— Я тебе не шофер, чтоб меня подгонять.

Такую наглость в разговоре с хозяином мог позволить себе только Бесфамильный. В ответ Мазаев разразился потоком площадной брани, на что Алексей посоветовал заткнуть хлебало и не мешать ему делать свою работу.

Что этот кабан мог сделать ему? Наоборот, это его жизнь и власть полностью зависели от того, будет ли одержана эта победа. А когда он, генерал Бесфамильный, размажет новосибирцев, он сам сможет диктовать кабанчику свои условия. Или зажарить его с гарниром.

Шел третий день осады, когда они узнали про бойню в Гусево.

Алексею было плевать на каторжников. Да и на крепостных деда Мазая — тоже. Но там были шестеро из его людей. Целых два запасных экипажа, задержавшиеся из-за пустяковой болезни. Сырой воды попили не вовремя. Люди, с которыми он прошел огонь и воду.

Всего через полчаса бешенной езды Бесфамильный с небольшим отрядом сопровождениями был на месте, и увидел маленький ад на земле.

Рев моторов распугал стаю воронья, и черные птицы теперь носились над тем, что было селом Гусево. Еще одним населенным пунктом, почти не отличимой от той деревни, которую они сами сожгли в соседней Кемеровской области.

Под багровым небом догорали остатки домов, из пепла и золы торчали только кирпичные печи.

Бес нашел останки Цепового возле бывшего здания почты, одного из немногих, совсем нетронутого пламенем. Не весь труп, а обтянутый кожей череп. Безглазая голова бывшего помощника депутата, убийцы и любителя лишать девственности бутылкой от шампанского, покоилась на железном пруте. Глаза давно выклевали вороны.

Рядом на стене несмываемой краской было выведено:

Бесфамильный присел на корточки, глядя на пепелище. Вот те на…

Его конкурент за престол Заринска был мертв. Скверно мертв. Но радости это ему не принесло. Потому что судьбу Черепа разделили его, Беса, товарищи, с которыми он шел с самого Казахстана. Разве что тела тех не были изувечены, а просто лежали кто вразброс, кто среди огромного кровавого штабеля на пилораме.

У них не было времени хоронить всех убитых; их тут было не меньше тысячи, а экскаватора поблизости не нашлось. Мазаев пусть своих сам прикапывает, решил Бес. Но троих рядовых, двух сержантов и лейтенанта вооруженных сил страны, которая была ему хоть и мачехой, но своей, они похоронили.

— Так значит? — сказал, никому не обращаясь, Алексей, бросая последнюю лопату земли. — Ну, суки, молитесь… Никаких пленных теперь, — бросил он подошедшему Зацепову. — Каждого звереныша давить как гниду.

— А мы что, хотели брать? — спросил недалекий Вовка.

— Да, ясное дело, не хотели. На хрен они нам. Но теперь уж точно все будет по-взрослому.

Бесфамильный запрыгнул в свою штабную машину за руль, еле дождался, когда сядет ОМОНовец, и УАЗ рванул с места.

За окном слышны были выстрелы. Это пехота охотилась на стаю диких собак, укрывшуюся в ближайшей роще. Жадность помешала тварям убежать, а люди не могли позволить себе быть слишком брезгливыми. Он дал им на это разрешение. Сегодня они поедят мяса и восстановят силы, которые им еще понадобятся.

— Ну, Армия Свободного Ирана, подъем. Последний парад наступает.

Богданов обожал издевательски называть своих подопечных именами различных повстанческих группировок — от афганских моджахедов до никарагуанских «контрас».

«Интересно, где еще было возможно, чтобы второе лицо государства лично возглавлял диверсионно-штурмовой отряд?», — подумал Данилов. Наверно, только во время войн племен в экваториальной Африке.

Но сегодня даже его едкие шутки, обычно ободрявшие их методом провокации, сквозили безысходностью.

После того, как погиб Ключарев, главный сурвайвер был командиром их батальона. Их к этому времени осталось триста человек.

«Мы русские. Мы победим», — были последние слова пожилого борца с масонами и наркотиками. Через пять минут его большая и лысая, как у Ленина, голова получит дыру в середине лба. Снайпер алтайцев с холма, почти наверняка из той же армии, где когда-то служил Ключарев, все-таки опознал в нем офицера.

Богданов не имел его боевого опыта, но старался, как мог.

Заводской комплекс прикрывал северную часть Подгорного, находясь, что вполне оправдано, рядом с железнодорожной веткой.

К этому утру они удерживали только административное здание, цех шпал и цех напорных труб. Сами они находились в здании конторы. А в двух последних, среди заржавевших агрегатов — завод не работал с самой войны — сидела основная часть отряда.

В городе они получили пополнение из добровольцев совсем уже юного возраста, недавно закончивших школу. В десятый класс те еще пошли в прежнем мире, аналог одиннадцатого посещали уже в Подгорном. Пацанов хотели эвакуировать, но не успели из-за внезапно замкнувшегося кольца окружения. Слава богу, хоть девчонок успели вывезти. Тоже хотели остаться, их пришлось эвакуировать чуть ли не насильно.

Данилов представлял, что это за дети. Хотя какие к черту дети? В средние века такие уже считались взрослыми… а сейчас как раз они. Черный день застал их подростками, из-за психологического эффекта вытеснения они слабо помнили прежнюю жизнь. Они были пластичными материалом, из которого, как наверно думал Богданов, можно вылепить все что угодно. В данном случае он лепил из них солдат. И глупо рассуждать, аморально это или нет. Они отличались от старших психологически. Их жестокость была не истерически-аффективной, а естественной. И они абсолютно не боялись смерти. В восемнадцать лет в свою просто невозможно поверить, а чужая, вражеская, для них казалась хорошим делом.

Никто из бойцов в тесном закутке ниже уровня земли, где они расстелили свои матрасы и мешки, не спал. Все они решали дилемму: допустимо ли пить за помин души человека, который носил шаманский оберег и заявлял, что исповедует даосизм, а погиб, взорвав себя гранатой РГО? Спор был чисто умозрительный, ведь никакой водки у них не было. Да и Богданов не одобрил бы.

Кириллов, сидевший в момент побега Аракина на наблюдательном пункте, видел, как это случилось. Все они думали, что продавец пластиковых окон сломался и идет сдаваться, а он только ждал, когда алтайцы подойдут поближе. Тогда они еще на такое попадались.

Снайпер видел, как они обступили Виктора, как обыскивали рюкзак, как один схватил за шиворот и достал нож. В этот момент взрыв на время перекрыл ему обзор. Через пару секунд бывший МЧСовец увидел, что на том месте, где еще недавно стоял пленный в окружении врагов, все лежат. Их не отбросило и не разорвало. Они просто попадали, сбитые взрывной волной и прошитые осколками сталистого чугуна. Несколько тел шевелились. Минимум трое из них больше не поднялись на ноги, остальные могут на всю жизнь останутся инвалидами. Хотя кто им теперь будет платить пенсию? Еще двух отправил на тот свет сам стрелок с СВД.

От самоубийцы остался потрепанный ежедневник, куда он когда-то ровным почерком заносил расписание своих довоенных дел вроде «напомнить бригадиру Васе про фурнитуру», «позвонить Ивановой и справиться, довольна ли старая курва нашим балконом».

С одной единственной свежей записью: «В жизни всё фальшиво. Есть только одна истина, и эта истина — смерть. Хагакуре Бусидо».

— Люди чувствуют направленный взгляд, ты понял? — доносился из угла приглушенный голос Фомина. Сидя на сломанной табуретке, он наставлял одного из самых молодых бойцов. — Когда стреляешь, не воспринимай цель как человека. Смотри как на объект ландшафта. Ты вот по любому раньше видел, как девушки, если на них посмотришь сзади… с любого расстояния… одергивали юбочку или подтягивали джинсы, чтоб стринги были не видны. Видел? Вот так и тут.