— Ишь ты, значить, муха! — ругался он.

Поле совершённой операции Герасим обязательно воспитывал Муму. Он усаживал её напротив и долго смотрел ей в морду. Она не выдерживала взгляда и понуро опускала голову. Хвост, обычно весело вращавшийся вокруг своей оси, печально лежал на земле. Она всем своим видом показывала, как сожалеет, что так вышло, понимает нелепость своего положения и полностью раскаивается. Однако после очередного дождя это повторялось снова.

Муму была очень старая. Ржавчина изъела её в разных местах так, что просвечивал двигательный механизм, хвост крутился со скрипом, иногда она беспричинно останавливалась. а когда глаза западали в глазницы, Герасим приносил сковородку и бил её по затылку. Она дергалась, выражение лица становилось осмысленным, камеры возвращались на место. Муму подходила к хозяину и начинала благодарно тереться о его ноги.

К Герасиму в каморку она не заходила. Устраивалась на пороге и терпеливо ждала. Всегда можно было определить, дома Герасим или нет. Если Муму на посту перед дверью, значит он смотрит футбол. Когда Герасим отправлялся собирать бутылки, он всегда брал её с собой. Звал Муму свистом, и они, не спеша, выходили со двора. Герасим шёл, перебросив через плечо пару льняных мешков, Муму трусила рядом, изредка забегая вперёд, останавливалась и дожидалась, когда хозяин с ней поравняется. Через несколько часов они точно в таком же порядке и возвращались. Только на плечах у Герасима покоились два огромных, набитых трофеями, мешка.

Бутылки Герасим сдавал Утилизатору, а на вырученные деньги оплачивал спутниковые каналы. Сумма была копеечной, но ему хватало, и он очень гордился своей независимостью.

Однажды я увидел, что они уходят куда-то вместе. Традиционных мешков для сбора бутылок, обычно болтавшихся на плече Герасима, я не заметил, да и не придал этому значения. Однако через час со мной связалась береговая охрана. По идентификационному номеру они нашли владельца и интересовались, что делает мой катер так далеко в море. я очень поразился.

— А кого вы видите на борту?

Они ответили, что там только робот в кепке. Вскоре мокрая Муму прибежала во двор. Её хвост пропеллером крутился вокруг своей оси, издавал скрипучие звуки, а из пасти неслись раскатистые аккорды штутгартского концерта Мишеля Петруччиани. Следом за ней появился Герасим. Он сразу направился в каморку смотреть футбол, но, увидев Муму, оторопело сдвинул кепку на блестящий затылок и, не стесняясь никого, достал из кармана передника пачку сигарет. Он долго не мог прикурить, его руки дрожали. Наконец удалось, он выпустил дым и присел на корточки.

— Ишь ты, значить, муха! — только и сказал он, всматриваясь ей в глаза.

Я решил его не трогать и истребовать объяснений на следующий день. Но утром оказалось, что они ушли. Управляющий рассказал, что Муму в очередной раз приржавела, Герасим громко ругался, нервничал, сломал несколько ножовочных полотен, но всё-таки отпилил.

Я, наученный опытом, сразу связался с береговой охраной, они подтвердили, что Герасим снова вышел в море.

— Вы его видите? — поинтересовался я.

Они начали транслировать картинку на мой планшет. Герасим стоял на корме и задумчиво смотрел на горизонт. Он взял собаку за задние лапы и бросил за борт. Потом вставил в рот сигарету и закурил.

Минут через двадцать Муму вбежала во двор и сразу направилась на своё обычное место. Она присела там, несколько раз поводила головой из стороны в сторону и замерла. Глаза потухли.

Герасим возвращался довольный. Он шёл, выставив вперед блестящую грудь, и во весь голос распевал «Не кочегары мы, не плотники». Его немного пошатывало, он даже застрял в воротах, обернулся и пригрозил кулаком кому-то невидимому. Он уже добрался до второго куплета, как увидел Муму. Вокруг неё образовалась небольшая лужа. Дворник остановился, принялся пристально смотреть, но, увидев, что камеры запали, ушёл к себе и вернулся со сковородкой. Он врезал так сильно, что она полетела к забору.

— Ишь, значить, муха! — сказал Герасим, оценивая траекторию.

Камеры в глазах Муму вернулись на место, она ударилась о землю, ожила, радостно завиляла хвостом, издавая при этом ужасные звуки плохо смазанного железа, и затрусила к хозяину, собираясь, как обычно, потереться о ноги Герасима, но тот ушёл в каморку и захлопнул дверь перед самым её носом.

А ночью был ливень. Гром грохотал, словно огромный великан топал по нашей крыше. Молнии сверкали ежеминутно, озаряя окрестности яркими вспышками. Всё было неестественно чётким, пугающим, плоским. Потоки воды шли сплошной стеной.

— Да… — прошептал управляющий моего покойного дяди, — такого дождя давно уже не было. Очень давно.

Стихия успокоилась около четырёх. с первыми лучами солнца Герасим вышел наружу. Было мокро. Вокруг стояли сплошные лужи, в которых отражалось голубое небо.

Муму намертво прилипла к своей будке. Герасим походил вокруг, подвигал кепку, луч солнца отразился от его блестящего затылка и попал в мою комнату. я думал, что Герасим пойдёт, как обычно, за ножовкой, но он не торопился. Дворник присел возле Муму, потрогал пальцем, затем встал и быстрым шагом направился не к себе, а за курятник. Через минуту вернулся с тачкой, на которую без труда погрузил стиральную машину с намертво приржавевшей собакой. Голова Муму с интересом следила за действиями Герасима.

Дворник, ни слова не говоря, толкал тачку впереди себя. За воротами усадьбы остановился, достал из кармана передника сигарету, немного подержал в руках, неожиданно спрятал и продолжил толкать тачку в сторону моря. я связался с береговой охраной и предупредил, чтобы ничего не предпринимали, а только транслировали картинку со своего дрона мне на экран.

Через полчаса на планшете появилось изображение катера и Герасима, стоящего за штурвалом. Позади него лежала стиральная машина с Муму, беспомощно болтавшей конечностями. Герасим выехал далеко за буйки и остановился. Он поднял машину на вытянутые руки и выкинул за борт. Снял кепку, вытер от морских брызг блестящее металлическое лицо и развернул катер. Через час он уже мёл двор усадьбы и бурчал под нос привычное «Не кочегары мы не плотники, да…».

Я уже собрался вызвать его для серьёзного разговора, но меня отвлёк экстренный сигнал охранной системы.

— Код красный, — сказал охранник скрипучим голосом и повторил,— код красный. Это не учения.

Код красный — высшая степень опасности. Охрана передавала изображения с камер наблюдения. Медленно, очень медленно, из-за холма, со стороны моря, приближалась огромная куча хлама с налипшими ракушками и кораллами. я разглядел ржавый якорь, лопасти от винта небольшого катера, несколько баллонов от акваланга, ведра, тарелки, пулемёт «максим» с лентой патронов. Сверху надо всем возвышались шипы похожей на еж-рыбу морской магнитной мины. в самом низу был виден знакомый кусок ржавой стиральной машины. Рухлядь оставляла за собой на земле глубокую борозду. Музыки не было слышно. Но я был уверен, что по мере приближения к усадьбе Мишель Петруччиани будет звучать всё более отчётливо…

Девочка держала палец в носу. Гмурман оторвался от чтения газеты. Он терпеть не мог читать с экрана компьютера и предпочитал настоящий продукт, пахнущий типографской краской.

— Что? — он поправил очки.

Мальчик встал на цыпочки и поставил на прилавок чёрный пакет. Внутри было что-то тяжёлое. Пакет чуть съехал, и из него показалось широкое горлышко стеклянной банки. Гмурман сделал шаг назад.

— Дети, — сказал Гмурман, — анализы принимают напротив Ботанического сада. Там имеется европейская медицина.

— Не к ночи будет помянута?, — продолжил он про себя: печень дала о себе знать.

Девочка посмотрела на старика. «За такие глаза когда-нибудь будут ехать в закрытый шлагбаум!» — подумал Гмурман. Он похлопал по карманам жилетки, залез в ящик стола и достал металлическую коробку с леденцами, которые остались с тех времен, когда он ещё пытался бросить курить.