед архиепископом, как перед начальством. Кирилл сказал ему:

– Через час вы получите приказание выступить со своим полком из Пустынных ворот и двигаться до начала равнины, где и преградить дорогу святым, идущим с гор. Именем церкви приказываю вам выполнить этот приказ следующим образом: выходите через Солнечные ворота, расположитесь на отдых в двух милях от озера и после захода солнца возвращайтесь в казармы.

Полковник поклонился и вышел, а Кирилл улыбнулся, вспомнив про знаки римского государства, нашитые на мундире офицера.

Часом позже наместнику принесли на подпись срочный приказ – нужно было выставить против отшельников, о численности и наличии оружия которого не было известно, целый полк. Наместник колебался, полагая, что отряд его личной охраны был бы надежнее. Полковник намеченного полка был больше христианином, чем солдатом. Градоначальник противопоставил свои возражения. Для скопищ бродячей сволочи слишком много чести иметь дело с гвардией. Но и в Константинополе произведет большее впечатление известие, что христианские изуверы были обузданы христианскими офицерами. Орест подписал приказ.

В подземельях таинственного дома совершалась небольшая заутреня. Присутствовало около трехсот мужчин и мальчиков. Торжество закончилось грустной, почти что траурной речью Библия. Мученик был сегодня кроток, как никогда. Вскоре после восхода солнца многие бедные ремесленники и рабочие знакомыми тропами вернулись в свои жилища. Остальные собрались в большой пещере, чтобы часа два провести с Библием в беседе, а затем начать святую неделю скромной трапезой.

Вольф присутствовал при богослужении. Когда же собравшиеся начали расходиться, и Библий ждал возможности начать беседу, он простился со старым знаменосцем. Вольфа беспокоило положение в городе и ему не терпелось узнать последние новости.

– Вольф хочет уйти. Он считает себя слишком умным для наших разговоров. Его опять тянет к этой язычнице, Ипатии! – сказал старый знаменосец Библию.

Последний строго сказал:

– Если он не чувствует себя больше ребенком, наше учение не для него.

Вольф молчал. Он не хотел оскорблять старого мученика. Но все-таки тихо произнес:

– Мы ведь не рабы попов, чтобы заучивать наизусть символ веры.

Библий отвечал:

– Наша община не является собранием философствующих немцев. Община желает общих наставлений. Ты хочешь уйти от нас?

– Дайте мне время!

– Иди же, – сказал Библий сурово, – мы тебя не держим. Продолжай верить, что ты христианин, ибо это так, пока ты в это веришь. А в день, когда гордость знания обманет тебя или ты устанешь бороться с миром из-за мира, тог да ты знаешь, где нас найти. Меня ты тогда едва ли найдешь – вероятно, лишь остатки нашего братства. Мы будем искать убежища среди садовников отшельнических гор, безымянные среди безымянных. Там найдешь ты нас, когда только желание не будет томить тебя больше, когда ты станешь искать покоя. А до тех пор прощай, верь в Христа и веди себя хорошо!

Тут вмешался отец Вольфа.

– Вольф вовсе не для того здесь, чтобы быть хорошим. Он должен быть смелым и сражаться рядом с нами, когда придет время.

– Будь уверен, что Ипатия не сделает меня трусом.

– Так, значит, мы увидимся в Валгалле. Прости, Библий, я хотел сказать – в раю.

Библий усмехнулся.

– Я не знал этого слова, но догадался, что это рай. Не будем спорить из-за слова. Из-за слов целое столетие льется кровь.

– Начинайте же беседу, ваше преосвященство, – ответил с улыбкой Вольф, почтительно кланяясь.

– Не смейся! Каждому ребенку приходится выучить несколько слов. По крайней мере, как звать отца.

– Отец! – воскликнул Вольф, обхватывая обеими руками обрубок руки старого епископа.

Потом он поднялся по ступеням и вышел в город.

Долго не мог Библий приступить к обычной беседе. Качая головой, ходил он взад и вперед перед собравшимися и думал о Вольфе. Да, если бы все христиане или даже если бы все люди были похожи на Вольфа, – такие же смелые, откровенные, здоровые и молодые, – тогда тысячелетнее царство скоро настало бы. Тогда никто не стал бы думать о смерти и о жизни после смерти. Тогда не приходилось бы бороться с нуждой и голодом, с пороками больших и недостатками маленьких. Тогда на земле не стало бы неясных стремлений, не стало бы религии. И снова покачал он головой. Это было бы хорошо? Разве тоска и вера не лучше смелости, юности и здоровья? Или старый Библий стал вдруг эллином, так как с ним поговорил друг Ипатии? Вот здесь перед ним стоят и сидят бедные, жалкие люди и их болезненные, невежественные дети. Этим не смогут помочь греческие боги, им нужна весть о Спасителе.

Библий усмехнулся особенно кротко и начал беседу. Сегодня он остановился на некоторых строках нагорной проповеди. Он стеснялся говорить о существе божием, стеснялся Вольфа, хотя его уже не было. И прежде чем истекли положенные два часа, он закончил свое наставление сердечным призывом с миром приступить к трапезе и никогда не ставить букву закона выше любви.

Трапеза началась. Некоторые члены общины принесли столько запасов, что каждый мог получить свою долю пасхального агнца, медовый хлеб и кубок вина. Для одних из присутствующих это был благочестивый обычай, для других – сошествие Бога к бедным и несчастным. Но для большинства это было редким праздником, и после первых глотков меда собравшиеся оживились. Мужчины болтали и спорили, а мальчики запели старую египетскую песню, которую в течение многих столетий распевали дети на улицах Александрии весной, когда аисты справляли свои свадьбы в дельте Нила, а потом отправлялись на север к мужчинам из льда и женщинам из снега, у которых не бывало детей, так что египетские аисты должны были приносить им живых ребят. Внезапно все смолкло. Со стороны железной двери раз дался сигнал. Один из часовых ударил мечом в пустой шар. Настала мертвая тишина. Нападение! Убийцы! Церковь! Железная дверь вела в дом. Библий знал, что в узком проходе сторожа смогут, жертвуя собой, выиграть несколько минут. Спокойно и печально отдал он приказания. Факелы были потушены. В темноте старый солдат должен был пробраться к скрытому выходу на кладбище, чтобы посмотреть, не загражден ли и он. И медленно, с самыми молодыми впереди, собравшиеся должны были перейти в погребальную пещеру, чтобы оттуда постараться выбраться на волю. Снова встретиться можно было среди садовников. Так было решено уже давно.

Сквозь железную дверь долетал приглушенный крик и звон мечей. В пещере все молились – вслух и шепотом. Внезапно послышались быстрые шаги и тяжелое дыхание старого солдата:

– Выход свободен! Не видно ни собак, ни монахов. Отец, позволь мне распоряжаться теперь. Я солдат. В таком порядке, как все стоят, пусть идут к выходу, не обгоняя друг друга! Мы даем вам час времени, в течение которого я и десять моих товарищей будем защищать проход.

Старик назвал поименно десять человек, у которых, он знал, есть при себе кое-какое оружие. Каждый ответил на вызов и пробрался в темноте туда, откуда звучал голос старика.

– А Библий? – спросил мученик, когда старый солдат перестал называть имена. – Надеюсь, что вы меня не прогоните? Арсений будет следить за порядком среди уходящих. Спешите к выходу. В погребальной пещере можете зажечь огонь. Не обгоняйте друг друга в коридорах. Мы клянемся предоставить час в ваше распоряжение. Раньше этого им не справиться с нами – двенадцатью. Прощайте! Увидимся у садовников!

С рыданиями и прощаниями толпа беглецов направилась к потайному входу позади возвышения для ораторов. Последние еще не скрылись, как внезапно железная дверь слетела с петель и упала. Один из сторожей вбежал в пещеру, закричав громко и прерывисто:

– Остальные убиты! Это отшельники! Я не смог сдерживать натиск!