В целом, мы еще на один шаг продвинулись вперед к новой интернациональной стыковке на орбите.
Тогда нам пришлось торговаться. Помню, как на большом листе бумаги, приколотом к стене, выписывались основные разделы работ и соответствовавшие им цены в американских долларах. В дополнение к основной цене мы выторговали себе целый миллион долларов на компьютерное оборудование. Об этом можно было только мечтать. Писал на стене сам Коллопи, а мы для верности попросили его расписаться в конце листа. На всякий случай я попросил дать нам копию этого «предварительного» соглашения. Как выяснилось позже, это был мудрый шаг, через пару месяцев этот документ очень пригодился тогда, когда уже в Москве подписывались настоящие контрактные документы.
Семёнов с Легостаевым остались в Вашингтоне, для того чтобы продолжить встречи на высоком уровне. Нас с Деречиным отправили на фирму «Роквелл», в Лос–Анджелес, в далекую Калифорнию, через все Соединенные Штаты Америки. Там нам предстояло работать над детальными проблемами, техническими и организационными.
Мы улетели на следующий день.
Почти 20 лет не был я в этом западном мегаполисе Америки. Многое изменилось за эти годы, застроилась Калифорния: на месте прежних апельсиновых плантаций выросли новые поселения. Даже в одноэтажном Дауни, где расположился «Роквелл», появилось много нового. Лишь производственные корпуса стояли в том же виде, как 20, и даже 50 лет назад. Во время войны в них собирались боевые самолеты. Когда я был здесь в 1973 и 1975 годах, заканчивались работы по программам «Аполлон» и «Скайлэб» и разворачивалась программа Спейс Шаттл. С тех пор количество сотрудников сократилось в несколько раз. Особенно уменьшилось число производственных рабочих, затихли цеха, опустели конструкторские залы. Зато везде появились персональные компьютеры.
Наши коллеги–стыковщики расположились на отшибе, в каком?то здании, снаружи похожем на барак. Брандт и Крюгер говорили, что они там временно, но мое определение «барак» им понравилось. Действительно, попав в «Роквелл» уже через три месяца, я обнаружил всю сводную стыковочную бригаду, которая насчитывала более 100 человек, в одном из основных корпусов фирмы. Офис коллеги Деречина, руководителя юридического отделения фирмы, любезного, обходительного Флегеля, разместился в почти шикарном помещении: как ни говори — лицо фирмы. Инженеров даже в бараке снаружи не видно, а всех этих технических проблем — хоть отбавляй.
Нас поселили в новом отеле «Эмбасси Свите», в административном центре Дауни, рядом с «Сити Холл» и полицейским участком, городским театром и библиотекой. В этой прекрасной современной гостинице, сравнительно небольшой и компактной, с внутренним двориком и горным ручьем, с закрытым бассейном и уютным рестораном, мне привелось останавливаться при поездках на фирму не один раз в течение последующих двух лет, и я сохранил о ней самые лучшие воспоминания. Тогда, в конце апреля, каждое утро в 7 часов мы с Александром плавали в бассейне, завтракали в буфете со шведским столом, с фруктами и арбузами и ехали на работу, которая находилась в 5–10 минутах езды. Возил нас на машине очень любезный шофер мексиканского происхождения по имени Боб. В последующие месяцы он часто встречал нас в аэропорту и провожал при отъезде, и каждый раз я с удовольствием делил его компанию, обсуждая бесконечные мировые и локальные проблемы.
Через 3–4 дня Легостаев отозвал Деречина обратно в Вашингтон для решения каких?то политических и финансовых проблем. Я остался один на один с многочисленными коллегами и бесчисленными инженерными вопросами. Перед тем, как уехать, Деречин с моим участием, как лицом непосредственно заинтересованным, составили проекты дополнительных финансовых документов для будущего контракта. Не последнее место среди них занимали разделы, которые касались условий нашего труда на ближайшие два года.
Оставшись один, я вместе с коллегами составил список, содержавший более ста инженерных документов, которые предстояло разработать и подготовить в НПО «Энергия» для передачи их «Роквеллу». В список вошли многие чертежи АПАСа и его основных узлов, электрические схемы и многочисленные инструкции по работе с агрегатом, приборами, бортовым пультом управления и наземным оборудованием. Составив и согласовав протокол, я вылетел в Москву 8 мая в День Победы по западному стилю, а прибыл в Москву в наш День Победы — 9 мая.
Этот победный день получился каким?то грустным, приглушенным. Не помню почему, но я провел его один, полдня отсыпаясь после длительного перелета и смотря вперемежку телевизор. Не выдержав праздничной тоски, я поехал в центр Москвы, но у Большого театра почти никого уже не было. Все вокруг очень постарели и обнищали, но это был еще не конец.
Работа в НПО «Энергия» уже развертывалась вовсю. Мы заканчивали выпуск рабочих чертежей на АПАС, на приборы авионики, электрические кабели и многочисленное испытательное оборудование.
Наконец, с небольшим опозданием, в начале июня в Москву прибыли Коллопи, Флегель, Брандт, вся команда, готовая к соглашению. После еще одного раунда переговоров, дебатов и торговли, 6 июня, в этот исторический для нас день, уникальный контракт был заключен. От НПО «Энергия» его подписал Семёнов. Легостаев стал менеджером проекта, а меня назначили техническим руководителем работ.
После традиционного банкета, шумных речей и тостов с поздравлениями и пожеланиями успеха американцы уехали, увезя с собой несколько бутылок водки с надписью на этикетках: распить только после стыковки на орбите.
Много раз в течение всех последующих лет, когда пришлось готовить первую стыковку, и позже, на последующих этапах, я оглядывался на этот контракт. Нет, все?таки это был уникальный документ сразу во многих отношениях. Я уже позже назвал его первым и последним цивилизованным контрактом в истории российской космонавтики. На это было несколько причин. Прежде всего, мы совершили сделку на взаимовыгодных условиях. Покупателю, т. е. фирме «Роквелл» и стоящему за ним НАСА, требовалось стыковать Шаттлы, а они не могли сделать это сами достаточно быстро. Продавец, НПО «Энергия», имел систему, спроектированную как будто специально для Орбитера. В то же время мы не просто продали свои идеи, как это происходило сплошь и рядом в России в те годы, не уступили ни лицензию, ни чертежи. Мы вместе с нашим заводом стали продавать свою промышленную продукцию высокой технологии. Систему продали взаимовыгодно по мировым ценам, а сделку заключили сначала только на один полет. Поэтому впереди перед нами, в ближайшем будущем, открывался большой, настоящий бизнес. Американцы заплатили за систему нормальную, хорошую цену, рассчитанную по мировым стандартам за квалифицированный труд. Не только это: продукт нашего труда не просто отправлялся за рубеж. Мы, его создатели, были нужны сами. Без нас его взять, использовать эту технику не могли. Поэтому нас пригласили как экспертов, как истинных хозяев этой техники. Мы стали ездить в «Роквелл» и в НАСА как специалисты высшего класса, и нам стали за это платить тоже по мировым нормам. Мы впервые почувствовали себя почти равными, приблизившись к цивилизованному образу жизни. Мы стали почти свободными людьми, и даже сами стали ездить по Америке на машине, в стране, где автомобиль — это не роскошь, а средство передвижения.
Позднее, как и намечалось, в контракт включили поставку современной вычислительной техники: компьютеров ни мало ни много, а на целый миллион долларов. Об этом можно было только мечтать.
Мне даже удалось выхлопотать привилегии для себя и своих продвинутых товарищей, говоривших по–английски: наш труд оценивался в полтора раза выше — наши двуязычные мозги с русско–английским программным обеспечением стали цениться дороже, первый, и похоже, последний раз за много лет.
Вся эта цивилизация продлилась только два года. Кому?то она очень не понравилась. Вскоре хрупкое здание рухнуло, было раздавлено каким?то другим огромным, огульно бюрократическим соглашением между государственными агентствами, НАСА и РКА.