Амбер встала, потянулась, зевнула. В животе у нее заворчало от нетерпения и некоторого страха. Макс даже не подозревает, что она здесь. Она появится у них дома и удивит его. Танде думал, что это плохая мысль. Что, если с ним случится удар? — возражал он. Но как еще она могла сделать это? Они пообедают вместе, а потом она все ему расскажет и откроет свою тайну. У Макса будет время, чтобы как-то переварить это неожиданное известие. Пара бокалов вика, чтобы отпраздновать, а потом она сможет отправиться в аэропорт вместе с ним. Все это можно проделать уже к трем часам дня, а потом каждый будет продолжать свою жизнь. Танде уже рассказал своей матери. Как только Макс узнает об этом, они могут заявить о своих отношениях публично.

Через час ее лицо все еще было масляным от лосьона, которым она щедро полила тело и лицо. Она вошла в диванную комнату и с любопытством огляделась по сторонам. Странно, они с Танде были вместе уже почти год, и при этом она впервые увидела его дом, место, где он живет. Здесь было совсем немного мебели: кожаный диван, стулья с черно-голубым узором на сиденьях, низкий кофейный столик. В углу комнаты стоял шкафчик с дисками и пластинками. Она подошла ближе, вгляделась: никогда не слышала таких названий групп… Амбер вытащила диск его матери. Мандиа Диабатэ — запись с концерта во Дворце Наций. На полке стояло несколько ее альбомов. Очень миловидная женщина, но они с Танде совсем не похожи друг на друга. Он говорил, что больше похож на отца.

Мама, оказывается, была довольно популярной. Амбер поставила диск и взяла в руки одну из фотографий, стоявших в рамках на полке. Да, он действительно очень похож на своего отца. Он стоял вместе с Ясиром Арафатом и — она удивилась — Каддафи из Ливии? Да. Поставила фотографию на место. Здесь была еще одна фотография молодой женщины, очень красивой, с густыми вьющимися черными волосами, черными густыми бровями, кожей цвета кофе и широкой улыбкой ярко-алых губ. Амбер несколько секунд всматривалась в это лицо, перед тем как поставить фотографию на место. Прежняя подружка, без сомнений.

Дверь в кабинет была открыта, и девушка заглянула внутрь. Здесь было много книг, стол с ноутбуком и принтером, двумя телефонами и открытым портфелем, из которого торчали всевозможные бумаги; газеты на английском, французском… русском. Русском? Амбер шагнула и подняла ее. Она раскрыла еще один секрет его успеха… Но где же кухня? Может быть, она сможет чем-нибудь помочь в приготовлении ужина. Заодно отвлечется от дурных мыслей перед приездом Макса.

76

— Знаешь… а ведь скоро Рождество, — сказал мягко Дуг. Мадлен подняла на него глаза.

— Рождество? — Мысль казалась нелепой.

— Да. Сегодня же пятнадцатое, так?

Она посмотрела на свои часы.

— Да, ты прав.

Они переглянулись. А это значило, что они вот уже семь месяцев живут в квартире на Провэйр-стрит. Семь месяцев вяло текущей жизни… такой медленной, что к этому даже начинаешь привыкать. Режим, который установила в городе Сербская армия, душил его с каждым часом сильнее и сильнее. Запасы всего самого необходимого — хлеба, топлива и спичек — были исчерпаны, а наступала зима. Теперь процветал черный рынок, а с ним и вся криминальная мафия. Цены на товары стали заоблачными: яйцо могло стоить полтора фунта на черном рынке, в то время как средняя заработная плата этой зимой составляла в точности столько же. Но самым страшным был холод, когда ноябрь медленно переходил в декабрь. Почти все деревья в Сараево и ближайших окрестностях были вырублены, теперь люди принялись за книги. Мурад, в квартире которого они жили, однажды ночью высказал мнение, что, сжигая книги, люди тем самым делали переучет своих личностных ценностей — целые библиотеки были пущены на ветер. Отдавая дань черному юмору, он даже иногда поговаривал, что Ленин и Маркс шли в печь первыми после дешевых романов. Шекспира и Чехова хранили до последнего. Мадлен той ночью насмеялась от души. Она даже забыла, когда так смеялась в последний раз.

Тем не менее в районах, которые все еще были под властью хорватов, цены оставались относительно приемлемыми. Среди горожан Хорватии и жителей окрестностей появилась настоящая контрабандистская организация. Однако территория, которую контрабандистам приходилось пересекать ночью, хорошо охранялась сербами — в результате сотни человек были ранены, а многие даже убиты. Многих из них доставляли в Университетский Госпиталь, где работала Мадлен, нередко все двадцать четыре часа в сутки. Несмотря на такие условия, никто даже не думал бежать. Дуг был погружен в расследование постоянных убийств в городе, а Мадлен уже и не помнила, когда жизнь была иной. Они вместе жили в квартире Мурада. Мурад был журналистом раньше — теперь он работал ремонтником и приносил необходимые медикаменты и еду из тех мест, куда ни Мадлен, ни Дуг не могли позволить себе заявиться и просить что-либо. Мадлен с Дугом были друзьями и по случаю любовниками, спали вместе в кровати, некогда принадлежавшей родителям Мурада, которые за неделю до начала оккупации поехали к своим родственникам в Горадзд и назад не стали возвращаться. Порой, когда напряжение во время операции без анестезии или за пределами госпиталя становилось невыносимым, Мадлен могла поделиться этим с Дугом, и следующий за этим секс будет всегда кстати, не говоря уже о том, что это приносило хоть и временное, но облегчение. А Лондон казался совершенно потусторонней жизнью.

Однако… была и другая причина остаться. Мадлен никогда не испытывала такого внутреннего спокойствия, такой уверенности в том, чем она занимается и каковы ее будущие перспективы. Она нашла в себе источник энергии, с которым и близко не могло сравниться то ощущение счастья, что она испытывала раньше. В Сараево в этих невыносимых условиях она нашла себя. Среди охватившего всех страха и нарастающей грязи она чувствовала странное облегчение. Время от времени писала своим родителям и Амбер. Кто-то из рабочего персонала, доставляя необходимые медикаменты в госпиталь, приносил ей письма, если была такая возможность, и отправлял ее письма.

— Ненормальные! — Дуг оторвал взгляд от газеты, которую только что читал. Каким-то образом, несмотря на всю эту неразбериху, два ежедневных издания, «Освобождение» и «Вечерние Новости», все еще работали. Хотя Дуг едва улавливал смысл написанного.

— Мм?

— Просто не могу поверить! Постановка в Национальном театре двадцать пятого. Прямо в Рождество. Мы пойдем? — спросил он недоверчиво. Мадлен взглянула на него, улыбаясь.

— Да, — ответила она помедлив. — С удовольствием. Мне очень хочется туда пойти.

Он потрепал ее за плечо и отправился на кухню заваривать чай. Она посмотрела на свои руки. Они стали грубыми и мозолистыми. Суставы покраснели и болели. Ни крема для рук, ни послеоперационных лосьонов, ни теплых водяных ванн. Она вдруг улыбнулась, вспомнив Бекки. Та всегда тряслась за свои руки. Интересно, что она делает сейчас. Она не писала ей с тех пор, как… что ж, с тех самых пор, как умер Аласдэр. Печаль, огорчение и трудности не по части Бекки, так она считала сама. Хорошее времяпрепровождение — это как раз для нее. Мадлен нахмурилась. Бекки теперь тоже казалась кем-то из прошлой жизни.

Именно сейчас, лежа на своей потертой софе в Лондоне, Генри стал понимать, что, в общем-то, Бекки была права. Он был категорически против, когда впервые услышал об этом от нее, но теперь… что ж, может быть, не такая уж это и плохая идея, в конце концов. Через каких-то несколько дней он оставит Англию в прошлом и полностью посвятит себя новой работе — и новой жизни, как он надеялся, — там, где всегда жаждал жить. Снова дома. В Африке. Он увидел рекламу на последних страницах «Дейли телеграф» и обратился по ней. Его приняли на работу сразу же после телефонного звонка, предварительно проверив записи в Академии принца Эдварда. Он будет помогать одной немолодой паре англичан содержать гостиничные дома на их ферме, расположенной где-то между Чинхойи и маленьким городком Заве в двухстах километрах к северо-западу от Хараре. По иронии судьбы ферма находилась у подножия горы Флетчер. Там, как сказала довольная миссис Фэафилд, самое место для его работы. Заработную плату обещали давать по британским меркам, ему предоставят маленький коттедж, небольшие премии и шанс жить там, где он всегда хотел — дома. Он уволился с прежней работы в Эмиграционном консульстве в тот самый момент, как получил уведомление о приеме на новую работу. И ушел в тот же день. Он никогда не сетовал на эмигрантов. Но никогда не понимал, почему они стараются покинуть Африку — он же старался попасть туда.