Так он думал раньше, в отрочестве. Но события последних лет заставили Сашу пересмотреть свою точку зрения. Он понял, что эти два полюса, две стороны человеческой натуры могут легко уживаться. И тот, кто герой для своих, для недругов вполне может быть монстром.

А иногда Александр доставал из чулана и третью версию. Что жестокость по отношению к ближним и дальним — это основа человеческого бытия. Раньше он считал ее проклятым наследством, доставшимся от далеких волосатых предков, и еще дальше — от ящеров, от трилобитов, от одноклеточных и доклеточных, которые точно также загоняли, убивали и поглощали. Но теперь, на практике изучив человеческую этологию, он видел, что это ложь. Жестокость животных всегда подчинена практической необходимости. Убить, чтобы добыть пропитание, победить в схватке за самку, устранить конкурента. Это биологическая программа. Ни один зверь не убивает себе подобных просто для того, чтобы насладиться их агонией. Только «венец творения» наделен такой развитой эмоциональной сферой. Но если оставить в стороне маньяков и психопатов… в большинстве случаев зло творится вполне нормальными людьми под влиянием обстоятельств, которые создали другие нормальные люди. Вот только никакие обстоятельства не сделают обратного. Эта игра только на понижение.

Если это так, то культура, мораль и ценности — все поверхностное, наносное. И в глубине души каждый скорее Менгеле, чем Швейцер. Чтобы стать первым, не надо напрягаться, исправлять человеческую природу. Достаточно дать ей карт-бланш — и вперед. А вот, чтобы стать вторым, надо грести против течения… И видит бог, это не у каждого получается.

Проходя мимо его стола, Владимир кинул Данилову пачку исписанных бумаг.

— Два строителя и три коммунальщика. Спали в рабочее время, — громогласно объявил он. — Это так они выполняют план по капремонту? Кто в первый раз — тем выговоры. Если у кого второй залет — паек по минималке.

Данилов сделал пометку в блокноте. Это означало уменьшить норму питания на треть на целый месяц. Обычно это хорошо действовало. Саша знал это по себе, потому что имел несчастье дважды опоздать, а председатель ни для кого не делал исключений. Он бы и на себя взыскание наложил, если бы было за что.

— И еще один крендель, — продолжал шеф. — Поссорился с алтайцами из-за бабы. Пьяный дебош. Нанесение побоев. Порча общественного имущества. Угроза безопасности… Ты его знаешь, Мерседесом называют. Разведчик хороший, сапер, но дисциплины не знает. Из автомата палил поверх голов.

— Тоже выговор? — спросил Саша.

— Да мало. Уже было два. Выпороть. С занесением в личное дело. Тридцать пять ударов, чтоб не думал, что он Иисус. А после на исправительные работы. На месяц. Еще раз проштрафится — в чернорабочие. Навечно.

Город был, возможно, последним местом на земле, где существовало делопроизводство. Функционировал архив, велись личные дела, скрупулезно составлялись приказы, и по всем правилам доверялось бумаге отправление правосудия.

«Расстреляй человека — и это назовут убийством, — любил говорить Богданов. — Издай сначала официальный приказ — и это уже мера пресечения».

Данилов был доверенным лицом, неслышной и невидимой тенью короля. У него не было ни одного подчиненного, зато сам он подчинялся только главному. По старому то ли глава администрации, то ли советник президента.

— Я надеюсь, драть его кнутом не мне придется? — спросил он.

Смертные приговоры ворам, насильникам и грабителям, которых уже было назначено с десяток, приводил в исполнение Мясник, но порка была новацией.

— Только если сам не желаешь, — Богданов хохотнул шутке подчиненного, — Вообще, это сделает сержант караульной службы. А для тебя другая работа найдется. Забыл, что сегодня ждем гостей? Надень-ка галстук. И не сутулься, мать твою.

Гости должны были приехать через час. Данилов сам не понимал, почему он волнуется. Эта была рядовая встреча, и он на таких уже присутствовал. От него и ничего не требовалось, кроме создания массовки.

Макс и Змей, оба бывшие сурвайверы, которым Богданов, похоже, доверял больше всего, в строгих костюмах из гардероба Мазаева казались настоящими мафиози. Они стояли по обе стороны от дверей, в бронежилетах и при кобурах.

Люди в цивильной одежде, помятой после долгой дороги, заходили по одному в банкетный зал. Двигались они очень сковано, словно шли сквозь толщу воды, и пугливо озирались.

Им было отчего бояться. Царек одного союзного Мазаеву городка по фамилии Карпович, по кличке Карп, из такой поездки просто не вернулся. Вместо приветственных слов Богданов перед всеми зачитал список его преступлений, среди которых были и очень гадкие. Маленьких мальчиков этот жирдяй, владелец асфальтового завода, еще до войны любил. А уж что он вытворял после, когда захватил власть со своими подручными-беспредельщиками, тут маркиз де Сад бы покраснел.

Без лишних слов гада отвели в подвал и шлепнули. Говорили, на лестнице он напрудил лужу за секунду до того, как Мищенко дважды выстрелил ему в затылок. На его место Владимир назначил Масленникова.

Иван Иванович Зырянов был настоящим алтайцем, не по месту проживания, а по крови. Глава администрации маленького городка с чудным названием Змеиногорск где-то в Горном Алтае был шорцем, хоть и из тех, чьи предки были крещены в православную веру, судя по имени-фамилии. Лицо его напоминало захмелевшую луну, а глаза были раскосыми, как у японца. Японцы, как гласит одна версия, как раз из этих гор и вышли.

Но кроме титульной нации Зырянов принадлежал к интернациональной породе постсоветских номенклатурщиков. Александр знал этот тип людей. Каменные неулыбчивые лица, чугунные зады — фиг прогонишь с насиженного места. Культура для них — шансон и «играй моя гармошка». Досуг — выпивка, баня, рыбалка, охота и еще раз выпивка. К компьютеру не знают, с какой стороны подходить. По телевизору раньше смотрели только новости первого канала и сериалы про ментов.

«И перед такими нам приходилось пресмыкаться», — вспомнил Данилов. Ему было приятно видеть в глазах своего социального антагониста настоящий страх.

Этот одутловатый монгольский господин с белыми от ужаса глазами первым подбежал пожать руку Богданову. Раньше он был «вассалом» Мазаева, а теперь, выходит, стал богдановским. И сейчас в этом зале проходило собеседование, итог которого мог быть любым.

Богданов еще раньше всем показал, что незаменимых нет, как нет и священных коров. Новорожденное государство он обещал скреплять железом и, если надо, кровью.

Рыльце у этого Зырянова было в пуху. Поговаривали, что он должен был во время летнего блицкрига привести олигарху на подмогу человек пятьсот, но затянул со сборами — то топлива нет, то машины сломались. Наивная восточная хитрость в расчете на то, что сдохнет или ишак, или шах. Учитывая, что от Заринска до Змеиногорска куда дальше, чем от Заринска до Подгорного, хитрость не была совсем уж бессмысленной.

Узнав о поражении и гибели под Подгорным всей армии Мазаева, Иван Иваныч с братьями, зятьями, дядьями, деверьями и прочими членами клана внезапно собрался за один день. Но не для того, чтоб защитить Заринск, а чтоб успеть его разграбить, а потом удрать обратно в свои горы с полными фурами продуктов из оскудевших, но еще не пустых закромов города. Но немного не рассчитал — силы Богданова явились на полдня раньше, чем его авангард на внедорожниках. Вот такой фрукт был этот «дикий тунгус». Вместе с ним прибыли трое помощников, пятеро охранников и одна девушка. Его дочь. С редким именем Алиса, оживляющим в памяти образы прекрасного далека и страны чудес.

В малом банкетном зале, где на стене висел потрет Сталина из логова сурвайверов, за накрытыми столами их ждали двадцать человек — новый хозяин, его супруга, его охрана и сподвижники. Водки не было, зато подавали жаркое — постную и довольно жесткую медвежатину с хреном и с отварной картошкой на гарнир. Данилов был бы сильнее рад свинине, но с тех пор, как узнал про рацион мазаевских хряков и свиноматок, ему она в горло могла не полезть.