Здравпункт и мертвецкую соединял длинный и узкий коридор, который шел параллельно главному. Медработники мрачно шутили по этому поводу, что более здравую идею невозможно представить: пациенты идут в здравпункт, а оттуда сразу препровождаются в морг, не создавая ненужной паники снаружи.

Но эта шутка не имела под собой реальной почвы: катить каталку или нести носилки по узкому проходу было нереально — в нем не разойдутся даже два человека средних габаритов.

Однажды, день на десятый, к ней привели девочку лет восьми с головной болью, сухим кашлем и отсутствием аппетита. Девочка оказалась ее тезкой. Чернышева измерила Машеньке температуру: 37,3 и успокоила родителей, сказав, что это, скорее всего, ОРЗ и никакой опасности нет. В Убежище, с его постоянной сыростью и холодом, это был самый распространенный диагноз. Порекомендовала соблюдать постельный режим, пить больше жидкости и т.д. и т.п. Голова у нее в тот момент была занята совсем другим: на вечер была назначена серьезная операция на получившем сильные ожоги поисковике, ничего подобного она раньше не делала и даже не видела. «Мария Александровна» пропустила мимо ушей слова девочки про «мурашки по коже», посчитав это следствием повышенной температуры. Также заключил и ее старший коллега, находившийся рядом.

Только потом она вспомнила, как называется этот симптом: парестезия, и он может являться признаком заболеваний нервной системы. Таких, к примеру, как бешенство. Это уже потом, когда через неделю маленькую больную уже не привели, а принесли на руках. Что-то странное творилось с ней: ее трясло и подергивало, она не могла усидеть на месте ни на секунду, и матери пришлось крепко держать дочку за плечи, чтобы Мария Александровна смогла осмотреть ее и прослушать. Теперь стало ясно, что предыдущий диагноз был неверен. Именно тогда Маша увидела на запястье затянувшийся укус явно крысиных зубов. Зря они не сказали ей об этом раньше.

В Убежище не оказалось антирабической вакцины,[9] чтобы осуществить экстренную прививку. А когда ее нашли, было уже поздно. Девочка была обречена на медленную смерть и все, что могли сделать врачи, это облегчить страдания уколами обезболивающего.

В тот день было довольно мало больных на стационаре, и девочку положили в отдельную палату. Как только Машеньку вынесли из ярко освещенного кабинета в полутемный коридор, она сразу успокоилась и перестала дрожать. В палате было еще темнее: 50-и ваттная лампочка под грязным плафоном почти не давала света. Ее давно бы надо заменить, но все руки не доходили.

Чернышева навещала ее регулярно. Скоро она заметила, что, стоит ей открыть дверь в коридор, девочка зажмуривается, вздрагивает и отворачивается. Громкие шаги санитаров за дверью, голоса, попытка поправить одеяло или измерить температуру — все вызывало у нее дрожь и крики.

Чернышева знала, что инкубационный период у бешенства длится в отдельных случаях до года, но только наступившая на третий день после госпитализации гидрофобия развеяла все иллюзии. Это был приговор, и никто не мог ничего изменить. Иногда наступали краткие светлые промежутки, и казалось, что девочка идет на поправку, но все они сменялись ухудшением. В понедельник у больной началась повышенная саливация: «пена у рта», она отказывались от воды и пищи, температура поднялась до 40,6°С. Наступил паралич лицевых мышц и голосовых связок — она больше не кричала, а только молча лежала, отвернувшись к стене.

Чернышева все еще пыталась сделать все, что в ее силах, но в ее силах было только продлевать агонию и оттягивать неизбежный исход. Она еще верила. Она знала, что имелись случаи полной ремиссии бешенства даже на стадии острого энцефалита, пусть такие случаи можно перечислить по пальцам. В пятницу девочка умерла от апноэ. Чернышева знала, что в случившемся не только ее вина, но… разве это имеет значение? На ее глазах умерло много людей, сотни, пожалуй, но ни одно лицо не задержалось в ее памяти так долго, как это. И всего один вопрос не давал ей покоя: «Почему?»

Тогда она во второй раз почувствовала свое полное бессилие и беспомощность. Когда маленькое тельце завернули в простыню и отдали родным проститься, она закрылась в комнате и вливала в себя алкоголь до тех пор, пока не провалилась в приятную темноту. Забытье было неполным: перед ней проносились какие-то обрывки прошлого, кто-то звал ее по имени, она с кем-то говорила, о чем-то спрашивала, смеялась. Постепенно куски сталкивались, наслаивались один на другой и группировались в целые эпизоды. Потом она увидела как бы себя со стороны, в белом фартуке, с белым бантиком — выпускницу средней школы №8, рассказывающую дурацкий стишок на сцене актового зала.

Вокруг был свет, она слышала голоса людей, которых не видела со дня окончания школы. За окном светило солнце, пели птицы, проезжали машины. И во всем этом не было места распухшим мертвецам, обгорелым костям и умирающим детям. В этом солнечном мире все это казалось бредом сумасшедшего. Она уже начала верить в то, что ничего не было.

Да, хоть теперь работа тоже не сахар, но с тем, что было не сравнить.

В ее обязанности заведующей отделом санитарии и здравоохранения входила регистрация смертельных случаев в городе и присоединенных территориях, а также составление краткого отчета по каждому.

Самыми частыми причинами смерти были сердечная недостаточность и онкологические заболевания, немногим реже инфекционные, вызванные ослаблением иммунитета вследствие облучения, но за всем этим, конечно, стояло истощение и недостаток питания.

Маша терпеть не могла бумажную часть своей работы, которая, как ей казалось, никому не приносит пользы. Но если подумать, бывали в ее трудовом распорядке моменты и похуже. Девушка вспомнила о своем позавчерашнем визите в «лепрозорий» с проверкой. Так они по-доброму называли туберкулезный диспансер. Всех больных в открытой форме изолировали, чтобы не допустить вспышки эпидемии в городе. В Убежище бог каким-то образом уберег их, но теперь болезнь вспыхнула с новой силой. Из содержавшихся там тридцати человек четверть скорее всего не доживет до весны. У одного был кашель… очень плохой, лающий, идущий откуда-то изнутри. И еще этот яркий румянец на мертвенно-сером лице.

Палочка Коха (очевидно названная в честь министра, при котором уровень жизни упал до рекордных показателей) была коварна и адаптировалась к антибиотикам быстрее, чем когда-то компьютерные вирусы — к защитным программам. Курс лечения занимал до полугода и стоил дорого. Лекарств не то чтобы не хватало, но и избытка не было. Поэтому не раз и не два в курилках она могла слышать людоедские разговоры об эвтаназии. В том числе и от врачей. Кроме того, туберкулез — социальная болезнь. Если бы у них была нормальная еда: овощи, зелень, фрукты, мясо… шансов было бы больше. Если бы да кабы. На протяжении всего инспектирования ей было не по себе, несмотря на стерильную маску, халат, бахилы, постоянную санобработку помещений и кварцевание на выходе.

Рабочий день, наконец, закончился, но она не торопилась домой. Знала, что Володя опять задержится в Мэрии — он об этом ее предупредил. Значит, можно еще посидеть и доделать неоконченные дела.

За окном наступил вечер, затем его полусвет постепенно померк, за окном светил только фонарь и далекие окна, за одним из которых сидел, погруженный в государственные дела, ее муж.

Одно радовало в такой работе — никто ее не проверял и не контролировал, не стоял над душой. Чтобы немного отвлечься, девушка решила сделать перерыв и попить кофе с сухарями, попутно перелистывая старые глянцевые каталоги компании «Stratford-on-Avon» за июль 2019 года.

Какая же красивая была жизнь… Маша вздохнула, чувствуя подступающий приступ ностальгии. Все это они потеряли. У нее в комнате стоял целый ящик с всевозможными косметическими средствами для любого места на теле: питательные шампуни, лаки, краски для волос, всевозможные кремы, гели и муссы, грязи, тушь, блеск для губ и для тела… и еще много чего, чем пользовались женщины на протяжении веков, чтобы дурить мужчинам головы. Владимир постоянно грозился вынести половину этого добра на помойку, но только шутя.